Сердце Кати вот-вот выскочит из груди. Она бежит, не разбирая дороги, не глядя под ноги, бежит сломя голову из последних сил. Ноги путаются в желтых сухих стеблях, что-то больно бьет по лицу — резкий колючий ветер или тугие колосья. Задыхаясь, Катя останавливается. Кругом царит мертвая тишина. Катя оглядывается: стена желтых спутанных стеблей окружает ее со всех сторон. Ничего не видно, кроме клочка белесого знойного неба над головой. Вдруг тишину нарушает шорох, словно кто-то невидимый, но близкий медленно и упорно прокладывает себе в этих зарослях дорогу, преследуя, не отставая ни на шаг.
Катя видит, как колышутся сухие метелки травы. Что-то движется к ней оттуда, из зарослей. Она пятится, спотыкается, вскрикивает, падает и… просыпается.
В комнате серый утренний сумрак. Подушка съехала, простыня сбилась. А рядом (слава богу!) само воплощение критического материализма — муж Вадим Кравченко, чаще именуемый на домашнем жаргоне «драгоценным В.А.» — полуразбуженный, полусонный.
— Шер ами? Это опять вы? — Он приподнимает с подушки взлохмаченную голову. — А сколько… сколько же сейчас времени?
Катя не отвечает: сон все еще не отпускает ее. Сердце колотится.
— Полседьмого?! Ах да, — Кравченко смотрит на часы, зевает. — Ох, маманя моя, вставать пора, опять на работу… Кать, да что с тобой?
— Сон приснился, — Катя отворачивается, прячась в подушку, как в норку, — мерзкий.
— Про что? — осведомляется Кравченко. — Если про покойников, то уже в руку, к перемене погоды. Ночью такая грозища была. Я в четыре вставал, балкон закрывал, чтобы нас не залило.
— А я не слышала грозы.
— Конечно, не слышала, ты, солнце мое, спала — из пушки не разбудишь.
Катя только вздыхает, прижимается к нему — все-то он выдумывает, драгоценный. Вчера они легли поздно, а уснули еще позже. Вчера было воскресенье. Они провели его за городом, у отца Кравченко на даче. Купались, загорали на пруду. Вечером жарили шашлыки в саду под старыми липами. В саду возвышался древний турник, висел старый гамак и круглилась выпуклая клумба, а на ней заглушённые травой многолетники — разбитое сердце и пунцовые турецкие гвоздики. И еще огромные маки, которые выросли сами собой из семян, взявшихся неизвестно откуда. «драгоценный В.А.» уверял, что это не кто иной, как он закопал весной на клумбе маковую сушку, и вот она бурно взошла и зацвела назло всем указам против наркоты.
Маки могли перекочевать в кошмар с дачной клумбы. А вот поле… На даче не было полей: только лес да пруд, выплеснутый за выходные купальщиками из своих топких травяных берегов.
Кравченко полежал, повздыхал, поохал, потом, расчувствовавшись, чмокнул Катю в плечо и, наконец, оторвал себя от кровати. Через минуту он уже громыхал в лоджии гантелями и компактной штангой — самым последним своим увлечением в нелегком деле бодибилдинга. Прошлое увлечение — складной силовой тренажер — пылилось в кладовке.
— Где моя майка? — крикнул Вадим с лоджии.
—Там, — ответила Катя, закрывая глаза, чувствуя сон и усталость во всем теле, же так быстро бежала, за мной гнались…
Она вздрогнула, проснулась во второй раз и села на постели. Все чушь! Дурацкие сны.
— А я, между прочим, есть хочу! — оповестил Вадим. После душа он растирался суровым полотенцем, полируя льном свое сильное тело. — Только твои овсяные хлопья я все равно есть не буду.
Надо вставать, — подумала Катя. — Сегодня опять понедельник. И уже почти середина лета. Кравченко раздвинул шторы, но в комнате светлее не стало. За окном было серо и пасмурно.
— Удивительно, но я правда не слышала грозы, — сказала Катя за завтраком.
— А по-моему, ничего удивительного в этом нет, — Кравченко самодовольно усмехнулся.
Катя погрозила ему пальцем — но-но! Без этого. Вчера и так легли поздно. После купания, шашлыков и бутылки Твиши у драгоценного буйно взыграл темперамент. Ночью было все очень хорошо. Можно было даже сказать, что Катя заснула вполне счастливой. Так отчего же под утро ей приснился этот странный кошмар?
— Ну? И чем сегодня займешься? Снова спасением мира от глобальной катастрофы? — спросил Кравченко, принимая из заботливых рук жены уже пятый бутерброд.
— У нас брифинг сегодня в одиннадцать по итогам. — Катя чувствовала, что уже твердо стоит обеими ногами в повседневной реальности. — А ты подбросишь меня до Никитского?
— До Тверской, — уточнил Кравченко, залпом допивая кофе. — А там ножками, ножками, мой зайчик. На каблучках.
Если вы работаете в милиции, но не являетесь при этом ни следователем, Ни опером, ни участковым, значит, ваше место в пресс-службе. А пресс-служба весьма занятное явление в органах внутренних дел как по своему содержанию, так и по форме. В этом искренне была убеждена Катя — капитан милиции Петровская, замужестве Кравченко (фамилия двойная, пишется через дефис на манер старинных дореволюционных Барыгиных-Амурских и Ордынеких-Свиньиных) — криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области.
Но и форма, и содержание, и весь привычный уклад жизни пресс-службы катастрофически рушился в периоды проведения таких нервных мероприятий, как брифинги для средств массовой информации, посвященные итогам работы милиции за подотчетный период. Всякий раз на памяти Кати к каждому брифингу она и ее коллеги готовились так, как готовятся в Большом театре к очередной премьере. С самого раннего утра в здание ГУВД в Никитском переулке тек нескончаемый ручей журналистов центральных и областных изданий, телевидения и радио. Журналисты были любопытны, как дети, и недоверчивы, как судьи Конституционного суда. Они страстно жаждали сенсаций и эксклюзивна, каких-то фантастических материалов, разоблачений и жареных фактов.
Но что было лукавить? Катя и сама порой страстно добивалась того же самого. Вот и на этот раз брифинг в стенах родного главка интересовал ее с чисто практической точки зрения. Ведь порой достаточно еле заметного намека от соратников по нелегкому делу борьбы с криминальным злом, чтобы осознать, что редкое, необычное, загадочное происшествие уже стучится в вашу дверь, ожидая немедленного расследования и будущей убойной публикации на страницах Криминального вестника Подмосковья.
Еще сутки назад Катя собиралась на брифинг с легким сердцем. Но сегодня с утра настроение было какое-то неважное. Кате вообще редко снились кошмары, но этот сегодняшний все время напоминал о себе тупой болью в висках; Чтобы как-то отвлечься, Катя начала внимательно изучать пресс-релиз брифинга, тот самый, до боли знакомый, что еще вчера сочинялся всем талантливым коллективом пресс-службы в творческих муках, то и дело озаряемых яркими вспышками поэтического вдохновения.
Среди участников брифинга в длинном, как список кораблей в Илиаде, перечне фамилий Катя узрела и фамилию начальника отдела убийств Никиты Колосова.
Колосова Катя давно не видела. Все последнее время он был занят делом банды Шворина, совершившей в Подмосковье, Москве, Питере, Харькове и Запорожье больше десятка заказных убийств. Дело было многоэпизодным и межрегиональным. Колосов то и дело мотался то в Питер, то на Украину, несчастных жертв банды то и дело эксгумировали, потому что всплывали все новые и новые эпизоды и новые трупы. Бандит Шворин то и дело вскрывал себе вены в стенах тюрьмы и уже дважды покушался на побег, нападая с яростью затравленного животного то на конвоиров, то на следователя-прокуратуры во время допроса. В результате Колосов вынужден был каждый раз присутствовать на беседах с ним лично. И Катя знала по слухам, доходившим из розыска, что он почти прописался в стенах Матросской тишины, где и содержали бандита.
То, что в такой напряженной обстановке начальник отдела убийств выкроил полчаса для брифинга, было делом просто небывалым. Но Катя такому чуду и не верила. Ведь в пресс-релиз можно внести фамилии кого угодно — хоть министра, хоть папы римского. И это еще не значит, что пропечатанная на бумаге фамилия материализуется в нужного вам человека.
И Катя не ошиблась в своем мудром скепсисе. Брифинг начался и закончился, а начальник отдела убийств на нем так и не появился. Чего и следовало, конечно, ожидать. Однако…
Все вышло совсем не так.
Они встретились на лестнице, когда Катя уже выходила из зала после окончания брифинга. Царила обычная суета: журналисты толпились в дверях, карауля для интервью начальников криминальных служб. Телевизионщики гасили софиты, складывали громоздкие треноги, убирали камеры в чехлы.
Катя увидела Колосова: он стоял на лестнице напротив дверей, оглядывался, напряженно кого-то выискивая среди журналистов. Катя сразу почувствовала острый укол профессиональный ревности. Кого это он так нетерпеливо ждет с таким озабоченным, угрюмым и решительным видом? Неужели какого-нибудь писаку из центральной газеты? А может, у него запланировано телеинтервью для вездесущего Розыска?
