— Ваша фамилия, имя, род занятий?
— Луиза Берне, акушерка, Железнодорожная, шестьдесят два.
— Повернитесь к господам присяжным и расскажите все, что вам известно по этому делу.
— Я живу на Железнодорожной улице, в третьем этаже дома между Верхней и Котельной улицами. Моя квартира — одна из немногих на этой улице, где есть балкон. В субботу, девятнадцатого марта, я задержалась в городе на родах и вернулась к себе после половины одиннадцатого. В нашем ремесле привыкаешь работать в любое время суток.
В глубине зала произошло какое-то движение. Ломон издали разглядел полицейского, стоявшего на посту у дверей. Он пререкался с женщиной. Она была с непокрытой головой, и полицейский почему-то ее не пропускал. Ломон не придал этому значения.
— Продолжайте. Итак, вы вернулись к себе немного позднее половины одиннадцатого?
— Да, господин председательствующий. Я ушла из дому в полдень, и потому моя бедная кошечка осталась без обеда. Я побежала на кухню сварить ей суп. Пока он варился, я разговаривала с кошкой. Она — как человек; все понимает. Напрасно считают, что животные…
— Придерживайтесь, пожалуйста, фактов, имеющих отношение к делу.
— Ладно. Отняло это у меня минут десять. Я успела снять шляпу, пальто, повесила их на место, вымыла кошачью миску, оставшуюся грязной с полудня. Потом открыла дверь на балкон — я всегда там кормлю кошку, чтобы она не пачкала пол в комнатах. Пока кошка ела, я вернулась на кухню и прибралась. На это тоже понадобилось время. Потом вышла на балкон посмотреть, поела ли кошка и сделала ли она свои дела; вот тогда я и заметила мужчину, спускавшегося по лестнице с насыпи.
— Было приблизительно без четверти одиннадцать?
— Если вас интересует мое мнение, почти одиннадцать.
— Он был один?
— Да, господин председательствующий.
— Он пользовался электрическим фонариком?
— Нет, света я не заметила.
— Есть ли поблизости от лестницы газовый фонарь?
— Да, есть. Метрах в тридцати. Вначале я подумала, что это кто-то возвращается напрямик из Женетт.
— И часто это бывает?
— Случается. Я сама как-то прошла через пути: за мной прислали от роженицы, и я боялась опоздать.
Лицо у Луизы Берне было сероватое, взгляд тусклый. Ломон, сразу невзлюбивший свидетельницу, нарочно ставил ей вопросы в ином порядке, чем следователь Каду, чтобы акушерка не могла разом выпалить заранее вызубренный монолог. Ее показания представлялись наиболее вескими, такими вескими, что их одних было достаточно для осуждения Ламбера.
— Продолжайте. Вы увидели спускавшегося по лестнице мужчину.
Ломона снова отвлекло какое-то необычное движение в зале. Полицейский нерешительно двигался по центральному проходу, дошел до середины, и Жозеф, которому он, должно быть, подал знак, поспешил ему навстречу. Ломону показалось, что полицейский передал приставу не то бумагу, не то конверт, что-то тихо объясняя и указывая на судейский стол.
— Я не была уверена, что опознала его.
Невнимательность председательствующего раздражала Луизу Берне, и она тоже попыталась взглянуть, что происходит у нее за спиной.
— В ту ночь светила луна?
— Не понимаю, господин председательствующий. Знаю одно: тогда я подумала, что фигура мне знакома. Мужчина шел быстро, засунув руки в карманы.
— На нем была шляпа?
— По-моему, скорее фуражка.
Отвечая на вопросы Каду, свидетельница сначала упомянула про шляпу, потом про фуражку.
— Вы убеждены, что он был не в шляпе?
Каду предъявил ей светло-серую шляпу, в которой в тот вечер был Желино. Ламбер вернулся домой в фуражке, и единственная шляпа, найденная в доме, была коричневого цвета.
— Уверена. Я знаю, что говорю. Я подождала, пока он пройдет под фонарем, чтобы получше разглядеть.
— Для чего? Полагаю, в тот момент вы не знали, что вам придется давать показания.
— Как я могла это предвидеть!
Прокурор на своей скамье проявлял некоторую нервозность. Он не ожидал, что Ломон займет в отношении свидетельницы такую враждебную позицию. Председательствующий не выходил за пределы своих полномочий, и упрекнуть его в предвзятости было нельзя, но антипатия к акушерке была тем более удивительна, что до сих пор он проявлял терпимость ко всем свидетелям.
— Стоя на балконе, вы как бы находились над путями?
— А как же! Балкон-то ведь выше полотна.
— В тот вечер вы ничего не заметили на насыпи или на рельсах?
— Было слишком темно. В том месте пути не освещаются; освещение есть только значительно дальше, со стороны будки стрелочника.
— Когда мужчина прошел под фонарем, вы его точно опознали?
— Да, господин председательствующий.
— Он шел по тротуару на другой стороне улицы?
Каду этого вопроса ей не задавал, и Армемье сделал пометку на лежащем перед ним листе. Жозеф, двигавшийся так бесшумно, словно плыл по воздуху, стал за спиной Ломона, наклонился к нему и прошептал:
— Вот письмо. Женщина наказала передать вам его немедленно.
— Та, что пререкалась с полицейским?
— Да.
— Где она?
— Сразу ушла.
Конверт, протянутый Жозефом, был дешевый, из тех, что продаются в бакалейных лавочках сразу по полдюжины. На нем не было ни адреса, ни фамилии, и Ломон, задумавшись, не сразу его распечатал.
— Кто же был тот мужчина, которого вы увидели?
Акушерка как будто ждала этого момента; она круто повернулась к скамье подсудимых, протянула руку и указала пальцем на Дьедонне Ламбера.
— Вот он.
По залу словно прошел электрический ток. Даже Ламбер вздрогнул и провел языком по внезапно пересохшим губам.
— Вы уверены, что опознали именно его?
— Совершенно уверена: на нем был светло-серый костюм, в котором я часто его встречала на улице.
— Он шел походкой пьяного?
— Вовсе нет. Нормальной, как у вас и у меня.
— Куда он пошел, миновав фонарь?
— Должно быть, к себе.
— Могли вы с балкона на Железнодорожной улице увидеть, как он входит в дом на Верхней?
— Конечно нет, и вам это известно. Когда я говорю, что он вернулся к себе, то это лишь мое предположение: он скрылся за углом, значит…
— Газовый фонарь, по вашим словам, находится метрах в тридцати от лестницы?
— Да, так я говорила.
— А на каком расстоянии от той же лестницы находится угол Верхней улицы?
— Почти на таком же. На один-два метра дальше.
— Иначе говоря, газовый фонарь находится на противоположном тротуаре почти на углу улицы. Почему бы человеку, особенно если он торопится, спустившись с лестницы и направляясь на Верхнюю улицу, не пойти кратчайшим путем, по диагонали, вместо того чтобы добираться до газового фонаря и лишь там поворачивать за угол?
Не найдя что ответить, акушерка сухо отпарировала:
— Каждый поступает, как ему заблагорассудится. Не мое дело объяснять чужие поступки.
Ломон вскрыл конверт и пробежал глазами лежащий в нем листок. Две строчки карандашом, почерк, как у первоклассника, в углу жирное пятно:
«Спросите-ка у этой Берне, не теткой ли она приходится молодому Папу».
Армемье со своей скамьи наблюдал за Ломоном. Ламбер, наклонившись к адвокату, что-то ему оживленно втолковывал. Он, видимо, возмущался, и адвокат силился его успокоить.
— Вы подтверждаете свои показания, госпожа Берне, и помните, что даете их под присягой?
— Я не лгунья. Коли говорю, что он, значит, это он и был.
— У вас не было никаких отношений с Ламбером?
— Никаких. Я знала его только в лицо.
— А по фамилии?
— Как всех в своем квартале.
— Вы и с Мариеттой Ламбер никогда не разговаривали?
Г-жа Берне заколебалась, явно собираясь соврать, но в последнюю минуту спохватилась.
— Один раз. Она приходила ко мне.
— Зачем?
— Сами можете догадаться. Я ответила, что такими делами не занимаюсь.
Ламбер показал, что его жена сама делала себе аборты с тех пор, как студент-медик научил ее этому. Очевидно, после особенно болезненного ей пришла мысль обратиться к акушерке.
— Когда она приходила к вам?
— Года два назад. Помню только, что в декабре. Я ее даже в дом не впустила.
Ломон некоторое время молча смотрел на нее, вертя в руках письмо. Он все еще не решался воспользоваться анонимной информацией, понимая, что, если содержащееся в письме сообщение не подтвердится, его, Ломона, строго осудят за вопрос, который будет сейчас им задан.
Все в зале должно быть почувствовали, что молчание председательствующего — прелюдия к чему-то драматическому, и замерли, вытянув шеи.
— Не скажет ли свидетельница присяжным, состоит ли она в родственных отношениях с одним из свидетелей, который еще не давал показаний?
Удар попал в цель. Лицо г-жи Берне окаменело. Челюсти плотно сжались. Казалось, акушерка вот-вот даст себе волю и осыплет председательствующего бранью, но она нашла в себе силы сдержаться.
