женщина не захотела.
– Мои родные здесь, от них я никуда не тронусь, – ответила она Мириам.
Только война заставила ее сняться с насиженного места.
Гостеприимная Хая, всегда радовавшаяся гостям, всплеснула руками:
– Угостить мне тебя нечем, разве что картошкой. Сама знаешь, какое сейчас время.
– Знаю, и вас стеснять не хочу, – Нонна тяжело села на стул, скинув легкую кофточку. – Где Михаил? На фронте?
– Не берут, – призналась женщина, доставая из печи чугунок с картошкой. – Нога у него, мы тебе писали. И все равно каждую неделю в военкомат ездит, в город, надеется. Но пока не берут, и он в народном ополчении. Знаешь, они обходят наше село и следят за безопасностью.
Нонна равнодушно посмотрела на поставленное перед ней угощение.
– Сама с детьми почему не эвакуируешься?
– Мы надеемся, что наши не пустят сюда немцев, – ответила Хая.
Гостья вздохнула:
– Мне бы вашу уверенность… Небось, Яков, старый хрен, надоумил сидеть и не высовываться? Помню, он и мне рассказывал, какие немцы добрые. Только Первая мировая когда была… Сейчас народ другой. Честно говоря, их политика насчет евреев меня пугает. Слыхала, расстреливают сплошь и рядом.
– Но мы не евреи, – попыталась возразить Хая, но Нонна махнула рукой:
– Имена и фамилии у нас еврейские? Еврейские. Иудаизм исповедуем? Исповедуем. А что касается всяких других тонкостей… Они и разбираться не будут.
– Не говори, – процедила родственница. – Одна моя односельчанка, караимка Фаля, рассказывала: ее родню немцы не тронули.
Нонна ехидно улыбнулась:
– И тебе никто не сказал, почему?
Хая покачала головой.
– Тогда слушай, – гостья бросила взгляд на тихо сидевшую Розу. – И тебе, девочка, это полезно, чтобы разобраться, что к чему. Караимы похитрее нас оказались. Они еще в тысяча девятьсот тридцать четвертом году – так мне знающие люди сказывали – обратились в министерство внутренних дел Германии о непризнании караимов евреями на основании их юридического статуса в России. Министерство это частично поддержало их просьбу. Ну, а потом ученые постарались, чтобы спасти их от истребления. Короче, караимы официально признаны не евреями, в отличие от нас.
Хая помрачнела.
– Что же среди нашей братии не нашлось таких же прытких? – спросила она.
Нонна пожала широкими плечами:
– А я почем знаю.
– Но ведь еще не поздно решить этот вопрос в нашу пользу, – суетилась женщина, но гостья лишь усмехалась:
– Мы, что ли, с тобой решать будем? И вера у нас немного другая. Мы Талмуд признаем, в отличие от них. Вполне возможно, гитлеровцы признают нас евреями.
Хая села и закрыла лицо руками.
– Не верю, – проговорила она, – что немцы будут плохо обращаться с нами. Не верю.
– А я верю, – Нонна отправила в рот кусочек печеной картошки. – И потому говорю тебе: беги отсюда вместе с детьми, пока наши корабли приходят в Севастополь, и родителей забирай. Убедите этого старого дурака Якова, что с ним церемониться никто не будет.
Женщина вздохнула.
– И не знаю, что делать, – сказала она. – Сама-то почему не эвакуируешься?
– Я – другое дело, – пояснила Нонна. – Все мои самые родные и близкие в Карасубазаре на старом кладбище лежат. Я от них никуда не тронусь. Да и одна я, как перст. Ни спереди, ни сзади ничего нет. Умру – разве что вы поплачете. Да и жить мне опостылело. Знаешь, как страшно жить воспоминаниями? К Женечке хочу, к доченьке моей. Вас вот проведала – и умирать можно.
Хая побледнела:
– Нонна, что ты такое говоришь?
– Я говорю все правильно, – продолжала женщина. – Хотела вам на память что-то оставить, вот это кольцо, – она потрясла средним пальцем с караимским перстнем, – да оно не снимается. Видно, со мной в могилу уйдет.
– Нам ничего от тебя не нужно, – прошептала Роза.
– Знаешь, Нонна, поживи-ка с нами, – пригласила ее Хая. – Будет тяжело – поможешь нам покинуть Крым. Все утрясется – вернешься к своим могилам.
Пожилая женщина немного подумала и кивнула.
– Ладно. Поживу у вас, если Михаил не будет против.
Доброе лицо Хаи озарила улыбка.
– Он будет только за, – сказала она.
Пришедший на ужин Михаил обрадовался гостье.
– Ты всегда была как лучик солнца, Нонна, – проговорил он. – И в такое тяжелое время мы должны держаться вместе. Вы должны держаться вместе, – вдруг неожиданно прибавил он. – Хорошая весть у меня, хозяюшки. На фронт берут.
Женщины удивленно посмотрели на него, приоткрыв рты. Сообщив им приятную новость, Михаил приосанился и, подходя к старенькому шкафу, где всегда стоял графинчик с водкой, почти не хромал.
– Но у тебя же нога… – протянула Хая.
– И безногим найдется работа, – пробасил хозяин, – а у меня обе ноги. Ну, что уставились на меня? Мужчину кормить будете?
Хая встала из-за стола, но потом тяжело опустилась на стул. Радость Михаила затуманила смысл страшных слов, и она не сразу поняла, что ждет ее любимого мужа.
– Значит, ты оставляешь меня, Миша, – и она вдруг забилась в истерике.
Михаил с жалостью посмотрел на жену.
– Полно тебе, Хая. Я иду туда, где давно должен был находиться. И тебя одну не оставляю. У нас вон дочь взрослая… Да и Нонна к себе не торопится. Верно, Нонна?
– Да уж вижу, что я пока нужнее здесь, – отозвалась Нонна низким голосом. – Когда уходишь-то?
– Завтра, – как-то очень торжественно сказал Михаил. Гостья легонько ударила по плечу Хаю, продолжавшую рыдать.
– Ты это дело брось, родственница. Сейчас наша с тобой задача – мужчину достойно проводить на фронт. Доставай все, что у тебя в погребе. Накормим его от души.
В тот день время, казалось, бежало быстрее обычного. Утром Михаил покинул родной дом, а Нонна осталась в Марьино, но вернуться в Карасубазар ей так и не пришлось. Гитлеровская армия начала победоносное шествие по Крыму. Сначала она заняла Симферополь, потом вошла в село Марьино. Роза впервые услышала немецкую речь и увидела их – самодовольных, лощеных немцев, сразу вызвавших всех жителей на регистрацию в комендатуру, которая находилась в бывшем Доме культуры, сером одноэтажном здании. Идя к комендатуре, Хая заметила Зарифа, отца Рагима. Кривоногий маленький татарин надел на руку повязку со свастикой, и женщина догадалась, что ее сосед и приятель мужа подался в полицаи. Проходя мимо него, Хая постаралась не столкнуться, не встретиться глазами с предателем, пробежать незамеченной, чтобы не здороваться, не дышать одним воздухом, однако Зариф сделал шаг вперед и взял ее за локоть.
– Здравствуй, Хая, – ласково произнес он. – Чего не здороваешься?
Женщина молчала, не зная, что говорить. Зариф шепнул ей на ухо:
– Отойдем в сторону. Пожалуйста.
Хая потянула руку, пытаясь высвободиться, но он лишь крепче сжимал ее.
– Я хочу, чтобы
