совсем.
– Не уничтожение, а порождение, возникновение нового, выход на высшую ступень развития. Короче говоря, Программа коммунистов в чистом, незамутненном виде сводится не к уничтожению, а к диалектическому преодолению частной собственности, к такому состоянию, когда она сама себя изживет…
Отец вдруг улыбнулся простецки, точно спохватившись, и поставил книгу на место:
– Ну да ладно, потом как-нибудь обсудим. Нам-то что? У нас и собственности-то – все, что на нас, а надо что – заходи и бери. Так?
– Конечно, – пожал плечами Колька, – и о чем тут растабаривать?
И в самом деле – о чем, если все равно ничего нет?
* * *
Жизнь отделения пошла сказочная: не успели утереться после Найденовой и мелких воришек, свалилась новая беда, пуще прежней.
Прямо с утра, не успело начальство выдать тычков и директив, послышались тяжелые, по силам поспешные шаги, и на пороге предстала внушительная фигура гражданки письмоносицы Ткач. Прошествовав до стула, она рухнула на него, переводя дух.
Капитан Сорокин спросил:
– Ну и где?
Та махнула рукой:
– Там. На насыпи.
– Если на насыпи, то… к линейным? – с надеждой уточнил Остапчук, но начальник скомандовал:
– Отставить. Сергей, со мной, Иван Саныч – за дежурного. Гражданка, отдышалась?
– Нет.
– Тогда укажи точку, сами поспеем. С твоей кормой не побегаешь.
…Убитого обнаружили неподалеку от платформы, со стороны дачного поселка. Лежал навзничь, ногами к рельсам. Совершенно плешивый, без фуражки, сапог и верхней одежды, в гимнастерке и галифе, на груди с левой стороны – красное, уже буреющее пятно.
Присев на корточки, Сорокин принялся было обыскивать и тут же, выругавшись, торопливо крикнул:
– Сергей, врачей, живо! Живой он, дура баба…
Однако человек прохрипел:
– Не… х-хана, – с трудом перевел взгляд на Акимова: – Серега… теперь я точно – все.
– Брось, сейчас сбегаю… – начал было Акимов, но тот его уже не слушал. Началась агония, и, преодолевая судороги, человек проговорил:
– Чайка! Чайка…
Затих. Милиционеры сняли фуражки, Сорокин закрыл ему глаза:
– Да-а… теперь точно все. Знал его?
Акимов не ответил, горло сжало. Кивнул.
– Пулевое в сердце, да еще в упор, и столько прожил! Крепкий парень.
– Да, – наконец отозвался Сергей. – Это Денис Ревякин, путевой обходчик. Разведчик бывший.
– На фронте пересекались?
– Земляки. В госпитале одном лежали, потом, в Белоруссии…
Снова перехватило горло. Чтобы не опозориться, Акимов замолчал.
– Родные есть?
– По-моему, нет. Одинокий.
– Все полегче… Хотя кому? Сергей Палыч, отправляйся, вызывай опергруппу. Жэ-дэ отвод, стало быть, линейным трудиться. Я тут покараулю, огляжусь.
– Есть.
Козырнув, Акимов отбыл.
Сорокин, вздыхая, осмотрел тело, не нашел ни денег, ни документов. На ремне остались сигнальные флажки, красный да желтый, и пенал, где должны были быть петарды. Их не оказалось. Чуть поодаль, уже на границе щебня и травы, отыскалась форменная фуражка, слетевшая то ли при борьбе, то ли при падении.
Следов на щебне не было, да и быть не могло. Можно было в целом уверенно утверждать, что если преступник не круглый дурак и не соскочил немедленно на землю с насыпи, то никакая ищейка след не возьмет.
Николай Николаевич извлек платок, помедлил, прежде чем прикрыть мертвое лицо: «Симпатичный мужик. Эх, Дениска. Поди, и тридцати нет, а вон, плешивый уже, и дырка в черепе. Через огонь-воду прошел, а погиб тут… подло-то как. Как же ты подпустил их к себе? Или случайно под пулю попал. Геройствовать небось начал, разведчик, сам задержать решил…»
Сорокин вздохнул, поднялся, закурил. Прошелся по насыпи, по рельсам.
«Чайка, сказал он. К чему бы это? Нет у нас их, не гнездятся. Фамилия? Или в театре был?»
Вокруг тишина, тропинок нет, за полоской леса – общий забор дачного поселка. Никто не ходит тут, только вот старательные путейцы.
«Что за работа у линейных – ни начала, ни конца, уцепиться не за что. Самые поганые твари на транспорте – прилетели, напакостили, жизни лишили, обобрали мертвого – и порхают дальше. Вольные птицы. Чайки, мать их».
Со стороны платформы послышались шаги и голоса. Прибыла опергруппа.
– Чего ж без собаки? – спросил Сорокин, пожимая протянутую руку.
Капитан, старший группы, отшутился:
– Мы сами ищейки. Чего животину без толку гонять? Щебень да креозот, и еще вон дождь прошел.
У тела уже хлопотал новенький, ни разу не виденный ранее врач: невысокий, щуплый, быстрыми движениями и черными глазами-бусинками похожий на воробья.
– Ранение в сердце, выстрел с близкого расстояния, – доложил он.
– Не в упор? – для очистки совести спросил Сорокин. – А копоть как же?
Медик не обиделся на вопрос, охотно пояснил:
– Копоть, товарищ капитан, надо на его верхней одежде искать. Вместе с нею, то есть. А где она? – Он поскреб подбородок. – Не мог же он по такой погоде в одной гимнастерке на участок выйти?
– Ну, украли, видимо.
– Ну да, ну да. Кстати, вот что.
Теперь «воробей» поскреб острый нос.
– Похоже – подчеркиваю, похоже, без экспертизы не могу утверждать, – что стрелял левша.
– Почему?
– А вот. – Врач бережно приподнял голову убитого, осторожно отогнул ушную раковину. – Прежде всего – расположение входного отверстия. Видите?
Сорокин пожал плечами, это для него тонкий вывод.
– Хорошо, вот еще. Царапины, видите? Свежие еще, сочатся. Потому рискну предположить, что убийца, ухватив и удерживая правой рукой, ногтем чиркнул, – выстрелил, держа оружие в левой.
– Ну, завел свою дедукцию, – пошутил походя старший группы.
«Воробей» немедленно нахохлился, старший группы – немедленно пообещал, что запишет и подумает, а пока:
– Товарищи, что с гильзой?
– Нашлась, – доложил один из оперов, – патрончик девять миллиметров, шесть правых нарезов, прямоугольный зацеп выбрасывателя слева вверху.
– Тогда посмею предположить, что у убийцы ладонь большая и пальцы длинные, – немедленно вставил ученый «воробей».
– А это еще почему? – удивился старший.
– Достался мне как-то трофейный «тридцать восьмой» «вальтер», – врач поднял маленькую, как птичья лапка, руку, пошевелил пальцами, – очень неудобно. Рукоятка большая.
– Все, мужики, расходимся, – распорядился капитан, – нечего нам тут уже делать, айда на пенсию. Так, лейтенант, – обратился он к Акимову, – что ты там про птиц говорил?
– Это не я, это Денис… потерпевший, то есть, перед смертью сказал: «Чайка».
– Что, чайки есть тут? – с сомнением огляделся капитан.
– Нет, – ответил Сорокин.
– Может, бред предсмертный? Добро, давайте закругляться.
…В результате дело об обнаружении трупа путевого обходчика Ревякина Дениса Анатольевича, двадцать четвертого года рождения, холостого, проживающего по адресу: казарма, двадцатый километр, в самом деле было принято к производству линейным отделом милиции. Отделению же Сорокина вполне ожидаемо досталась рутина: связи, знакомые и прочее.
Задачу начальник поставил так:
– Давайте разделим: простыни и сковородки – пока на тебе, Иван Саныч. Завтра с утречка и приступай.
