— Коллеги, приступим, а то сейчас Шашунов унюхает своим экспертным носом запах алкоголя и примчится, чтобы разогнать нашу шайку-лейку. Шашунов с экспертов начинал карьеру?
— Да, да, — загалдели эксперты, дружно наваливаясь на маринованные огурчики. Да и прочего не обошли.
Сейчас они не боялись никого — ни Шатунова, ни самого генерала. Что есть начальственный гнев по сравнению с маринованными огурчиками в качестве закуски?
Они сейчас все сметут, как метлой. Надо успеть перекусить, в конце концов Белкин для меня старался. Я раздвинула плечиком спины экспертов и принялась поглощать невиданные деликатесы, ничуть не смущаясь, что поглощение происходит в разгар рабочего дня, в экспертно-криминалистическом управлении среди моих старых товарищей.
Отпив глоток коньяка, я посмотрела на Белкина. Кажется, можно приступать к допросу. Мишины щеки разгорелись еще ярче, он чувствует себя гостеприимным хозяином, этакий хлебосол-эксперт. Кажется, он совсем забыл, с какой целью я к нему прибыла.
— Гуль, покажи пушку, — ко мне пристал Коля Удалец.
Коля Удалец, это у него действительно такая фамилия, эксперт, капитан милиции, в жизни не видевший живого пистолета. После неудачи на «Петромебели» я везде бегаю с пистолетом, он придает мне уверенность и, хотите смейтесь, хотите нет, солидности. С надутыми от важности губами я отцепляю пистолет и даю подержать Удальцу.
Сама же оттискиваю Белкина в угол и заговорщически шепчу:
— Миша, ну, что? Чей почерк? Сухинина?
— Нет, это не его почерк. — Белкин наморщил гладкий лоб.
Ему не хочется огорчать меня. Но что поделаешь — почерк в записке не идентичен почерку Сухинина…
— Точно? — летят к чертям собачьим все мои версии.
Наверное, это к лучшему. От сильного хлопка я сжимаюсь, с ужасом понимая, что это не хлопок, а выстрел из «Макарова». Белкин зажат мной в угол, и я стою спиной к застолью. Обернуться я боюсь, ожидая увидеть новый труп. Веселье мгновенно стихло. В кабинете наступила мертвая тишина. Мы с Белкиным так и мумифицировались бы в нашем углу от страха, если бы в кабинет не влетел сам Шатунов. Он подлетел к столу, оглядел бешеным взором всех присутствующих. Потом скакнул в угол и резко дернул меня за плечо. Все это мне рассказали эксперты позже, в самом конце приключения. В тот момент я ничего не видела, ожидая, что Шашунов меня побьет. Или убьет. Или обматерит.
Не случилось ни того, ни другого, ни третьего…
Когда Шашунов понял, что все живы и здоровы, он просто уселся за стол и налил себе рюмку коньяка. Залпом выпил и молча ушел. Мы быстро убрали следы пиршества со стола, вылили остатки злополучного коньяка в раковину. После этого все шумно расхохотались.
— Ты, Удалец, балда, у меня же всегда патрон в патроннике. Ствол нужен для обороны, а не для игрушек, — я поправила кобуру и усмехнулась. — Вот если бы ты замочил кого, не ходить бы мне никогда в полковниках.
— А ты что, полкана получила? — загалдели эксперты.
Очередное звание для сотрудников милиции — тема животрепещущая и болезненная…
— Нет, но собираюсь, — гордо изрекла я, размышляя, будет Шашунов шум поднимать или сделает вид, что ничего не заметил.
Наверное, сделает вид, что ничего не произошло. Иначе и ему несдобровать. Генерал у нас вспыльчивый, всем известен его шумный характер, мне достанется на орехи, но и Шашунову отломится наверняка еще больше, чем мне. Шум, служебное расследование, взыскания, выговоры и всякие служебные несоответствия…
— Сегодня кто по экспертному дежурит от руководства? — на всякий случай поинтересовалась я.
— Шашунов, — вздохнули эксперты, поглядывая в раковину и вдыхая ароматный запах.
Сожаление от содеянного в результате психологического шока охватило всю компанию. Кто из нормальных людей выливает коньяк в раковину? Где это видано? Примерно такого содержания вопросы запечатлелись на их лицах.
— Белкин, пришлешь мне официальное заключение по почте. — Я сделала на прощание ручкой приветственный знак, издала боевой клич команчей и исчезла из поля зрения ЭКУ, словно это была и не я, а кто-то другой.
— Черт тебя дернул дать этому мудаку ствол! — мысленно ругала я себя, не замечая, что разговариваю, точнее, ругаю себя вслух. — Как это могло случиться? Ты же никогда не допускала таких проступков! А если бы он кого-нибудь застрелил нечаянно? Господи, неужели пронесло стороной такую неприятность? Всем неприятностям неприятность! Бедный Шатунов, он и так при встречах со мной покрывался трупными пятнами от страха, теперь будет избегать за версту. Глупая ты женщина, Гюзель Аркадьевна!
С этими словами на всех парах я влетела в управление.
* * *
Совесть — категория этическая, любил говаривать один из моих милицейских начальников. Видно, он давал понять сотрудникам, что можно обойтись и без оной.
Но моя совесть мучила меня постоянно, вот как сейчас, стоило мне представить себе последствия моего неразумного поступка, как совесть тут же начинала грызть меня, как глист-солитер. Вооб-ще-то я не знаю, как грызет внутренности глист-солитер, но моя совесть представляет собой осязаемую субстанцию. Она грызет, сосет, заставляет страдать, короче, постоянно мучает меня.
В такие периоды жизни я становлюсь на редкость сговорчивой и покорной. Заглядываю начальникам в глаза, вспоминая, сколько раз им попадало из-за меня, бегаю как оглашенная с поручениями, стараясь выполнить их безупречно.
Коридоры управления раздвигаются, коллеги уступают мне дорогу, едва завидев издали. Канцелярия управления оглашается моими возгласами каждые полчаса, а она находится на первом этаже, я же на пятом. И так весь день, вместе с совестью-солитером я и ношусь, пока не выбегаю все мои муки. К вечеру становится ясно, что день прожит не зря, я выполнила блок работы примерно на месяц вперед, начальники уже гордятся мной, и тогда совесть уползает в свою нору, и где она там прячется до поры до времени, я даже не знаю. Бывает, конечно, желание найти то загадочное место, отыскать мучительницу-совесть и взять ее в свои руки, чтобы не она мной управляла, а я ею.
Я скидываю мою гордость-дубленку и скромно присаживаюсь за свой стол, но не как обычно, по-хозяйски, а бочком, словно я не заработала свое рабочее место. Включила компьютер и заплясала пальцами по клавиатуре. Если я подготовлю аналитическую справку к вечеру, есть надежда, что совесть заползет в свою норку.
Юрия Григорьевича в кабинете нет, Виктора тоже. Вскочив с краешка стула, я открываю шкаф — точно, шинелей нет, оба на выезде. Ах да, наверное, снова убийство…
Лампочка на карте с монотонным подвываньем излучает сигналы бедствия: SOS… спасите наши души…
Жаль, ведь чаще всего мы выезжаем, когда спасать уже некого. Я ловко подпрыгнула и нажала на кнопку. На этот раз сработало, лампочка перестала вопить о беде. Смешно, но Виктор Владимирович и Юрий Григорьевич могут спокойно работать при этой лампочке, не замечая, что она воет уже несколько дней. Я слышать не могу никаких сигналов бедствия, мне хочется, чтобы жизнь всех радовала и приносила одно счастье. Так я устроена, и странно, что уже восемнадцать лет я служу в милиции.
Мало того что я обладаю восприимчивой душой. Мне и службы доставались самые трудные. Здесь я кривлю душой, службы выбирала самостоятельно, считая, что должна пройти весь сложный путь тяжелой милицейской работы.
— Пройти-то прошла сложный путь, а из-за моей глупости человека чуть не убили! — воскликнула я вслух и тут же услышала:
— Да, Гюзель Аркадьевна, из-за вас человека убили!
Полковник опять материализовался в кабинете, как старик Хоттабыч. Виктор Владимирович как нормальный человек, как все нормальные люди, вошел в кабинет, открыл и закрыл за собой дверь, а Юрий Григорьевич к тому же прочитал мои греховные мысли.
— Почему из-за меня? — вытаращила я раскосые глаза.
В экстремальных ситуациях мои глаза напоминают блюдца, иногда тарелки размером с НЛО. Если эти тарелки где-нибудь и существуют…
— Вы вчера ездили в «Петромебель»? — Юрий Григорьевич навис над моей грядкой. «Грядкой» я называю свой стол и никому не позволяю сесть за него.
— Вы же знаете, что ездила, — ответила я.
Я недоумеваю, с какой стати он ко мне прицепился…
— Мы с Виктором Владимировичем были на месте происшествия, — Юрий Григорьевич повернулся к карте, увидев, что лампочка мерцает ровным светом и не зуммерит, снова повернулся ко мне, — убит начальник безопасности «Петромебели».
— Не может быть! — прошептала я, вспомнив, что бендеровец-верзила разговаривал по внутреннему телефону с каким-то Олегом Иванычем.
Я даже пыталась подслушать их разговор.
— Может! Срочно идите в убойный отдел и объясняйтесь. Я устал из-за вас в дураках пребывать.
— Они, что? Меня допрашивать будут? Я же в глаза не видела этого Олега Иваныча! — От ужаса мой голос превратился в дискант.
