Глава 12
Под утро Монику разбудил оглушительный взрыв. Она тут же вскочила, схватила захныкавшую Валерию. Несколько секунд потребовалось на облачение ее в надувной жилет. Дверь оказалась завалена какими-то обломками — пинком Моника лишь приоткрыла ее и протиснулась в образовавшуюся щель. В коридоре мерцали лампы, предвещая остановку генераторов. Она выбежала на палубу. Обезумевшие люди кидались от одного борта к другому в ночных халатах и нижнем белье. Их крики, плач детей не трогали Монику. Она не чувствовала ничего: ни тяжести ребенка, повисшего на ее шее, ни холода раннего утра. Заранее определив план действий, Моника бросилась к шлюпкам. Растерявшиеся офицеры могли лишь произвести отбор — в первую очередь спасти следовало женщин и детей. Моника попадала в счастливую категорию.
Шлюпку медленно опускали на воду. Море ощетинилось острыми, как розовые шипы, волнами. Сверху доносились истошные крики и плач. Женщины в лодке были бледны, кое-как одеты, прижимали к себе зареванных детей. Паровые машины, видимо, не были выведены взрывом из строя — пароход продолжал двигаться. Как только шлюпка коснулась воды, ее развернуло и с силой ударило и стальной борт судна. Лодка опрокинулась, Моника оказалась в ледяной воде. Прижимая к себе маленькое трепещущее тельце, она вынырнула на поверхность. К счастью, Валерия не успела наглотаться воды. Малышка пронзительно кричала, но каучуковый круг и жилет позволяли им держаться на воде, не прикладывая к тому никаких усилий. Вокруг стоял настоящий вой. Разбитые шлюпки качались между раздавленных тел и барахтающихся в море женщин и детей. Изо всех сил Моника старалась уплыть подальше. Кто-то надеялся на спуск очередной шлюпки, которая останется целой и невредимой, кто-то плыл к Монике, любой ценой решившись спастись, уцепившись, повиснув на надувном круге. Моника понимала, что не выдержит натиска, и увлекала Валерию все дальше.
Второй взрыв, казалось, приподнял «Крылья». Столб воды и пара вырвался наружу, на голову людей обрушились куски угля, обломки и осколки стекла. Где-то рядом за гибелью судна наблюдала подводная лодка, равнодушно посылая торпеды, сокрушающие плавучий дворец. Пока она рядом, корабли спасения побоятся подойти ближе. Несмотря на все разрушения, пароход обещал продержаться на плаву несколько часов, и Моника кляла себя за спешку.
На нижней палубе скопились толпы людей — в их лицах застыл ужас. Среди них Моника заметила продирающегося к лестнице Ромео. Его вид поразил ее. Он был взволнован, возбужден, его глаза безумно сверкали. За плечами болтался пустой военный ранец. Моника выкрикнула его имя. Ее истошный голос зазвенел над черными волнами. Ромео обернулся, увидел ее.
— Помоги мне! — прошептала она посиневшими губами.
Ромео что-то крикнул, она не разобрала, но ответ был совсем не тот, какого она с мольбой ожидала. Он юркнул в толпу, пробрался к парадной лестнице и взлетел наверх, туда, где размещались каюты первого класса. Распахнутые двери открывали взору зеркала и картины, брошенные вещи, забытые сокровища, что так манили его, стервятника. Ромео рылся в чемоданах, потрошил шкатулки, наметанным взглядом определял тайники, где он собирал по колечку, по брильянтовой серьге или запонке. Он кидался из каюты в каюту, набивая рюкзак деньгами и драгоценностями, покинутый корабль был усеян ими. Даже на коврах коридоров сверкали монеты и жемчужины из рассыпавшегося ожерелья. Ромео снова властвовал на опустошенном войной поле.
Через час пароход стал заваливаться на бок, но руки и ноги Моники более не слушались. С оглушительным грохотом, скрежетом двадцатиметровые трубы обрушились на палубу и воду, убивая качающихся на волнах людей. В тот момент, когда вокруг повисла пугающая мертвая тишина, шеи Моники коснулась чья-то рука. Молодой женщине она показалась теплой. Она обернулась. С одной из разбитых шлюпок свешивался Железный Жан, его синие губы были сжаты. Моника хотела поднять к нему бесчувственную Валерию, но с ее губ сорвался стон бессилия. Жан легко вынул из воды малышку, передал сидящему в лодке человеку. Когда Моника оказалась рядом, ветер окатил ее ледяной волной, от которой она задохнулась. Борта шлюпки были ободраны, ощетинились острыми щепками. Казалось, жалкая лодка держалась на воде исключительно благодаря отсутствию волн. На море царствовала лишь легкая рябь, иначе они давно бы пошли ко дну.
В полдень, когда носовая часть корпуса наполовину скрылась под водой, «Крылья» перевернулись черным блестящим килем и ушли под воду. Одна из уцелевших лодок уносила оцепеневшую от холода Кэтти Норвуд. Вряд ли кто в бледной и постаревшей женщине узнал бы ту праздную госпожу жизни, какой она взошла на корабль. Вдруг она вздрогнула. Где-то вдали она расслышала голос. Мужчина звал ее по имени. Ее соседка услышала зов и обернулась. Кэтти застонала, заглушая далекие призывы, словно эхо. Перед ее глазами маячили отвратительные строчки с пошлым описанием любовных сцен, насыщенные скабрезными и бранными словами. Тогда, в каюте ей стало плохо, она отшвырнула мерзкое письмо. Но теперь ее стенания сливались с криками о помощи, что скоро совершенно затихли среди шепота безмерных вод.
— Автоматическая винтовка системы Федорова, — Феликс демонстрировал Фреду новенькое ружье. — Скорострельность — двадцать выстрелов в минуту, очередями — сорок. Маузер, Манлихер тоже пробовали… Но винтовки-автоматы поступают в войска лишь у русских. Подразделения на румынском фронте оснащены ими.
Как всегда дю Шандер говорил в пустоту. Фред думал о чем-то своем, размахивающий ружьем Феликс привлек его внимание не более, чем муха, жужжащая под потолком. Через некоторое время Каттнер, наконец, заметил его присутствие и соизволил заговорить.
— Война вовлекла почти все великие державы, так? И работа дипломатии состоит только в том, чтобы втягивать одну за другой второстепенные страны, — посылка была выражено ясно. Значит, понял Феликс, последует парадоксальный вывод. — Наше пребывание в России я расцениваю как отпуск. Судя по всему, ты скучаешь. И я нашел, чем тебя занять.
Феликс тут же положил винтовку на стол.
— Ты читал ту статью про «стервятника» в «Дейли телеграф»?
Фред редко заговаривал о сестре. Словно голодный, набрасывался на отчеты британской разведки, на газетные вырезки, но никогда не делился своими размышлениями. Феликс не настаивал, слишком много других дел, более важных, занимало его мысли. Теперь же он ждал новостей, судя по всему интересных.
— Читал, — отозвался он. — Меня удивило, что речь идет только о первом преступлении Моники, точнее о вашем общем первом преступлении.
— Автору был известен только один случай. Я уверен, Моника сразу поняла, чей материал был использован.
— Ты про того итальянца, допрос которого запротоколирован Макгрегором? Она ему отомстила, как ты думаешь?
— Нет. Моника не стала бы мстить за предательство, а постаралась бы использовать его, играя на чувстве вины. Но это глупо. При сложных обстоятельствах человек поведет себя так, как ему свойственно, — он хотел еще что-то добавить, но передумал.
— Мне больше понравилась история с жемчужиной.
— По сему видно, — Фред принял шуточно-глубокомысленный вид, — что ты охотно предаешься чтению Джека Лондона и «Острова сокровищ».
У смущенного Феликса вырвался смешок. Фред никогда не заботился о том, что его меткие замечания могли кого-то задеть. Если что-то попадало в поле его особого абстрактного зрения, то ответ не заставлял себя ждать.
— Из доклада Макгрегора следует, что он потерял Монику в гуще митинга суфражисток. По твоим сведениям, ее искал весь Лондон…
— Насколько я тебя знаю, ты хочешь сказать, что нашел, где она пряталась? Нашел, находясь при этом в другой стране?
— Ты прав. Получив экземпляр лондонской газеты, я отыскал ее. Моника пребывала в единственном месте, где никому бы в голову не пришло ее искать.
— Где же?
— У Конан Дойла. Между ними происходило своеобразное соревнование. Что-то вроде игры «сыщик-преступник», и в уважение к достоинствам оппонента Моника подарила ему жемчужину, а уже позже Дойл подсунул ее в вазу гостиной Бартон-холла. Но самое интересное здесь, — он вздохнул с видом удовольствия, какое доставляло ему решение загадки, — кто украл глаз.
— Как кто?
— Ни я, ни Моника никогда бы не позарились на египетскую редкость. С нас довольно отцовской коллекции.
— Тем не менее, тебе не известно, где Моника теперь?
— Мы в России. Ты ведь знаешь, Монику тянет к адептам мировой мудрости. Я сунулся к господам Распутину и Гурджиеву, здешним корифеям мистики и волшебства. Она здесь. Была у них.
— Здесь?! Моника Каттнер здесь?
— Я посвящаю тебя в свои планы, потому как выбрал тебя в качестве приманки — дал объявление в здешние газеты и упомянул твое имя.
