Ознакомительная версия.
— Баб не пугал бы по закоулкам, не обнажался публично, жил бы себе и жил, — сказал Никита. — Тебя не мы, дорогой, тебя население местное невзлюбил! Народ.
— Бабам верить последнее дело, а тем более в суд их свидетельствовать тащить, — шипел Мячиков злобно. Оклеветали тогда нас. Хищницы ненасытные, садистки! Сами-то уж забыли небось, когда им их мужья-алкаши в последний раз и…
— Но-но, потише, не выражаться в стенах госучреждения, — Колосов погрозил пальцем. — Меня твои прошлые художества не интересуют. Кайф словил и хрен тобой — дело прошлое. И задержали мы тебя не за это, не обольщайся.
Мячиков наморщил лоб, пытливо изучая Колосова.
— А за что же нас задержали? — прогнусил он. — За что?
— А чего это ты все время о себе во множественном числе говоришь?
— А чего мне каждая гнида тыкает?!
— Ага, мне, это уже лучше. — Никита кивнул. — Уже прогресс. А ты не догадываешься?
— Мы не догадываемся. Привычки такой не имеем — догадки строить.
— И о том, что в четверг отца Дмитрия вашего убили, — тоже не знаешь?
Мячиков подскочил. Полы его пальто разошлись. Под пальто действительно было голое тощее тело. Мешковатые брюки на животе были схвачены старым ремнем. Ширинка не застегивалась. Зияла.
— На кого ты похож, — укоризненно сказал Никита. — Тоже мне — король стриптиза. Чучело.
Мячиков на этот раз на обидное сравнение не отреагировал.
— Отца Дмитрия убили? — воскликнул он тонким голосом. — Кто?!
— Кто… Не ты ли, Кирилл Федулович?
Мячиков издал странный горловой звук, словно подавился хлебной коркой. Согнулся, закрыл руками лицо. Колосов невозмутимо следил за этими метаморфозами.
— Святой был… бессребреник, святой, — Мячикова, судя по голосу, душили рыдания.
— Ну ладно, хватит… Хватит придуриваться, я сказал! — прикрикнул Никита.
Мячиков вскинул голову. Взор его снова сверкал гневом и ненавистью, но в тусклых красных глазках не было ни слезинки.
— Тихо, тихо, не ори только, — Никита опередил его яростную отповедь. — Значит, не в курсах ты про убийство, так я понял? И сам, конечно, не убивал, так?
— Да вы что, совсем уже? — Мячиков стукнул себя кулаком в грудь. — Ну нате возьмите нас, посадите опять, хоть расстреляйте!
— Про четверг расскажи всю правду, Кирилл Федулыч. Очень прошу. Всю правду. Что делал, где был, когда настоятеля в последний раз видел. Ведь ты его видел в четверг?
— Видел, врать не стану, к чему нам врать? Видели его. Утром, — Мячиков уже непритворно всхлипнул. — Мы работать пришли. А они еще там раньше были — отец Дмитрий и Захаров, церковь отпирали.
— А что у вас за спор вышел с отцом Дмитрием? По какому вопросу характерами не сошлись?
— Мы работу не закончили, бочки не докрасили, не здоровилось нам. А он нам велел сделать.
— И не только о бочках речь шла. Еще об отлучках твоих.
— А мы не на цепи сидим прикованные, чтобы всем и каждому о своих отлучках отчитываться!
— Вот-вот, ты, наверное, так и отцу святому баки заколачивал, дерзил. Он тебя уму-разуму учил, просвещал, а ты его послал.
—Я его не посылал, — Мячиков снова сказал о себе "я". — Он мне работу дал — спасибо. Я эту работу сделал — он мне жить позволил при церкви, в сараюшке, так я сторожем был верней собаки. Я ему благодарный был. За все благодарный. За все его благодеяния.
— Был благодарный, а слов его не слушал.
— Вот где нам ваши нравоучения, — Мячиков двумя тощими пальцами как вилкой ткнул себя в горло, — И миску супа не нальют просто так, от души, от сердца — все с проповедью. Благодетели! А нам проповедей надо, даже от святых не надо. Мы своим умом как-нибудь дотумкаем, что к чему.
— Ну и как же вы расстались в тот день, в каких отношениях?
— Он нас выгнал — отец Дмитрий. Мы ушли.
— Куда ж ты ушел?
— На кудыкину гору.
— В разнос, что ли, полный? — спросил Никита. — Ты пьешь?
— Грамма не употребляем отравы.
— Во сколько вы расстались?
— У нас циферблатов нету, — Мячиков вытянул вперед руки так, что задрались рукава пальто. — Из принципа не носим.
— И что ты делал все эти дни? Где бродил?
— Не ваше дело, — буркнул Мячиков. — Ничего плохого мы не делали.
— А тот день, четверг, как ты провел?
— Никак.
— Вечером где находился?
— Дождь шел, лило как из ведра, мы спали. Когда сыро — мы не выходим. Нам здоровье, в тюрьме подорванное, не позволяет.
— Где спал-то?
— Дома. У нас дом, между прочим, собственный имеется. Мы не какие-то там бомжары, у нас и прописка, и паспорт законный, недавно обмененный.
Колосов хотел обыскать его лично, осмотреть одежду — нет ли пятен крови, но тут за дверью послышался шум. По коридору загромыхали чьи-то шага. В «предбанник» влетел взволнованный Кулешов.
— Что? — спросил его Колосов. — Ну? Что?
— Только что звонили. Труп, Никита Михалыч. Женщина убита по дороге на станцию!
Мещерский привез Катю из Лесного, проводил до лифта и отчалил, предоставив ей самой объясняться с «драгоценным В…». Катя опять проигнорировала звонок и открыла дверь квартиры своим ключом — и здесь темно как в погребе. Свет в прихожей демонстративно погашен. А в комнате работает телевизор — солнце полуночников.
«Драгоценного» она обнаружила на полу, восседавшего на сброшенных с дивана подушках, вперившего взгляд в экран. При появлении Кати ни один мускул дрогнул на его лице — гордый профиль был точно изваян в граните. Рядом с креслом на полу несла лукавую горькую вахту полупустая бутылка армянского коньяка. А вокруг на ковре были разбросаны фотографии.
Кати нагнулась, собрала их. Это все были снимки разных лет: черно-белые и цветные. И на всех была она — маленькая, большая, ясельного возраста, школьного, после выпускного вечера, после сдачи госэкзаменов в университете, в летнем сарафане, в купальнике, в милицейском мундире, в шортах, в вечернем платье, с «драгоценным» и без него.
Он пошевелился, поднял взор — в глазах сплошное коньячное араратское море, захлестнувшее берега. Катя опустилась на пол рядом с ним, прижалась щекой к плечу.
— Ну хочешь, совсем больше никуда не поеду, — сказала она тихо.
Он молчал.
— Из дома ни ногой, хочешь?
Он молчал.
— И зачем мне все это? Толку никакого. Он молчал.
— И правда, кому какое дело, кто убил того священника, — Катя вздохнула. — Как ты говоришь? Ну убили и убили. И земля пухом. Верно?
Он упорно не раскрывал рта.
— Смотри какие мы с тобой на этом фото. Особенно ты, — Катя взяла свадебную фотографию. Плотнее прижалась щекой к плечу «драгоценного». — Ты тут мужественный. Сильный.
— Не подлизывайся ко мне.
— Я не подлизываюсь, — Катя старалась изо сил. — И вообще, если подумать хорошенько, ты абсолютно прав. Ты всегда оказываешься прав. А у меня просто такой характер дурацкий. Ты же знаешь — я с детства ненормальная. Если что-то меня зацепит, я теряю покой, до тех пор, пока…
— Ну узнала что-нибудь для себя полезного у Серегиного кузена из Парижа?
Катя внутренне поздравила себя с маленькой победой. Так держать!
— Нет, ничего не узнала. Ты и тут оказался прав, Вадичка. Пустая, бесцельная поездка.
— А я всегда прав, — тон Кравченко смягчился. — Ты бы поменьше разных обалдуев слушал вроде своего горе-пинкертона из угро и побольше со мной советовалась, со своим мужем.
— Да, Вадичка, да, — Катя дотянулась до его решительного подбородка и поцеловала, попав губами в любимое место — ямочку, составлявшую одну из ярких примет «драгоценного», — ты только не сердись, когда я спорю с тобой, ладно? Это у меня такой нрав, мне трудно бывает справиться с собой. И потом ты же знаешь — я такая любопытная. А это, говорят, вроде болезни…
Кравченко тяжко вздохнул. Поднялся, достал бокалы (без Кати они вдвоем с пятизвездочным обходились без лишних посредников), разлил остатки.
— Ну все? — кротко спросила Катя. — Мир?
Звон бокалов возвестил перемирие — хрупкое и недолговечное, как семейное счастье.
* * *
Хотя в сельской местности слухи распространяются со скоростью звука, Марии Аркадьевна Ткач, о новом убийстве еще ничего, не знала. Понедельник, как известно, день неблагоприятный и неудачный. И неудачи самой Марины Аркадьевны начались с того, как она приехала в Лесное с твердой надеждой застать там Салтыкова и не застала его. Хотя он должен был быть именно там, а не где-то еще, он уехал, исчез, испарился. А в результате рухнули и все надежды, которые возлагала Марина Аркадьевна на эту «нечаянную» встречу.
Немало треволнений принес и неожиданный визит в Лесное милиции. Марину Аркадьевну, и без того нервничавшуюся, этот визит окончательно выбил из колеи. Только милиции еще сейчас в Лесном и не хватало.
Однако обсуждать все эти неприятности, с не менее встревоженной Долорес Дмитриевной Журавлевой Марина Аркадьевна посчитала лишним. Мнение Журавлевой ее вообще интересовало мало. Можно было бы обсудить это с Малявиным, но…
Ознакомительная версия.
