— Четверть так четверть. Я сейчас.
Полковник покачал головой, затем хохотнул.
Склонился над эскизом. У Дена действительно был острый глаз, так что эскиз этот достаточно точно воспроизводил чертеж архитектора, проектировавшего здание Торгового банка в Нью-Корнуолле. Зазвонил телефон. Полковник взял трубку.
Мэнсо. Полковник слушал внимательно, отвечал односложно. Положив трубку, он вновь посмотрел на эскиз, но не смог сосредоточиться. Он думал о жизни и смерти, преступлении и наказании, о бесконечной череде вечных загадок.
Библия лежала на столе. Большой том в потертом кожаном переплете с пятнами от воды. Хватало пятен и на страницах. В семье Кросса этой Библией пользовались больше сотни лет. Держа ее в руках, он вспомнил, как еще мальчиком обратил внимание на дату на титульном листе. «БОСТОН: MDCCCLVII. 1857». Когда он впервые раскрыл ее, книга казалась ему очень старой. Теперь ему было практически столько же лет, сколько ей тогда.
Исход[7], двадцать первая глава.
"Кто ударит человека, так что он умрет, да будет предан смерти.
Но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце.
А если кто с намерением умертвит ближнего коварно, то и от жертвенника Моего бери его на смерть...
А если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб".
Полковник положил руки на стол и поднял глаза к потолку. Он услышал шаги Дена на лестнице, услышал, как тот переступил порог, но продолжал смотреть в потолок, поэтому Ден после короткого колебания ретировался в коридор.
А Кросс перешел от Ветхого завета к Новому, от Отца к Сыну. Евангелие от Матфея, глава 5, стихи 38-39: «Вы слышали, что сказано: „Око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».
Ветхий завет и Новый, Отец и Сын. Нет ли здесь противоречия?
«Сын умер молодым, — думал полковник. — Молодые — они другие, все видят иначе, видят, каким должно быть то или другое. Возможно, — думал он, — мысль эту кто-то сочтет за святотатство, но если бы Сын прожил дольше, Его глаза и Его душа старели бы вместе с Ним и Он становился бы все больше похожим на Отца. Он противился бы злу, Он бы требовал око за око».
Кросс оттолкнулся от стола и кашлянул, показывая Дену, что тот может войти. Мороженое привело его в восторг. Нет, разумеется, каждый день он есть его не собирался. Но раз в тридцать лет... почему бы нет? Иногда надо устраивать себе праздник.
— Звонил Мэнсо, — сообщил полковник Дену. — Телохранитель мертв.
— Райс?
— Бартон Райс или Бадди Райс, как его ни называй. Поджигатель, убийца, телохранитель и шофер. Эдуард говорит, что сложностей не возникло.
— Это хорошие новости, сэр.
— Да, — кивнул Кросс. — Хорошие. А теперь займемся твоими эскизами, Френк.
* * *
— О Господи! О, Джорди, о, Господи, я никогда не думала...
— Я тоже, Пат. Так уж получилось.
— Я бы не хотела, чтобы ты подумал, будто я...
— Не говори глупостей.
— Ты же знаешь, женщина в разводе, некоторые думают...
— Не говори глупостей.
— Они считают, раз женщина сходила замуж...
— Пат. — Он положил руку ей на плечо, потом его рука медленно двинулась вниз. «Очень уж она полная, — думал Джордано, — это не по мне, но кожа такая нежная, гладкая». — Пат, так уж получилось. Просто и естественно, и я этому очень рад. Мы оба — одинокие люди, Пат. Мы нуждались друг в друге, мы нашли друг друга, и нам было хорошо.
— О-о-о!..
— Тебе тоже было хорошо, не так ли, крошка?
— Очень хорошо! Теперь даже стыдно, что мне было так хорошо.
— Стыдиться тут нечего. Ты нормальная женщина. Все естественно, Пат. Патриция.
— Мне никогда не нравилось это имя.
— Ты про Патрицию?
— Да. Очень уж высокомерно оно звучит.
— А каково расти с именем Джордан?
— Отличное имя, в нем чувствуется характер, сила, достоинство. Имя что надо.
— Характер и достоинство не такие уж плюсы, если ты сам костлявый недомерок.
— А что плохого в костлявости. — Она коснулась его игрунчика. — Мне бы такое телосложение.
— Перестань. Эта штучка тебе ни к чему...
Когда он первый раз поцеловал ее, она поначалу вся напряглась, а потом приникла к нему, крепко обняла, и ее язык нырнул в его рот. Джордано лег на нее, и полные бедра Пат разошлись, приглашая его войти. Он и вошел в ее огненную пещеру. Глаза женщины закрылись, зубы сжались, и через несколько мгновений она уже сладко постанывала от оргазма.
Джордано двигался медленно, не торопясь, и Патриция еще дважды поднялась на вершину блаженства, прежде чем он почувствовал, что пришел и его черед. Крепко прижавшись к ее груди, он кончил, вскрикнув: «Да, да, сейчас, сейчас, да!»
По пути домой Патриция сказала, что с ним она почувствовала себя богиней.
— Раньше такого никогда не было. О Джордан!..
Выглядела она милашкой. «Видать, ей прописали хорошее лекарство», — подумал он. И дело тут не в сексе, иначе каждый мог бы считать себя мистером Америка. Причина крылась в романтичности. Уважительное обхождение, чувства, заботливость, благодаря им и раскрылась ее женственность.
— На следующем перекрестке направо. Как мне не хочется ехать домой. В этот дом! С радостью осталась бы с тобой на ночь. Ой, да что я такое говорю!.. Словно какая-то шлюха.
— Только не ты. Только не моя Патриция.
— Мне нравится, как ты произносишь мое имя. Оно звучит так, словно я королева.
— Я... тебе понравилось?
— Господи, да. Я не должна так говорить...
— И не говори.
— Сейчас направо, потом налево.
— Я знаю.
Она положила голову ему на плечо, закрыла глаза. Для него наступил тяжелый момент, потому что предстояло изменить привычный порядок. Обычно он старался остудить чувства женщины, подготовить ее к тому, чтобы она не изумлялась, если он ей больше не позвонит. А Патриции, если бы они встретились случайно, он бы больше и не позвонил. Сомнений тут быть не могло. В постели она особого впечатления не производила. Страсти, конечно, хватало с избытком, а вот мастерством она похвастать не могла. Впрочем, он знал, что со временем она прибавит и в мастерстве, да только он потеряет к ней всяческий интерес. Ее семейная жизнь сексуальным разнообразием не отличалась, он полагал, что вскорости она расскажет ему об этом; после развода она раз пять-шесть встречалась с мужчинами, безо всякой любви, а потому не получала и удовлетворения.
Мужчины глупы, думал он. Они читают книги, учатся каким-то приемам, изучают схему эрогенных зон, словно штурманы, прокладывающие курс корабля. Они думают, что главное — возбудить женщину, разжечь, а затем запрыгивать на нее. Это долгий путь, далеко не всегда приводящий к цели.
Но нужно-то другое: пробудить в женщине любовь к себе. Не поцелуями или ласками, а словами, интонациями, выражением лица.
Как только они влюбляются, считай, ты на коне. Влюбившись, она сами возбуждаются, разжигают себя.
Вот и ее дом. Джордано притормозил, Патриция шевельнулась, открыла глаза. Он нежно поцеловал ее в губы.
— До завтра...
Этот темно-бордовый шелковый халат Платт заказал в Италии. С монограммой AJP. Второго имени у Платта не было, но что это за монограмма АР? То ли информационное агентство, то ли торговая компания, магазины которой разбросаны по всей Америке[8].
Платт затянул пояс, сунул ноги в шлепанцы, повернулся и сверху вниз посмотрел на Марлен. Глаза закрыты, дыхание ровное, как во сне, но он прекрасно знал, что жена не спит. Она всегда притворялась спящей после выполнения своих супружеских обязанностей. До их выполнения, если у него возникало желание, он всегда мог разбудить ее, шлепнув по заднице: раз жена, значит, должна. А потом, сходив в ванную, чтобы смыть его сперму, уже по пути к кровати она словно впадала в коматозное состояние. Лишь бы не общаться с ним.
Обычно его это не волновало, он засыпал до ее возвращения из ванной. А вот сегодня и в другие редкие вечера, когда он не мог заснуть, просто бесило.
Он все еще смотрел на нее. Наклонился, сдернул простыню. Пробежался взглядом по очертаниям ее спины и ягодиц, прикрытых ночной рубашкой. Марлен не шевельнулась. Платт вновь накрыл ее простыней.
Даже во сне или в имитации сна чувствовалась порода. Густые черные волосы, белая кожа, классические черты лица. Именно эта породистость побудила его жениться на ней вскоре после смерти Лобстера, когда дела у него шли особенно хорошо и он решил обзавестись хорошим домом и достойной хозяйкой. Именно ее породистость мешала ему дать ей хорошего пинка под круглый задок и вышвырнуть вон. И эта же породистость заставляла его ненавидеть деть жену. Она не имела права так держаться, черт побери! Она же никто, какая-то Марлен Пивник с Ошен-Паркуэй, а какой, к черту, породистости можно набраться на Ошен-Паркуэй?
