— До какого же? — поинтересовался Витюша, но тут же спохватился и добавил: — Не веришь, что у меня папочка адмирал?
— О чем дальше говорить?
Квартира Витюше приглянулась. Он ее по-хозяйски обошел, обследовал. Громко комментировал:
— Ничего гнездышко, ничего… Вон тут выпьем водочки, вот тут приляжем, а вот тут включим музыку.
Малиновый пиджак швырнул на кресло, кожаную «визитку» запулил туда же. Остался в рубашке с кружевами и в модных просторных черных брюках.
Красивый, безалаберный, хищный. Самое то, что ей было по настроению. Но радости от предвкушения близких удовольствий она не испытывала. Что-то хрустнуло, надломилось в ней. Маячил, томил мелкий животный страшок, для которого вроде не было прямой причины.
В ванную пошла одна, закрылась на задвижку. Стоя под душем, млела, пыталась настроиться на любовь. Нет, никак, не получается. Хоть плачь.
Витюша ждал на кухне за столом, перед открытой бутылкой водки.
— Да, — обрадовалась Ирина. — Надо скорее выпить. Что-то на душе скверно. Не знаешь почему?
Витюша смотрел без улыбки, с каким-то чудным выражением, какого раньше не замечала. Словно разглядывал ее откуда-то издалека.
— У тебя много книг. Есть серьезные. Философия, история. Это твои?
— Да, а что?
— И ты их читала?
— Я, Витенька, девушка таинственная, с двойным дном. Живу на разных уровнях. Там, где мы встретились, я обыкновенная сексуальная самочка. К такой ты потянулся. Но есть и другая я. С той ты еще вовсе не знаком.
— Так познакомь, в чем дело?
— А тебе это надо? Ты уверен?
Витюша разлил водку, очистил апельсин.
— Ты ведь тоже, Витенька, не тот, за кого себя выдаешь. Верно? Я только сегодня заметила. Кто ты на самом деле? Убийца, маньяк, сотрудник безопасности?
— Перестань, — попросил Витюша. — Это не смешно.
Опрокинул полную рюмку, зажевал долькой апельсина. Она уже точно знала, что привела в дом опасного человека, вляпалась, как девчонка. Но так и должно было когда-нибудь случиться: слишком беззаботно она порхала по жизни. Слишком верила в свою счастливую звезду.
— Ты сегодня какая-то мнительная, — заметил Витюша. — Ладно, пойду приму душик. После разберемся.
Ирина дождалась, пока в ванной зашумела вода, и кинулась к телефону. Набрала номер Светки Китаевой, ближайшей подруги. Та была дома, но нетрезвая. Принялась вопить: «Ирка, давай к нам! Тут такие люди, такие люди!» Вдобавок в комнате ревел динамик голосом Маши Распутиной. Сам по себе факт Светкиной пьянки был примечателен. Ничего подобного она себе несколько месяцев не позволяла: скорбела по любимому мужу, невинно убиенному в уличной перестрелке. Разборка чужая, ее муж был там сбоку припека. Сидел у себя в «жигуленке», мирно покуривал. Он вообще был музыкантом, а не деловым. Прожил на земле двадцать восемь годочков, так и не успев затмить славой всю эту раздутую компанию — Чайковского со Шнитке. Автоматная очередь прошила его пополам прямо на сиденье, но машину почти не попортила. Светка ее продала, чтобы устроить достойные похороны.
— Света, — негромко окликнула Ирина. — Послушай минутку внимательно, пожалуйста!
— Чего слушать? Хватай тачку — и к нам. Тут такие люди, такие люди!
У Светы была истерика — вот незадача. Кое-как, оглядываясь на дверь, Ирина объяснила разгулявшейся подруге, что приехать не может, напротив, хочет, чтобы та приехала к ней, и лучше не одна.
— У меня гость, — сказала жалобно, — и я его боюсь.
— Почему боишься? Кавказец?
Ответить не успела: в дверях стоял Витюша — голый до пояса, но по-прежнему в черных брюках. Это был он и не он. Лицо худое, строгое, унылое — и нацеленное, как пистолетное дуло.
— Напрасно ты это, — пожурил, — весь вечер испортила.
Подошел, забрал из рук телефонную трубку и положил на рычаг. Присел рядом. Спросил участливо:
— И кому стукнула?
— Подруге, Свете… Почему стукнула? Мы давно не виделись… Что тут такого?..
— Про меня что сказала?
Он ее допрашивал: это был финиш.
— Ничего не сказала. А что я могу сказать?
— Зачем позвала?
— Ну, я подумала, веселее будет. Ты разве не любишь с двумя?
Витюша закурил, покачал головой.
— Ты не права, мать. Говорю же, вечер испортила.
— Почему испортила, Витя, почему?! Да она и не собирается приезжать.
Страх уже давил чугунной плитой, не было сил пошевелиться. Витюшин взгляд ее парализовал. «Допрыгалась!» — вот одно, что осталось в голове.
— Что уж теперь, ложись.
Он дотянул ее до кровати, ноги у нее подгибались. Снял с нее халат, под которым больше ничего не было. Яркий свет бил с потолка. Он спокойно ее разглядывал, побледневшую, одухотворенную, с опущенными веками.
— Ядреная телка, ничего не скажешь. Жаль!
— Чего жаль? О чем ты, Витя?
В его пальцах сверкнул шприц, наполненный голубоватой жидкостью. Она не заметила, откуда он взялся.
— Сволочь ты, Витюня!
— Дай руку.
Она не сопротивлялась: много для него чести. Ей было стыдно за свой страх и за то, что так нелепо подзалетела. Это был оборотень, один из тысяч, которые бродят по Москве. Она сама его привела.
— В вену-то сумеешь попасть?
Оборотень не ответил, буравил ее ледяными, синими зенками. Жидкость из трубочки потекла в кровь. Ей было на это наплевать. Она знала, что не умрет. Хотела предупредить его об этом, но не успела. Комната сомкнулась черным пятном, и неведомая сила швырнула Ирину Мещерскую к звездам.
Глава 2
Вызов в Контору застал его врасплох. Он начал забывать о ней, как о многом другом из прошлого. Блистательная карьера, деньги, слава — все позади, как похмельный сон. В тридцать лет он впервые остро, мучительно почувствовал себя стариком, доживающим на земле последние дни.
Он умирал вместе со страной. Тяжкие ночные бдения среди замусоленных фолиантов, склонность к медитации, горы окурков в пепельнице, сердечная немота, мгновенные, яркие прозрения, подобные сполохам зарниц, — вот это теперь было главным, это было единственно сущностным.
Жаловаться было не на что, с новыми временами, с крысиным рынком он свыкся — и не бедствовал.
Один телефонный звонок, одна консультация давали возможность продержаться на плаву неделю, две. Так и жил от заработка к заработку, как от одной пристани до другой, в промежутках впадая в интеллектуальную кому, почти не высовывая носа на улицу.
Мать приезжала и готовила еду сразу на несколько дней. Заходил заполошный сосед, отставной полковник Владислав Демьянович, требовал ответить, кто все это позволил. Звонили какие-то очумелые девицы, которых он еле помнил по именам. Окон в реальный мир было много, все не заколотишь. Спустись в булочную или в молочную, стань в очередь, и через минуту поймешь, как скучно, серо, пошло все, что происходит извне. Москва дергала отекшими, гнилыми конечностями, как паралитик в агонии. Отовсюду несло гарью, тленом, миазмами духовного распада. Ему было тяжело дышать на улице.
А дома сносно — книги, курево, гимнастические снаряды, дьявольское око телевизора, водка «Абсолют» в пузатой посудине. Иногда, очень редко, наведывался Серега Литовцев, побратим и кровник, но с ним тоже было трудно. Они оба это чувствовали. Азарт вечного гона высушил Серегу до костей, и ему, кажется, было уже все равно, кого преследовать — палача или жертву. У него на уме было одно: мы за ценой не постоим. За что собирался платить, кому — непонятно. Однажды расшибет дурную башку о стену и в последний миг даже не вспомнит, за кем гнался.
Звонивший уточнил:
— Олег Андреевич Гурко?
— Да, — ответил Олег. — Чем могу служить?
Про себя подумал: Контора объявилась, черт бы ее побрал. С ее обманно-вкрадчивым, любезным подходом, с особой, предостерегающей интонацией. Или, напротив, с распашным, крикливым панибратством, тоже шитым белыми нитками. Кто в ней варился, в этой проклятой, заколдованной на века Конторе, тот звонок оттуда ни с каким другим не спутает.
— Олег Андреевич, — в голосе уважительное потепление. — Хотелось бы встретиться, если можно.
— С кем?
— С вами, Олег Андреевич, с кем же еще.
— Я спрашиваю, кто хочет встретиться со мной с вашей стороны?
На том конце провода произошла заминка, и Гурко был этому рад. Аноним снагличал, не представился, пусть теперь почешет задницу. Кроме того, происшедшая заминка объяснила Гурко, что в Конторе ничего не менялось. Она продолжала функционировать на сугубо секретном статусе, хотя в разоренной, выставленной целиком на продажу стране это было более чем смешно.
— Вы догадались, кто с вами говорит? — осведомился звонивший.
— Какой-то придурок? — предположил Гурко.
— Нет, не придурок. Меня зовут Леонтий Павлович, с вашего позволения.
— Извините, Леонтий Павлович. Так кто хочет со мной встретиться?
