минутам подходит ответственно, а кто, как Пожарский, бездумно их прожигает.
– Каждый год проводим эту «Береги минуту». Надоело!
– Тебе, Кораблев, может, и пионером быть надоело?
– Да я что…
Гладкова, порозовев щеками сразу от возмущения и от смущения, встала со своего места. Весь вид этой темноглазой красавицы, принципиально пренебрегавшей модными стрижками и гордо носившей толстую, с кулак, косу, говорил о твердой решимости отстаивать свою точку зрения.
– Я до четвертого класса училась вместе с Пожарским, – начала Оля, обведя взглядом собравшихся в пионерской комнате. Правая рука ее сжалась в кулак, выказывая внутреннее напряжение, левой она оперлась на парту. – Четыре года – срок не малый. И могу с полной ответственностью заявить, что Пожарский – сознательный пионер. Мало кто из сидящих здесь знает, что в самом начале войны, когда Колиного отца забрали на фронт, Николай перестал ходить в школу.
– Вот именно, – радостно подхватил Антон. – Злостный прогульщик ваш Пожарский.
– Так ведь почему он прогуливал? – Оля прямо посмотрела на Мещерякова. Длинная прядь челки повисла над глазами. Оля дунула на челку, убирая с лица, и, обращаясь к одному только Антону, продолжила: – Мать Пожарского была нездорова и… с грудным ребенком. Да, Коля стал прогульщиком, но не от несознательности. Пока мы здесь, в школе, протирали свои штаны, Николай устроился на 393-й Красногорский механический завод, кормил семью и помогал фронту, вытачивая снаряды. А ты, Мещеряков, что в годы войны сделал для фронта?
Повисла напряженная тишина. Надя, запоздало предостерегая подругу, дернула Гладкову за подол платья и испуганно охнула. Оля в упор смотрела на Антона. Рука ее, опиравшаяся на парту, мелко задрожала. Под прямым взглядом председателю совета дружины показалось, что на его стул насыпали битого стекла, которое впивается в пятую точку, отчего хочется заерзать, вскочить и убежать. Антон сглотнул, подавляя свое малодушное желание.
На выручку любимцу пришла пионервожатая.
– Это, конечно, хорошо, – прервала она тягостное молчание. – Работа на оборону страны – дело замечательное. Если таковая работа действительно была. С этим стоит разобраться…
– Я знаю наверняка! – воскликнула Оля, перебивая Лидию Михайловну. – В нашем доме многие из соседей работают на Красногорском заводе. Они знают Колю и видели его там.
– Что он делал на этом заводе, остается вопросом открытым.
– Лидия Михайловна, соседи не будут лгать!
Женщина, изменив своей обычной сдержанности, вдруг вспыхнула и закричала:
– А где в это время находился отец Пожарского, соседи тебе не сказали? Что он делал, пока Пожарский, по твоим словам, работал на оборону, а по моим сведениям, злостно прогуливал школу?
Гладкова растерялась от неожиданного напора, моргнула и неуверенно ответила:
– Известно где. На фронте. Воевал с фашистами.
– Воева-а-ал?! – Лидия Михайловна с удовольствием растянула слово, будто пробуя его на вкус. Светлые ее глаза с белесыми ресницами сощурились, лицо приняло хищное выражение. – Или сдался в плен, дрожа за свою шкуру? Как последний трус. Собственно, почему как… Он и есть трус. Трус, продавшийся Германии!
Оля вздрогнула. Захаров многозначительно присвистнул, тут же получив толчок локтем под ребра. Дверь приоткрылась, в щель просунулась веснушчатая голова ученика второй смены. Он хотел было что-то спросить, но, почувствовав повисшее в воздухе напряжение, осторожно прикрыл дверь.
– Лидия Михайловна, – растерянно пробормотала Оля, – у вас точные сведения?
– С непроверенными данными я бы не созывала совет.
* * *
Слух об отце Пожарского распространился по школе за считаные часы. Все, от учителей до первоклашек, с любопытством оглядывались на Колю, едва тот показывался в школьном коридоре. На переменах школьники даже прибегали с других этажей, только чтобы, толкаясь и переговариваясь, посмотреть на Колину сутулую спину и бросить ему вслед презрительное: «Немец». Кличка эта приклеилась к нему намертво и уже до конца учебы в школе не отпускала его.
История пребывания Игоря Пантелеевича в плену обрастала домыслами, порою реалистичными, но чаще – совсем фантастическими. Так, кто-то предположил, что отец Пожарского добровольно сдался фрицам, поскольку был недобитым кулаком и втайне мечтал о возвращении в Советскую Россию помещиков и белых офицеров. Говорили, что каждый вечер, перед сном, он достает из-под подушки крест с георгиевской ленточкой и начищает его до блеска. Мечтает в любой момент во всем великолепии встретить царских приспешников, если таковые решатся снова напасть на Советскую страну.
Кто-то божился, что точно знает о связи Пожарского-старшего с самим Гитлером. Будто был он личным осведомителем фюрера, выдал немало данных о расположении частей Красной армии, о количестве танков, бронетехники, снарядов и даже винтовок и автоматов. А один второгодник из пятого «А» сообщил, будто собственными глазами видел на груди Колиного отца фашистский орден в виде свастики с бантом.
Коля никак не мог понять причины неожиданно пристального внимания к себе. В классе у него не было друзей, которые смогли бы предупредить его о распространявшихся слухах.
Коля и сам точно не знал, где так долго пропадал его родитель. После возвращения прошла неделя, а отец только отмалчивался, сидел подальше от окна, около горшка с фикусом, и даже матери не говорил о том, что с ним случилось на фронте.
Однажды, в понедельник рано утром, когда Коля гладил пионерский галстук, Игорь Пантелеевич как-то незаметно для всех собрался и, выходя из квартиры, бросил, что скоро вернется. После того как отметится в милиции. Мама растерянно опустилась на табурет, обессиленно сложила на коленях худые, в венах, руки и заплакала. Тихо, без всхлипываний. Слезы быстро сбегали по щекам и терялись в застиранном воротнике старенького домашнего халата.
Коля чувствовал к себе внимание не только на перемене, но и на уроках. В этот день класс, словно по молчаливому согласию, отказывался слушать учителей. Вызванные к доске отвечали невпопад. Перешептывались. На уроке истории кто-то исподтишка стрельнул в спину Коле комком жеваной промокашки.
Это было неожиданно. В классе Пожарского боялись и предпочитали не связываться с ним. Не то чтобы Николай запугивал одноклассников. Он, конечно, не был примерным учеником, но никогда не издевался над другими. Более того, если видел несправедливость по отношению к слабому ученику, вставал на защиту, не считаясь с тем, равны ли силы противника его собственным. Однако одноклассники Колю боялись. Все потому, что он был значительно старше и крупнее их. В свои четырнадцать Николай только заканчивал шестой из-за пропущенных нескольких лет учебы. Из школы Немец ушел в четвертом, чтобы работать на заводе, а вернулся через два года. Его бывшие одноклассники учились теперь в 8-м, Кольке же приходилось сидеть с 11–12-летними детьми, что еле доставали ему до плеча. Такое положение дел необыкновенно тяготило паренька, но недовольство он на одноклассниках не проявлял. И вдруг – ком
