— Хорошо, — сказал хмуро, — вот передо мной поганое корыто. Ни единого огня на нем не видно. Никого на «Маргарите» нет и, возможно, не будет. Сколько мне еще здесь сидеть?
— Столько, сколько надо! — сам себе и ответил.
— Но я жрать хочу! Я воевал! — Так говорил генерал Чернота в булгаковской пьесе и ходил в кальсонах по парижским набережным. Но я не генерал и на мне не кальсоны, а вельветовые брюки. Однако голод у нас общий. Я собрался с силами и нашел аргумент:
— Все жрать хотят. И все воевали.
Так я развлекался, разговаривая сам с собой. Тем временем Париж утихомирился. Туристов давно уже не катали по реке, тачки над головой не летели более огненной ордой. Только иногда бомжи-клошары проходили мимо.
Стараясь не думать о том, что случилось со мной, и вспоминая содержание потрепанной книжки, я погрузился в странные фантастические видения, которые занимали меня, помогая коротать время. Мне чудилось русское средневековье. Я видел князей, собравшихся во Владимире и решивших не губить себя, свои семьи и своих людей. «Мертвые сраму не имут!» — пытался кто-то противиться, но большинство согласилось уйти. Этот молчаливый исход был ужасен. Города оставлены и сожжены. Население, бросив имущество, уходило на север, в леса. Сожгли Владимир, Суздаль, Изборск, Киев, Чернигов… И тут с ордой нагрянул Батый. Орда поживилась тем, что уцелело, и поскакала дальше. Растеклась по Польше. Побила хунгаров. Словно нож сквозь масло, прошла через германские земли. Железные рыцари выходили иногда из замков, но их вырезали со смехом. Орда разлилась по равнине северной Франции, уткнулась в океан. Каждую весну мелкие орды добегали с Волги, умножая новое население. Веселые женщины Парижа трахались с монголами, и каждый год рождались франкские дети с монгольскими скулами. Столицей Золотой Орды стал Париж. Пиренеи разделили арабский и франко-татарский мир. Нравы азиатских степей соединились с нравами Иль-де-Франс, Бретани, Нормандии, Бургундии, Прованса и Лангедока… А через столетия русские вернулись на свои земли с неиспорченными нравами и генами, и в конце двадцатого века Среднерусская возвышенность похожа на Скандинавию: аккуратные славяне честно трудятся и ездят по ровным дорогам и не позволяют проявляться тиранам. А в бедной Франции разгул коррупции и тяжелого пьянства. Одним словом, от франко-татарского этноса лихорадит Европу…
В бреду время проходит легче. Неожиданно я увидел, как открылась дверца чего-то кубического, похожего на рубку, и на борту «Маргариты» возникла тень. Она переместилась по палубе в сторону кормы, исчезла на мгновение, возникла снова, скрылась в рубке. Значит, на судне все-таки кто-то находится! Но кто? Габрилович? Охрана? Может. Габриловича уже убрали — на мне мир клином не сошелся — и это новые хозяева? Или — ловушка?
И тут я почувствовал, что замерз. Все-таки декабрь. Я поднялся и стал ходить вдоль стены. Сделал сотню быстрых шагов по нижней набережной и вернулся обратно. Под ближайшим мостом копошились клошары, и мне там делать было нечего.
Сидеть и ждать неизвестно чего не имело смысла. Следовало или валить отсюда, или проникать на судно. Валить — некуда. На «Маргарите» могла ждать пуля или удавка. Но они меня и так ждали на каждом перекрестке.
Сумку с вещами и афганским ножом я спрятал на набережной, как мне показалось, в укромном местечке. За Королевским мостом днем, судя по всему, велись строительные работы. На набережной стоял бульдозер и виднелась развороченная каменная кладка стены. В сторонке лежали булыжники аккуратной кучей, и мне пришлось повозиться, прежде чем удалось приготовить что-то наподобие тайника. Я и плащ снял, засунул его в сумку. Не самое лучшее место для хранения имущества, но другого не нашлось.
Засунув «Макарова» за брючный ремень, я трусцой побежал обратно, вернулся к тому месту, где пришвартовалась «Маргарита». Трап был поднят на борт. Само судно держалось на паре тросов. Переложив оружие во внутренний карман джинсовой куртки и оглядевшись, убеждаясь, что на набережной пусто, я стал карабкаться.
Я не циркач. Мне больно и неудобно. Был бы артист — пробежал и все.
Подтянувшись за край борта, проскользнул на палубу и притаился на корточках. Вслушался в пространство, боясь, что привлек внимание. Но я же старался делать все тихо. Так молодожены трахаются, когда живут вместе с родителями… Я же полз, словно улитка по веточке.
Минула полночь, но город еще тлел, и размазанный свет доносился до реки. На борту «Маргариты» оказалось даже светлее, чем на самой набережной, отрезанной от города стеной. Почти ползком я добрался к тому месту, откуда появлялась тень. Железная военно-морская дверца. Я потянул ее на себя — не получилось. Дверь оказалась закрытой изнутри, и предстояло быстро решить — уходить или остаться? Нет, надо остаться! Или тот, кого я видел, появится на палубе, или приедут сюда нужные мне люди… На борту я нахожусь в выигрышном положении. У меня все же «макар» в кармане. Не хухры-мухры! А им посреди Парижа пальбу устраивать… У Габриловича и его банды ума, надеюсь, хватит. По крайней мере, у меня имелся шанс быть выслушанным.
Из недр «Маргариты» не раздавалось ни звука. Было холодно. Я решил исследовать судно, а заодно и согреться. Поднялся и, осторожно ступая, стал продвигаться вдоль борта. Металлическая поверхность палубы оказалась покрыта чем-то вроде ковровой дорожки, и дорожка гасила звук шагов. Не спеша я добрался до кормы, обнаружив там пару шезлонгов и столик. На столике стояла пустая пепельница. Я перешел на другой борт, смотрящий на реку. Красивый Лувр светился, похожий на иконостас… Я склонился за борт и постарался увидеть иллюминаторы. Со стороны набережной они были темные, а здесь мне почудился свет. Кажется, светится то окошко, что ближе к носу. Мурашки пробежали по спине, каждая клеточка словно напомнила о себе, подтверждая готовность к действию. Вспомнилась мозоль на пятке и ноющая боль в позвоночнике. Легкий шум в башке еще. Все остальное в порядке…
Я осторожно прошел вдоль борта и остановился в том месте палубы, где мне померещился свет. Сел на корточки, а затем просто лег. «Макар» вывалится в реку? Не вывалится!.. Держась за край борта, я свесился над ним, как мог. Свет горел — да. Но до иллюминатора я не дотянулся.
Сидя на ковровой дорожке, стал решать, что делать. Решил. Поднялся. Снова стал изучать судно, обнаружил за рубкой большое стекло в железной раме. Торчащий крючок потянул на себя, и неожиданно легко стекло подалось вверх, остановилось под углом градусов в тридцать. Фрамуга какая-то! Куда она вела? Я опустил голову внутрь и ничего не увидел. Чернота абсолютная. Черная дыра «Маргариты». Черные же дыры засасывают материю. И меня засосало. Как можно аккуратнее! Не шуметь, Саша! Сперва опустил ноги, а после повис на руках. Ноги болтались, не доставая до поверхности. В общем, страшно. А чего бояться? Что здесь — клубок гадов ядовитых? Нет! Гады на тачках теперь. На самолетах. На кораблях гады. Но гады — люди. А здесь всего один, кажется, людь — и он там, где свет.
Я отпустил руки, готовясь к полету и мягкому приземлению. Но пол оказался совсем рядом, сантиметров двадцать где-то…
И внутри ковровая дорожка. По ней идти мягко. Я достал из куртки «Макарова» и стал делать очень, очень, очень медленные шаги. Левой рукой ощупывал стену. С одной стороны, с другой стороны. Это коридор. И это хорошо. Слепой бы лучше разобрался. На шершавой ровной стене пальцы нащупали выступ. Кажется, дверной косяк! Что это? Каюта? Кубрик? Не знаю морского языка! Зато мне точно известно — если ошибусь, то я покойник.
Почувствовал нервную испарину. Ладони стали липкими. Пошарил по двери и нашел металлический шар ручки. Ее только повернуть по часовой стрелке и рвануть на себя…
Поворачиваю и рву — темно и пусто…
Я замер и вслушался. Никаких опасных звуков внутри. И в коридоре тихо. Значит, я еще не дошел до того помещения, где горит свет. И еще запах. Пахло кислой капустой, словно на Владимирском рынке. Не нравится мне этот запах. Или это только мне кажется? Когда зрение не работает, лихорадит другие органы чувств.
Очень, очень, очень медленно двигаюсь по коридору дальше. Левой рукой касаюсь стены — шершавая она. Это старая краска шелушится.
Вот и дверь. Такая же дверь и такая же ручка. Уже привычно липки ладони, кажется, что все тело вспотело. Это не кислая капуста, а пот страха и агрессии. Нет — самозащиты. Не знаю. Какая разница. Замираю и прислушиваюсь. Смотрю вниз. Дверь закрыта плотно, но мне чудится полоска света под ногами. Чудится не чудится. Это здесь. Это — не знаю кто — за дверью. Рву ее на себя и впрыгиваю в свет…
Следующая сцена заняла всего несколько секунд, но какими они оказались бесконечно долгими.
Я увидел небольшую каюту с койкой под иллюминатором и откидным столиком, к которому оказалась привинчена лампа. Еще в каюте находилось нечто наподобие табуретки и маленький бар возле двери. Но меня интересовала не мебель. Вместо ожидаемого громилы на койке лежал довольно субтильный типчик в карикатурных трениках со штрипками. Типчик держал в руках книгу, и лица его было не видно.
