— За исключением одного, — резко сказал я.
— Кого это? — Он снова испуганно заморгал.
— Того, кто оставил отравленные конфеты в ее номере.
Пат Уэлс с явным удовлетворением полюбовался на свой тонкий, но мужественный профиль в зеркале театральной уборной, поправил элегантный локон черных густых волос, прежде чем развернуться в кресле и взглянуть на меня.
— Я прекрасно понимаю ваши вопросы, мистер Холман, — сказал он добродушно. — Включая тот, который вы еще не задали: не имеет ли жена, с которой мы разошлись, такой власти надо мной, что я готов ради нее убить актрису, ее соперницу?
— Джо Фрайберг говорит, что вы были просто счастливы играть вместе с Максин, а когда Бабе Дюан заняла ее место, не перемолвились с нею ни единым словом, за исключением диалогов пьесы. Похоже, вы тяжело переживали замену Максин?
— Виновата ирландская кровь, которую я унаследовал от матери. — Он улыбнулся. — Конечно, я переживал. Я надеялся, что если мы с Максин будем проводить вместе шесть вечеров в неделю, то, возможно, ее прежние чувства вернутся. Каждый волен мечтать и надеяться, а я по-прежнему очень люблю ее, мистер Холман.
— Как и все остальные мужья, — буркнул я недовольно. — По крайней мере, трое последних — с первым я еще не встречался.
— И вряд ли встретитесь, — заторопился Уэлс. — Его зовут Джин Хаммонд, и последние пять лет он провел в частном санатории в Индиане. Он был музыкантом и очень хрупкой натурой, как мне рассказывали. Когда Максин объяснила ему, что все кончено и он может выкатываться из дома со всеми своими пожитками, чтобы освободить место для нового мужа, он просто не захотел ей поверить. Пожалуй, частный закрытый санаторий — единственное место, где вас никто не побеспокоит, если вы отказываетесь принимать действительность такой, как она есть.
— Извините, не могу понять, не умещается в голове: она бросила четырех мужей — и каждый из них лезет из кожи вон, чтобы вернуть ее.
— Значит, вы не были женаты на Максин Барр, мистер Холман, — уверенно заметил Пат. — Может, вы и переспали с ней — таких мужчин много, но это совершенно ничего не значит. Видите ли, женитьба дает человеку чувство собственника. Дело не только в том, что брак считается в нашем обществе высокоморальным, юридически признанным институтом. Все гораздо глубже. Он поощряет примитивные инстинкты, пробуждает в человеке атавистические чувства. «Эта женщина принадлежит мне! — радостно говорит он себе после брачной церемонии. — Она моя на всю жизнь». — Уэлс сделал паузу, чтобы прикурить. — Поэтому, когда шесть месяцев, а может быть, год-два спустя она заявляет, что вы можете убираться восвояси, это воспринимается как чудовищной неожиданности шок. Для бывшего супруга ничего не кончено, мистер Холман. Он по-прежнему без ума от нее, старается предугадать любое ее желание, в тысячный раз готов смотреть с тем же вожделением, что и в первую брачную ночь, как она раздевается перед сном, и вдруг без всяких видимых причин она говорит: «Прощай, мой милый».
— Есть и другие женщины, — заметил я.
— Но не такие, как Максин, — возразил он быстро. — Бывший муж без конца спрашивает себя, что случилось. Какую он совершил ошибку? Он был безумно влюблен, хранил ей верность, делал все, чего только может ожидать женщина от любящего мужа, а она его раз — и бросила, как прошлогоднюю модель автомобиля. Рано или поздно он приходит к единственному логическому выводу: он чем-то не устраивает ее. И при этом он даже представить себе не может, какого же основного мужского качества ему недостает. Если она разобралась с ним так быстро, значит, то же самое его ждет и со всеми другими женщинами?.. — Глубокая тоска светилась в глубине его темных глаз, когда он смотрел на меня. — Вот почему все ее бывшие мужья хотят, чтобы она к ним вернулась, мистер Холман. И не в последнюю очередь надеясь доказать самим себе, что их самоанализ ошибочен — у них все в порядке с основными мужскими качествами и они ничуть не хуже любого другого мужчины.
— Лестер Найт уверяет, что Максин стала звездой еще в детстве, потом был скандальный суд с матерью и многое другое и все это оставило глубокие раны в ее душе. По его мнению, она так и осталась очаровательной невинной крошкой, постоянно ищущей замену своему отцу. — Я пожал плечами. — Готов согласиться, что здесь он недалек от истины — только детский ум может быть столь жестоко прямолинеен.
— Впечатляющая теория… — Уэлс саркастически улыбнулся. — Ее легко проверить. Если Максин позовет его завтра, как, вы думаете, он поступит?
— Помчится на зов с такой скоростью, что его хватит инфаркт, прежде чем он до нее добежит, — проворчал я.
— Он любит порассуждать, вот и придумал себе в утешение теорию, что никто не виноват — ни он сам, ни Максин. Но он верит в нее не больше, чем я, или Хатчинс, или несчастный Джин Хаммонд, — решительно отрубил Пат. — Я все еще не ответил на ваш незаданный вопрос. Способен ли я убить Бабе Дюан, если это вернет мне Максин? Честно говоря, не знаю… Но я должен быть уверен, что она на самом деле вернется, и навсегда, только тогда я бы серьезно задумался об убийстве.
— Понятно, — сказал я нейтральным тоном. — Как вы думаете, кто еще имеет веские причины желать смерти Бабе Дюан?
— Бабе Дюан, как бы это выразиться помягче, постоянно всех раздражает. А ведь мы видимся с ней всего несколько часов в день в театре. — Он задумался и машинально поправил локон. — Единственный человек, у которого есть убедительный мотив, — по-моему, тот чудак карлик, с которым она живет, — ему приходится ее терпеть двадцать четыре часа в сутки. Это достаточно серьезный мотив для убийства, мне кажется.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Вы не припомните, где находились в тот вечер, когда Бабе чуть не задавила машина?
— Так случилось, что очень хорошо помню. Когда Максин оставила театр и ее заменила Бабе, какое-то время я пытался найти утешение в алкоголе, но безуспешно. Тогда я решил испробовать другое лекарство. Ее зовут Бетт Льюис. У нее восемь строчек текста в первом акте. Симпатичная девушка. Одна из тех старательных блондинок, которые недавно в нашем бизнесе, и им еще не все успело опротиветь. Ее отель рядом с театром, и после репетиции мы пошли в ее номер.
— И вы остались там?
— До шести часов утра, — без видимого смущения ответил он. — Прошу вас об одолжении, мистер Холман. Если будете ее допрашивать, постарайтесь сформулировать свои вопросы тактично, чтобы не смущать малышку.
— Договорились, — сказал я. — Могу я задать вам нескромный вопрос? Помогло ли лекарство?
— Тот же результат, что и с алкоголем, — поморщился он. — Девушка имеет право надеяться, что джентльмен проявит скромность, — я бы так и поступил в разговоре с вами, но вы пытаетесь найти убийцу, мистер Холман.
— Не волнуйтесь, мистер Уэлс. Джентльмены не должны подводить друг друга.
— Отлично. — Он снова повернулся к зеркалу, чтобы полюбоваться своим профилем. — Вы уже поговорили с Бабе?
— Жду, когда она здесь появится. — Я взглянул на часы, которые показывали четверть первого. — Вероятно, ждать осталось недолго.
— А с этим чудаком — как его… Хойт? — спросил он неуверенно.
— Ирвинг Хойт.
— Правильно, — сказал он своему отражению в зеркале и ослепительно улыбнулся, демонстрируя безупречные зубы. — Должен вам сказать кое-что, мистер Холман: Бабе перепугана до полусмерти. Когда профессиональная актриса постоянно забывает свою роль на репетициях, можно предположить, что она чем-то сильно обеспокоена. Но когда она на протяжении целых двух актов позволяет второй героине оттеснять себя в глубь сцены, как случилось с Бабе вчера, и она даже не заметила этого, невольно начинаешь думать, что она находится в кризисе, возможно, решается вопрос о жизни или смерти. Постарайтесь встретиться с ней наедине, без Хойта, и вы увидите, что я не преувеличиваю.
— Почему вы так считаете?
— Я просто это чувствую, когда нахожусь рядом с ней, — пожал плечами Уэлс. — Мне кажется, Хойт параноик и его состояние ухудшается с каждым днем. Вполне возможно, что Бабе попала в критическую ситуацию.
— В какую же?
— Кто-то трижды пытался убить ее, так ведь? Поэтому Хойт снимает особняк, чтобы обеспечить ее безопасность с помощью телохранителей. Она принимает его предложение с благодарностью — кто бы отказался в подобных обстоятельствах? И что же? Фактически она оказывается взаперти с параноиком все время, за исключением репетиций. Трудно сказать, что хуже — лекарство или болезнь?
— Она знала, что делала, когда принимала его предложение, — возразил я. — Она была замужем за ним когда-то.
— И в самом деле. — Он задумчиво улыбнулся собственному отражению. — Как же я мог забыть об этом!
