Ознакомительная версия.
Марина Ткач, захватив сигареты, тухлее вышла. Журавлева помешкала, но затем тоже покинула гостиную и прикрыла за собой дверь.
— Что с животом-то, а? — спросил Колосов, когда они остались одни.
— Не знаю. Болит.
— Не приступ ли медвежьей болезни, часом?
— Чего? — Валентин Журавлев вскинул голову.
— Милиция на порог, а ты со страха в клозет?
— Почему со страха? Чего это мне вас бояться? С какой стати?
— Ну это уж тебе виднее, с какой стати, — Колосов смотрел на парня. Да, пожалуй, эта Марина права: типичнейший маменькин сынок. На такого и давить не надо — сразу поплывет, если что.
— Я ничего не сделал, чтобы мне вас бояться, — сказал Журавлев. — А с желудком у меня вообще с детства проблемы. Несварение бывает. Спросите у матери.
— Ты священника из церкви в Воздвиженском когда видел в последний раз? — Никита решил переходить к сути дела.
— Священника? Которого убили — отца Дмитрия?
— Да, которого убили. Так когда?
— Он на той неделе к нам сюда приезжал. Патрон… то есть Салтыков, его приглашал. Тогда и видел.
— А еще когда? В четверг, в день убийства, ты днем отцу Дмитрию приходил?
— Я? Днем? Никуда я не ходил.
— Тебя свидетели видели, Валя.
— Меня? Какие свидетели?
— Какие надо, такие и видели, — парировал Кулешов. — Чего ты там делал, у отца Дмитрия?
— Да не был я у него! И в церкви не был, — Журавлев посмотрел в глаза Колосову и вдруг согнулся, приложи руку к животу. — Вот черт, опять… Не был я там. Я дома был, здесь. У матери спросите.
— Ну мать, Валя, что хочешь скажет ради тебя, на то она и мать тебе, — Никита вздохнул. — Значит, категорически отрицаешь, что приходил к отцу Дмитрию в четверг примерно около часа дня и шел с ним до автобусной остановки?
— Да не ходил никуда. Эти ваши свидетели лгут и ошибаются. Вы их давайте сюда. Чего они вас в заблуждение вводят? Давайте их сюда, я их сам спрошу, когда это они меня видели? Где?
Колосов усмехнулся.
— Ну ладно, не разоряйся так, — сказал он примиритеяьно. — Не был — разберемся. Ты мне тогда вот скажи…
— Ой, подождите, не могу, — Журавлёв схватился живот. — Я сейчас!
Он вылетел из гостиной как пушечное ядро — и наверх по лестнице!
—Что, что здесь такое? — в гостиной тут же очутился Долорес Дмитриевна.
— Ничего страшного. Снова расстройство желудка, — ответил Никита. — Беречься ему надо. Особенно в таком нежном возрасте. В армию вот забреют — не очень-то вот так с расстройством побегаешь из строя.
— Ох, не говорите мне про армию. У него отсрочка.
— Тогда у меня другой вопрос: припомните, днем в четверг где находился ваш сын?
— Валя? В четверг? А где он мог находиться? Здесь, конечно, в Лесном. Это вы про день убийства спрашиваете, — очки Долорес Дмитриевны гневно сверкнули. — Понятно. Вот оно, значит, как. Где мальчик находился… Дома он находился. Мы все были тут. Вечером поздно видели, как туда-сюда милиция ваша ездила. А что толку, что вы ездили? Поздно было уже ездить-то. Вы вот, уважаемый, — она обернулась к. Кулешову, — вы ведь начальник тут. Так что же сотрудники ваши так скверно работают? Убили настоятеля храма, уважаемого, пожилого человека, а вы… Вы палец о палец не ударили, чтобы нас здесь как-то защитить! Мы тут одни в музейном комплексе — хоть кто-то из ваших сотрудников поинтересовался, как мы тут, что? По вечерам темень, хоть глаз выколи! Фонарей и в помине нет, дороги не освещаются. С автобуса идешь в темноте, со станции идешь тоже в темноте. Милиции вообще нет нигде. Я, например, с мая тут живу, а кроме вас, никого не видела!
— Ну вот мы перед вами, — сказал Никита.
— Поздно, молодой человек, — Долорес Дмитриевна покачала головой. — Поздно хватились. Тут уже до того доходит, что вот решетки снова хотим, в Лесном на окна ставить. Боимся! Роман, Валерьянович понять не может — зачем, почему? У них во Франции такой дикости, наверное, с эпохи Столетней войны нет!
— Ну и оставался бы в своей Франции, — буркнул Кулешов. — Что вы все с претензиями к нам? Мы, между прочим, тоже не…
Но тут у него сработал мобильный. Он коротко ответил и стал слушать, лицо его менялось — светлело и одновременно ожесточалось.
— Готово дело, стриптизника нашего мои орлы взяли, — шепнул он Колосову.
— Мячикова? Да ну? Где?
— Недалеко от станции, на дороге. Вроде сопротивление оказал, вырывался. Едем в отделение?
Колосов посмотрел на разгневанную Журавлеву. Ош как ему казалось, словно наседка защищала, прикрывал от них крыльями девятнадцатилетнего цыпленка своего утонувшего в европейски отделанном ватерклозете.
— К сожалению, нашу беседу придется отложить. Нам пора ехать, — сказал он как можно вежливее. — Но мы еще вернемся. Когда, вы сказали, появится Салтыков?
— Сегодня вечером. Возможно. Только вряд ли он сумеет уделить вам время. У нас много дел запланировано связи с реставрационными работами, — Журавлева поджала губы.
Когда они шли к милицейскому «уазику», она смотрела вслед им из окна. А из парковой аллеи доносился рев мощного двигателя: в Лесное пригнали экскаватор. Земляные работы в парке шли полным ходом.
То, что гражданин Мячиков Кирилл Федулович, как значилось в анкетных данных, не пользуется бешеным успехом у женщин, Никите стало ясно с первого взгляда.
В тесной, пропахшей мокрыми кожанками дежурке отделения милиции было не повернуться: Мячикова охраняли «от самого себя» двое молоденьких патрульных и сам дежурный. Его помощник, чертыхаясь, рылся в аптечке — искал йод, чтобы прижечь укушенный в пылу задержания гражданином Мячиковым палец.
— Сопротивление оказал, товарищ майор. А здесь из окна пытался кинуться, — тоном ябеды доложил Колосову дежурный.
— Так у вас же тут первый этаж, — хмыкнул Никита. — Откуда его доставили, со станции?
— Нет, случайно вышло — патруль в населении пункт Торопцы следовал на машине. Сигнал у нас был о незаконной продаже алкоголя. А тут видят — человек впереди идет по дороге. Заметил милицейскую машину и в кусты сиганул. Ну они решили документы проверить. Бдительность у нас среди личного состава всегда на должном уровне, — дежурный обменялся взглядом с Кулешовым. — Ну вот, значит, задерживать стали, а он в драку. Пришлось скрутить и доставить сюда. Оказалось, личность нам всем очень хорошо известная, — дежурный покосился на сидевшего между патрульными гражданина Мячикова. — Вы только гляньте, товарищ майор, у него ж под пальто ничего нет. А ширинка вовсе не застегивается — он себе все пуговицы оттуда срезал.
Мячиков с презрением посмотрел на дежурного. Вслух он не произнес ни единого слова, но губы его зашевелились. И по ним прочесть было нетрудно: мать вашу так и разтак!
— Я с ним сам потолкую, — сказал Колосов Кулешову, подошел к Мячикову, поднял его за шиворот, так как тот упирался изо всех сил, и повлек в «предбанник», где задержанных подвергали личному досмотру и оформляли. — Ну ка, красавец, пойдем со мной.
— Руки, руки, руки прочь от нас! — шипел Мячиков, пытаясь лягаться. — Нам к произволу и поклепу не привыкать, мы так просто не сдаемся!
Колосов бережно опустил его на стул в «предбаннике», толкнул дверь ногой — захлопнул, чтобы не беспокоили. Сам сел на угол стола, закурил, протянул сигареты и Мячикову.
— Отраву не употребляем, — коротко бросил тот.
Никита разглядывал его с неподдельным любопытством. Про эксгибиционистов, как злостных нарушителей закона и приличий, можно прочесть в любом учебнике по судебной психиатрии, а вот увидеть этих отпетых созданий вживую удается не так уж и часто. Кого-то этот типчик ему сильно напоминал. Хлипенький, белобрысенький, с цепкими ручками, острым птичьим носом, костистым редковолосым черепом, голыми, почти лишенными ресниц красными веками.
На Мячикове было мешковатое, измызганное пальто на синтепоне. Тощие ноги болтались как прутики в мятых штанинах брюк, ступни утопали в кроссовках без шнурков. Пальто при резких движениях спереди расходилось, и видна была впалая грудь, поросшая рыжеватыми волосками.
— Чего от милиции бегал, прятался? — прямо спросил Никита.
— Мы от ментяры не бегаем, мы ни от кого никогда не бегаем. Это нам ни от кого ни сна ни покоя нет, каждая гнида большого начальника из себя корчит, репьем цепляется!
— Не бегал, значит, кого-то в кустах поджидал, а? Было?
— Ничего мы не знаем, никого мы не поджидали, сил наших больше нет, понятно? Что когда кому мы сделали дурного? Осуждены ни за что были, по злобе людской, срок тянули, прокурорам, правозащитникам письма зоны пачками слали. И хоть бы одна собака, один мутант гнойный снизошел, разобрался!
И Колосов наконец вспомнил, кого до боли напоминает ему Мячиков. Казалось, вот-вот он щелкнет зубами облизнется и загнусит, заноет: «Прелес-с-с-сть, моя прел-л-лес-с-сть!» — и тогда последние сомнения в сходстве отпадут.
Ознакомительная версия.
