не могла, а теперь, значит, задвинули тебя в уголок.
Директор повернулся в сторону щебечущих на своем языке вьетнамцев и покачал головой.
— Да, — вздохнул он, вставая, — прошли времена. Орда вся вышла… Теперь у нас тут Хо Ши Мин обитает…
Мамай проводил мужчину долгим взглядом. Он не верил своим ушам: или с ними (с ушами) что-то случилось, или этот взрослый, серьезный человек подстрекал его к драке. И с кем! С иностранцами!
Уйдя с головой в осмысление этого удивительного факта, Нил не сразу заметил, что все взгляды Орды устремлены на него. Его забывшая вкус побед армия ожидала приказа. Мамай понял, что если не ответит на брошенный вызов, то его нерешительность перечеркнет все его прежние подвиги, похоронив легенду о непобедимом Мамае.
Нил медленно поднялся из-за столика. Выбрав глазами одного из куривших вьетнамцев, он громко окликнул его:
— Эй ты, урод, здесь не курят!
То ли вьетнамец не услышал, то ли не понял, то ли не принял этих слов на свой счет, то ли просто решил не реагировать.
Мамай вышел из-за стола и направился к вьетнамцам. Подойдя вплотную к выбранному им невысокому человечку, сидевшему положив ногу на ногу и смолящему длинную темную сигарету, Мамай снова повторил:
— Здесь не курят!
Вьетнамец поднял глаза на подошедшего к нему юношу, улыбнулся, обнажив длинную гирлянду мелких желтых зубов, и медленно, старательно выговаривая слова чужого языка, произнес:
— Койзиоль, пошьоль на х..!
С тем вьетнамец и отвернулся, утратив к Мамаю всякий интерес.
— Что-о-о? — От возмущения у Мамая перехватило дыхание. Несколько секунд он, свирепо вращая глазами, стоял над гостем из теплой дружественной страны, а затем схватил его за шиворот, поднял над землей и потащил к выходу с явным намерением открыть дискуссию об употреблении ненормативной лексики в общественных местах.
Со всех сторон на Мамая посыпались весьма болезненные удары маленьких, но хорошо тренированных кулачков. Кто-то повис на нем, пытаясь вцепиться в горло.
Не успела выроненная вьетнамцем-полиглотом заморская сигарета коснуться пола, как в кафе уже началось побоище. Ярость, с которой стороны лупцевали друг друга, привела бы в полное уныние международных обозревателей, день изо дня поражавших тогда мир рассказами о взаимной любви народов-побратимов.
Как-то незаметно к драке присоединилось несколько дюжих мужиков с монтировками, незаметно выскользнувших из подсобки.
Минут через пять первых уделанных вьетнамцев начали выбрасывать из дверей кафе. Еще минут через десять выбросили последних. Наименее морально устойчивые мамай-цы продолжали пинать ногами распростертые на покрытом первым снегом асфальте тела.
Два дня вьетнамцев не было видно. На третий большая их группа ворвалась в кафе, и, хотя нападение было отбито, попереворачивать столы они успели.
Поняв, что ни числом, ни умением им не одолеть, вьетнамцы начали партизанскую войну: били стекла камнями, прокалывали шины остановившихся у кафе автомобилей, нападали на отдельных посетителей.
Через две недели такой партизанщины директор кафе отозвал Мамая в сторону.
— Послушай, Мамай, — начал пожилой мужчина, теребя нижнюю губу. — Хочу с тобой поговорить.
Мамай согласно кивнул.
— Мы друг другу никогда не нравились. — Директор усмехнулся какой-то своей мысли. — И это правильно и логично. Но тогда ты был зеленым пацаном, хулиганистым шкетом с крепкими кулаками. Сегодня ты повзрослел, надеюсь, что поумнел, и мы можем поговорить как взрослые люди.
Мамай слушал не перебивая.
— Ты, кроме как драться, пока ничего толком не умеешь. Мне очень мешают эти обезьяны. Какой я вижу выход? Я даю тебе четыре модных «профиля», — директор жестом фокусника извлек из кармана пиджака четыре новенькие пятидесятирублевые купюры и раздвинул их в руке веером, — а ты избавляешь меня от этого геморроя. Идет?
Купюры произвели на Мамая гипнотическое действие. Ему предлагали пять стипендий сразу! Он уже протянул руку, а с языка его готово было спорхнуть согласие, но в последний момент опомнился.
— Ха! А как я от них избавлюсь? Спалю их общагу?
Директор усмехнулся:
— Я думаю, что палить общагу — это чересчур. Достаточно будет хорошо их отделать. По-настоящему.
Мамай покачал головой:
— Они все равно вернутся. Если даже поломать им ноги, то через месяц они все равно будут в строю…
Директор наморщил лоб и с минуту думал о чем-то. Потом усмехнулся, сложил две купюры и сунул их в карман.
— Хорошо, я тебя, кажется, понял, — сказал он, протягивая Мамаю оставшиеся сто рублей. — Это будет ежемесячная плата. За работу. В конце каждого месяца будешь заходить ко мне за деньгами. Но чтоб ни одной мартышки духу не было, а за каждое разбитое стекло я стану высчитывать из этих денег. Идет?
Мамай думал почти минуту, глядя то на протянутые ему деньги, то на свои руки. В конце концов он взял «профили» и кивнул:
— Идет.
Вьетнамцам была объявлена война. Их отлавливали по всему району, независимо от того, намеревались они заходить в кафе или нет. Их просто выслеживали и били без лишних слов и объяснений. Милиции пришлось смотреть на это сквозь пальцы, ибо регистрация такого числа драк с участием гостей из дружественной страны стоила бы участковым и спецуре погон и кресел. Оставалось молиться, чтобы никого не убили.
Мамай не стал делить солидную по тем временам сумму на много-много маленьких. Он просто объявил крестовый поход против иноземцев. Желающих помахать кулаками за идею или ради удовольствия нашлось немало. Таким образом, все деньги осели в его кармане.
Через две недели мордобоя Мамай отловил нескольких вьетнамцев и предложил им перемирие при условии, что ноги их не будет ближе чем за квартал от кафе. Условия были приняты. Мамай теперь регулярно получал свои сто рублей и даже начал «премировать» лучших бойцов своей армии.
Успех вскружил толову, получаемых денег было уже мало. Мамай чувствовал, что есть возможности заработать и больше, искал другие статьи дохода, но не видел их.
Однажды к нему обратились за помощью два фарцовщика. Какая-то шпана периодически нападала на них и грабила. Обратиться в милицию они, естественно, не могли. От Мамая требовалась защита.
Налетчиков выследили и отделали, предупредив, что после следующего грабежа они получат право приобрести себе инвалидные кресла вне очереди.
В течение следующих двух недель под крылом Мамая оказалось около пятнадцати фарцовщиков. К весне месячный доход Мамая составлял почти семьсот рублей. Начали получать свою долю его ближайшие помощники. Перепадало и рядовым бойцам.
Все шло ровно и гладко. Деньги текли как бы сами собой. Приходили все новые клиенты, известность Мамая росла, и ему уже даже не приходилось самому махать кулаками. Орда росла и пополнялась даже мужиками постарше.
Прошло пол года. Однажды к Мамаю обратился человек, продававший туфли
