— Ах, это вы! — бросил Мустафетов, не имея уже силы придать своему лицу и интонации голоса более любезное выражение.
— Это я-с, — ехидным шепотком проговорил старый плут. — Пришел с приятной весточкой: вчера, как я достоверно узнал, засадили голубчика, хе-хе-хе, засадили, как они выражаются, безусловно, по высшей мере, хе-хе-хе…
Назар Назарович не нашелся даже сразу, что ответить на это: так далек он был теперь от мысли о Лагорине.
— Извините, — сказал он, боясь, как бы Гарпагон не расселся тут, — но я занят по крайне важному делу… Ведите дальше все по известному плану.
— Хе-хе-хе, уж мы главное сделали, а теперь пустое остается.
— Ну, и прекрасно. Извините, но я на днях сам заеду к вам…
— А мои сто рублей?
Лицо Гарпагона вдруг вытянулось и потускнело, но Мустафетов с такой готовностью удовлетворил его желание, что он без дальнейших околичностей согласился убраться.
Широко раскрыли пред ним дверь, и он столкнулся лицом к лицу с возвращавшимся Роговым.
— Ну, что? — кинулись к нему Назар Назарович и Иван Павлович.
— Дело, господа, отложено.
— Как отложено? — в ужасе спросили тот и другой.
— А это надо вам рассказать подробнее.
В неимоверном волнении последовали Назар Назарович и Иван Павлович за Роговым в кабинет. Тут они снова набросились на него с расспросами, как, что, почему, не случилось ли уже чего?
— Во-первых, господа, извольте сесть и успокоиться, — сказал он каким-то торжественным тоном. — Чего вы волнуетесь? Не понимаю даже! Ведь дело совершенно просто.
— Просто для тебя, так как ты все знаешь, но не для нас.
— А для тебя, — обратился к Смирнину Роман Егорович, — давно должно быть известно, что в банке «Валюта» выдача вкладов производится через два часа по предъявлении требований.
— Стало быть, благополучно?
— Понятное дело! Если бы было неблагополучно, разве я мог бы вернуться сюда? Ведь меня, раба Божия, мигом скрутили бы!
— Как ты спокойно говоришь об этом! Неужели тебе не страшно? — спросил Смирнин.
— Пока нисколько. А хорош бы я был, если бы дрожал как лист. Вообще надо уметь владеть собою, а в дни важных исполнений надо непременно принимать хорошую долю брома.
— Это верно, — согласился Мустафетов. — И вот, пока ты ездил в банк, я то же самое советовал Ивану Павловичу. Помилуй, не сидит спокойно, так вот и мечется: хотел к тебе навстречу бежать.
— Не годится.
— Я чуть не был вынужден связать его. Только под этой угрозой и присмирел он немножко. Ну, да с этим уже кончено. Лучше расскажи нам подробно: как ты приехал, какое вынес впечатление, что сам испытал?
— Вот видите ли, господа, прежде всего сядьте; ну, а теперь извольте слушать. Должен сознаться вам, что я вышел отсюда тоже в большом волнении. Но мне главным образом хотелось скорее приступить к вожделенному моменту. Я прошел до угла улицы — и ни одного извозчика; наконец, вижу, у перчаточника стоит один. Вскакиваю в пролетку и командую: «В банк „Валюта“!» Как назло, попалась кляча невозможная. Лупит и возчик ее и так, и сяк, а все рыси нет. Попробовал я выругаться; вижу — не помогает; давай, думаю, в философию пущусь, рассуждая сам с собою, что всему в жизни бывает конец, а стало быть, и до цели я когда-нибудь доберусь. Ну, наконец и доехал. Слез, дал извозчику два пятиалтынных и направился в главный подъезд. Народу, как назло, тьма-тьмущая. Ну, я протолкался до стойки выдачи вкладов. Чиновник — эдакий вроде тебя, Смирнин, — на меня ноль внимания: жалованья получает рублей шестьдесят в месяц, а нас, мильонщиков, в грош не ставит, думает: «Давай-ка я над ним поломаюсь!» А я разложил пред его глазами свой портфелище, так что ему в нос бросилось: «Помощник присяжного поверенного Борис Петрович Руднев», да и говорю: «По доверенности вдовы купца первой гильдии Евфросиньи Псоевны Киприяновой вклад получить надо». Он говорит:, «Позвольте документы». Ну, я ему сейчас все и выложил.
— Страшно! — сказал Смирнин, вздрогнув.
— Представь себе, в этот момент я чувствовал себя гениально спокойным. Ни одна жилка во мне не дрогнула. Я даже ответил ему шутливым тоном: «Как же, конечно! Без документов никак нельзя! Извольте получить-с». Медленно, совершенно спокойно и с коровьим хладнокровием стал я просовывать ему через его форточку по одной бумажке. «Вот это, — говорю, — доверенность Евфросиньи Псоевны Киприяновой; вот это — подлинная банковская квитанция о вкладе; вот это — мой личный документик, а в подкрепление ему извольте получить удостоверение из участка».
— Что же дальше?
— А дальше просмотрел он все эти бумаги, выдал мне жетончик и велел через два часа опять прийти. Таков уж у них порядок.
— Все жилы вытянут в эти два часа! — воскликнул в томлении Смирнин.
— Что, батенька, не любишь? — обратился к нему шутя Роман Егорович и, хлопнув его по колену, прибавил: — А когда сам по целым часам заставляешь клиента дожидаться, так небось забываешь, что у них в душе происходит?
Мустафетов вмешался и сказал:
— Положим, при такой огромной сумме можно было попросить скорее дело сделать. Я был уверен, что ты это сам сумеешь, а потому и не просил.
— Как это вы, господа, все рассуждаете! — ответил с некоторым укором Рогов. — А еще ты, Назар Назарович, сам все выдержку проповедуешь! Тут надо совершенно спокойно подчиняться раз установленному правилу. Два часа в жизни ничего не значат.
— Ну, не скажите! А по-моему, даже и для приговоренного к смертной казни два часа имели бы значение: предстоял бы случай удрать.
— Я принял от чиновника протянутый мне жетончик и снова пошутил: «Вот как мы вам доверяем-с! На полмильона рублей у вас наших документов, а вы мне взамен их какую-то штучку всучили!»
— А он что?
— Да что! Ничего, смеется. Расстались мы с ним друзьями. Он, наверное, подумал: «Вишь, мол, адвокат, как у него по привычке язык лопочет».
— Ну, не прав ли я был, говоря вам, — сказал Мустафетов Смирнину, — что наш Роман Егорович — удивительный исполнитель? Ведь это такой талант!
Смирнин замирал в своем кресле. Ему и страшно было, и завидно при взгляде на этих двух людей.
— Не хочешь ли закусить? — спросил Мустафетов Рогова.
— Нет, это я не в силах сделать — возбужденное состояние духа не допускает. Уж закусим мы после! Вот бы испить чего-нибудь прохладительного, шипучего и сладкого… фруктовой воды, например.
— Какой хочешь?
— Хорошо бы ананасной!
Мустафетов немедленно распорядился, и сообщники опять стали ждать.
Но время для всех троих подвигалось туго. Смирнин нервничал до невозможности, Мустафетов был серьезен и молчалив, а Рогов хоть и шутил, но было заметно, каких огромных усилий стоило ему это.
— Вскоре, господа, — сказал наконец Рогов, впадая в какой-то пафос, — на Руси будут три новых богача. — Вдруг он ударил себя по лбу и, точно спохватившись, сказал: — Но ведь надо же мне справиться с биржевым курсом. Почем она стоит, государственная-то ренточка?
— К чему же это сейчас нужно? — спросил его Мустафетов.
— Во-первых, приблизительный расчет сделать не мешало бы…
— Пожалуйста, никаких расчетов вперед не делай! Я суеверен и этого терпеть не могу.
— Но надо же мне знать, когда я приеду в контору Юнкера менять бумаги, сколько за них спрашивать. Где у тебя газеты?
— Вот на диване одна лежит. Переверни страницу и посмотри в отделе «Биржа». Не тут ищешь.
— А где же?
— Да вот первая рубрика; в заголовке написано: «25 марта»; тут и ищи: «4 проц. гос. р.» Это значит: четырехпроцентная государственная рента. Что там сказано?
Рогов прочел и произнес:
— Что же, господа, бумаги наши хорошо стоят!
— А ты думаешь, — спросил его Мустафетов, — что так тебе в конторе у Юнкера и заплатят по курсу целиком?
— Зачем это думать! Знаю я, что мы, капиталисты, всегда при обмене наших фондов теряем, но все-таки надеюсь, что обобрать себя не дам.
Друзья замолчали. Мустафетов снова над чем-то задумался, Смирнин же, обрадовавшись появлению на столе шипучей воды, поминутно отпивал из стакана и старался хоть этим погасить разжигавшее его внутри пламя.
Наконец Рогов взглянул на свои дешевенькие никелированные часики и сказал:
— Наступает, друзья мои, великий и торжественный момент. Нам пора ехать.
— Как «нам»?
— Очень просто. Я нахожу, что здесь вы не в состоянии встретить меня достойным образом. Поезжайте в мой любимый ресторанчик, займите большой, хороший кабинет, закажите самую роскошную закуску. Советую позвать распорядителя, это человек опытный и дело свое знающий. Обратитесь к нему — его зовут Леонбаром — и попросите его отличиться на славу. Обед пусть будет русский, а вина французские. Смешаем таким образом два прекрасных совместимых. Да будет между двумя великими нациями то единственное слияние, которое понятно моему скромному разумению.
