явных зачинщиков драки. В общем, дело было представлено как истерический припадок неуравновешенного юноши, спровоцированный некорректным поведением одноклассников. На всякий случай главные действующие лица получили за четверть «неуды» по поведению.
После этого побоища Мамай (иначе его больше не называли) на какое-то время остался в изоляции. Настоящих друзей у него не водилось и до этого, а теперь одноклассники просто шарахались от него. С Аней Нил тоже больше не общался — один из его беспорядочно-безадресных ударов пришелся ей по уху.
Какое-то время Нил вел себя тихо. Но зверь, так долго дремавший в нем и теперь проснувшийся полным сил и злобы, искал выход накопившейся ярости. Отчуждение класса, получившего, с точки зрения Нила, по заслугам, бесило подростка не меньше, чем некогда бесили его смешки и издевки. В то же время Нил понимал, что воевать против всех невозможно и глупо. До поры до времени он держал свои эмоции в кулаке.
Прошло два месяца. Однажды Нил увидел, как Санек со товарищи выясняют отношения с одним из «пигмеев». Нил подошел к ним и посоветовал оставить парня в покое. Жест этот был замечен и одобрен.
Скоро вокруг Мамая собралась кучка ребят, некогда пытавшаяся порознь противостоять притеснениям Санька и его долговязых дружков. Довольно быстро последние уступили свои позиции. Пару раз случались и стычки с кем-то из других школ или просто с местной шпаной. Как правило, конфликт исчерпывался, как только кто-либо произносил обладавшее теперь неоспоримым весом имя Мамая. Узнав, кто стоит перед ним, противник предпочитал убраться восвояси. Лишь однажды Нил, не прекращавший своих каждодневных тренировок, пустил в ход кулаки… Вернее, только один кулак — второго удара не потребовалось.
В общем, вместо шпаны во главе с одним хулиганом в районе появилась другая компания во главе с Мамаем.
Фамилия Огрошев замелькала в рапортах участкового с невероятной частотой. Мамай не удовлетворялся уже тем, что давал отпор обидчикам. Теперь он сам искал противников, искал повод для драки. Находил и побеждал, зачастую обращая поединщиков в бегство одной лишь фразой: «Я — Мамай!»
— В мальчика вселился бес! — вздыхал классный руководитель.
Родители Нила просто отказывались верить в то, что рассказывали им о сыне.
На самом же деле бес вселился в Мамая давным-давно, жил в нем, копя силы, а теперь вырвался на свободу, вызвав настоящее стихийное бедствие.
Когда Мамай перешел в десятый, никто уже ни в школе, ни в районе не смел противостоять ему в кулачном бою. За исключением, конечно, тех, кто был повзрослее и постарше. О том, что они без труда могут внести свои коррективы в расстановку сил, Нил, пьяный от побед, опрометчиво забывал.
Познав горечь первого поражения (чей-то старший брат встретил Нила после школы и здорово отлупил), Нил стал более осмотрителен. Наведя порядок в рядах своих приверженцев (среди которых, кстати сказать, было немало бывших дружков Санька, дезертировавших из команды своего развенчанного вожака), он определил границы своей вотчины и решил впредь ограничить свои боевые действия ее пределами.
В очерченный Нилом район попали родная школа, несколько дворов и кафе-мороженое, ставшее своеобразной штаб-квартирой Мамая, где его компания частенько сидела после уроков, практически ничего не покупая, а лишь занимая столики, что вызывало крайнее неудовольствие директора кафе. Атмосфера в зале, полном нечесаных подростков, увешанных самодельными значками и клепками, не располагала к отдыху, и посетителей в эти часы практически не было.
Время от времени в кафе даже вспыхивали потасовки под девизом: «Это наше кафе!» — но директор был человеком решительным и не колеблясь вызывал милицейский наряд.
Тем не менее совсем выжить Орду, как называли теперь компанию Нила, из кафе силовыми мерами не удавалось.
Зима несколько остудила воинственный пыл Орды. Потом началась подготовка к экзаменам, затем выпускные экзамены, экзамены в вузах… Почти год об Орде практически ничего не было слышно.
За это время Нил умудрился поступить в институт. Вернувшись с картофельных полей, он первым делом заглянул в любимое кафе.
Оказалось, что армия его хоть и слегка поредела, но сохранила костяк и боевой настрой. Мамай занял свое законное место вожака.
Директор кафе несколько подобрел. Объяснялось это тем, что, с одной стороны, пацаны чуть повзрослели и стычек в заведении уже почти не случалось; с другой стороны, кто-то из Орды пошел работать, кто-то учился и получал стипендию — в общем, у ребят появились какие-никакие деньги, часть которых они оставляли в кассе.
Подобное пол у идиллическое существование длилось, впрочем, не долго.
В октябре начался призыв, и многие мамаевцы уходили в армию, перед тем хорошо поддавая в компании друзей в любимом кафе. Дешевая выпивка приносилась с собой и распивалась украдкой, так что факт распития выплывал наружу, только когда призывники и провожающая их братия вставали на уши или, наоборот, сползали на кафельный пол.
Одновременно с этой напастью появилась другая: откуда-то в кафе появились вьетнамцы. Директор уже с ностальгией вспоминал времена, когда Орда отвоевывала кафе у района.
Вьетнамцы вваливались в зал пестрой стайкой, облепляли столики, рассаживались. Поднимался неописуемый гвалт, непрошеные гости из дружественной страны побеждающего социализма доставали из полотняных сумок водку, непонятного вида экзотическую закуску. Над столами всплывали облака табачного дыма (курить в кафе воспрещалось, и, по неписаному правилу, Орда этот запрет блюла). Выпив, вьетнамцы расходились еще больше, бардак усиливался, начиналась беготня по залу, объедки, яичная скорлупа, окурки летели на пол, маленькие ручонки вытирались о цветастые занавески, опрокидывались и ломались пластиковые стулья.
Директор кафе пытался вступить с этой публикой в переговоры, но те открыто игнорировали его или показывали, что не понимают. Милиция умыла руки, не желая провоцировать международный скандал.
Мамай с приятелями, оттесненные за крайние столики, оторопело взирали на этот обезьянник на выезде. Так же как и доблестная милиция, они понимали, что существует определенная разница между человеком нормальным и иностранцем, и, хотя застоявшиеся без дела кулаки их зачесались еще при первом появлении вьетнамцев, нападать они не решались.
Прошла неделя, другая. Вьетнамцев в кафе приходило все больше. Пару раз получалось так, что кому-то из Орды не хватало стульев.
Как-то в конце ноября за столик, где сидел Мамай с ближайшими друзьями, подсел директор кафе.
— Ну что, Мамай, — с усмешкой спросил он, делая акцент на громком прозвище, — устал, присмирел?
Нил недоуменно посмотрел на него.
— Не машешь больше кулаками? Старый, должно быть, стал?
— А чего? — еще не поняв, куда клонит собеседник, но уже уловив в его тоне попытку принизить свой авторитет и заслуги, вскинулся Мамай.
— Да раньше-то, помню, ни одна чужая собака в кафе попасть
