Подо мной находился дом, который теперь стал моей историей. Я знал, что моя жена сейчас на кухне, готовит воскресный обед. А дети — в гостиной, смотрят телевизор или играют в карты. И осознание того, что они есть, помогало мне сносить тоску кабинета.
Я вновь перечитал все книги Озано. С самого начала он был великим писателем. Я пытался проанализировать неудачу его дальнейшей жизни, неспособность завершить свой великий роман. Он начал, изумленный чудесами окружающего его мира и живущих в нем людей. Он закончил, рассказывая всему миру, какой он чудесный и удивительный. Его главной заботой стало создание легенды собственной жизни. Он писал для мира, а не для себя. В каждой строчке требовал внимания к Озано, а не к его творчеству. Он хотел, чтобы все знали, какой он умный, даже гениальный. Он прилагал все силы к тому, чтобы характеры, которые он создавал, не позаимствовали у него даже толику его гениальности. Он напоминал чревовещателя, ревнующего к смеху, который вызывают создаваемые им звуки. Он попусту растратил себя. И все-таки я думал о нем как о великом человеке. Его жажда жизни, его блестящий ум не могли не вызывать восхищения. А общение с ним доставляло радость.
И как я мог говорить, что он был неудачником, если его достижения многократно превосходили мои? Я помнил, какое испытал изумление, когда, проглядев его бумаги, так и не смог обнаружить следов работы над великим романом. Я просто не мог заставить себя поверить, что он великий мошенник, что все эти годы он лишь создавал видимость, будто пишет роман, что от него остались никому не нужные записки. Но теперь я осознал, что на первых книгах он сгорел дотла. А все остальное обратил в шутку. Которая забавляла его и приносила много денег.
Он написал прекрасную прозу, выдвинул идеи, которыми руководствовалось современное ему поколение, но ему нравилась роль негодяя. Я прочитал все его заметки. На длинных желтых листах. Прекрасные заметки. Но ни о чем.
Архив Озано заставил меня задуматься о себе. О том, что я написал смертные книги, которым не суждено остаться в вечности. Менее удачливый, чем Озано, я пытался жить без иллюзий и риска. Я не обладал его любовью к жизни и его верой в жизнь. Я вспомнил, как Озано говорил о том, что жизнь всегда пыталась надуть его. Может, поэтому он жил так отчаянно, так яростно противостоял всем ударам и унижениям.
Давным-давно Джордан нажал на курок пистолета, приставленного к голове. Озано прожил полнокровную жизнь и ушел, когда другого выхода просто не было. А я, я пытался исчезнуть, надев магический колпак. Я подумал еще об одной фразе Озано: «Жизнь всегда путается под ногами». И я знал, о чем он. Мир для писателя — один из тех бледных призраков, которые с возрастом становятся все бледнее и бледнее. Может, по этой причине Озано и перестал писать.
За окнами моего кабинета валил снег. Белизна покрыла серые голые ветки деревьев, коричневую землю и зеленую траву лужайки. Будь я сентиментален, наверное, я бы без труда разглядел в падающих снежинках улыбающиеся лица Арти и Озано. Но я отказывался их увидеть. Я не испытывал ни ностальгии, ни жалости к себе. Я мог прожить без них. Их смерть не подорвала мою веру в себя, хотя, возможно, они на это и надеялись.
Нет, в своем кабинете я чувствовал себя в полной безопасности. Тепло и уютно. Завывающий ветер, бросающий снежинки в окно, не мог добраться до меня. Я не собирался покидать мое надежное убежище, во всяком случае, этой зимой.
Дороги покрыл лед, мою машину могло занести, я мог погибнуть в аварии. Простудные заболевания могли привести к воспалению мозга. А сколько бесчисленных опасностей, помимо смерти, таилось за стенами моего дома. И я знал, что шпионы смерти могут проникнуть в мой дом и даже в мой мозг. И строил против них оборонительные редуты.
На стенах моего кабинета я развесил графики. Графики моей работы, моего спасения, моей брони. Я готовил материалы к роману о Римской империи, чтобы укрыться в прошлом. Я готовил материалы к роману о двадцать пятом столетии, на случай, если у меня возникнет желание сбежать в будущее. Сотни книг лежали вокруг, чтобы загрузить мозги чтением.
Я пододвинул большое мягкое кресло к окну, чтобы с удобствами наблюдать за падающим снегом. Зазвенел звонок, кнопка которого находилась в кухне. Обед готов. Моя семья ждала меня — жена и дети. Что будет с ними после моего ухода? Я наблюдал за падающим снегом. Если не буран, то точно метель. Звонок не умолкал. Будь я живым, я бы встал и спустился вниз, в ярко освещенную столовую, чтобы отменно отобедать. Я смотрел на снег. Звонок звенел.
Я сверился с графиком работы. Я написал первую главу романа о Римской империи и десять страниц заметок для романа о двадцать пятом столетии. В эту минуту я решил, что буду писать о будущем.
Вновь раздалась долгая и настойчивая трель звонка. Я запер дверь кабинета и спустился вниз, в столовую, и, войдя, облегченно вздохнул.
Все на месте. Дети, которые уже выросли и скоро разъедутся. Валери, такая красивая, в домашнем платье и фартуке, с собранными на затылке в узел каштановыми волосами. Она раскраснелась, может, от жара плиты, а может, от предвкушения встречи со своим любовником? Возможно ли такое? Мне этого знать не дано. Но в любом случае от жизни стоит отгораживаться.
Я сел во главе стола. Пошутил с детьми. Поел. Улыбнулся Валери и похвалил приготовленные ею блюда. Я знал, что после обеда я вернусь в свой кабинет, чтобы работать и жить.
Озано, Маломар, Арти, Джордан, мне вас недостает. Но вы не сможете сломать меня. А вот мои самые близкие, собравшиеся за этим столом, смогут — вот о чем мне надо тревожиться.
* * *
Во время обеда позвонил Калли. Попросил встретить его в аэропорту на следующий день. В Нью-Йорк он собрался по делам. Прошло больше года с тех пор, как я говорил с ним в последний раз, и по голосу я понял, что у него неприятности.
* * *
В аэропорт я приехал заранее, купил несколько журналов и проглядывал их за кофе с сандвичем. Как только объявили о приземлении самолета, пошел в багажное отделение, где всегда ждал его. Как обычно, прошло двадцать минут, прежде чем на транспортере появились первые чемоданы. К тому времени большинство пассажиров уже стояли у транспортера, но Калли я среди них не заметил. Толпа начала редеть и наконец разошлась.
Я позвонил домой и спросил Валери, не было ли звонка от Калли. Она ответила, что нет. Я позвонил в службу информации авиакомпании «Ти-даблью-эй»[22] и спросил, прилетел ли Калли Кросс в Нью-Йорк. Мне ответили, что билет он забронировал, но не выкупил. Я позвонил в отель «Ксанаду», где меня связали с секретарем Калли. Она сказала, что, по ее информации, Калли улетел в Нью-Йорк. Она точно знала, что в Вегасе Калли нет и он должен вернуться лишь через несколько дней. Я не обеспокоился. Решил, что у Калли неожиданно возникли какие-то дела. По делам отеля он часто мотался и по стране, и по миру. Я решил, что в последний момент ему пришлось изменить свои планы, и нисколько не сомневался, что в самое ближайшее время он со мной свяжется. Но все-таки проскользнула мыслишка о том, что раньше он никогда меня не подводил и не заставлял понапрасну ехать в аэропорт и ждать его там. Однако прошла чуть ли не неделя, прежде чем я, не получив от него весточки и не найдя его, позвонил Гронвелту.
Гронвелт обрадовался моему звонку. Голос его принадлежал не больному старику, а крепкому, здоровому мужчине средних лет. Рассказав, почему я беспокою его, я спросил, не знает ли он, где Калли. «Это не телефонный разговор, — ответил Гронвелт. — Но почему бы вам не прилететь в Вегас на пару дней? Вы будете моим гостем, и я постараюсь вас успокоить».
Как только Калли пригласили подняться в кабинет Гронвелта, он позвонил Мерлину.
Калли знал, зачем он понадобился Гронвелту, и понимал, что пора готовить пути отхода. По телефону он сказал Мерлину, что завтра утром прилетит в Нью-Йорк, и попросил его встретить. Добавил, что дело важное и ему понадобится помощь.
Войдя в кабинет, Калли попытался «прочитать» лицо Гронвелта, но смог лишь отметить, сколь сильно изменилось это лицо за те годы, которые он проработал в «Ксанаду». После инсульта белки глаз покрылись красными прожилками, сосудики того же цвета проступили на щеках и даже на лбу. Холодные синие глаза словно припорошило инеем. Гронвелт никогда не мог похвастаться высоким ростом или шириной плеч, а в последние годы вообще ссохся. При всем этом Калли по-прежнему боялся его.
Как обычно, по просьбе Гронвелта Калли наполнил два стакана шотландским виски.
— Джонни Сантадио прилетает завтра, — напомнил Гронвелт. — Он хочет получить четкий ответ на один вопрос. Внесет ли Комиссия по играм его фамилию в лицензию казино или нет?
— Ответ тебе известен, — пробормотал Калли.
