Свиридов многозначительно покачал головой.
— Пустяков в нашем деле не бывает, уважаемая.
Между тем Виталий, покончив с записями в книге посещений, бросил взгляд на прикорнувшую в углу дивана Антонину Степановну. «Не начала бы опять разговор, — подумал он. — Гораздо важнее побеседовать сначала с научными работниками. Но он тут же оборвал сам себя: „Ничтожный человек! Так вот, назло тебе, пока не побеседуешь с этой симпатичной тетей, „туда“ не вернешься!“
Беседа с Антониной Степановной много времени не потребовала. Та не смогла сообщить ничего интересного ни об одном из вчерашних посетителей. Внимание ее привлекла только семья одного дипломата, точнее, его жена, цветущая дама в каком-то необыкновенном туалете. Что же касается «самого» и их сына, то те, по словам Антонины Степановны, были «почти што как наши».
Закончив беседу, Виталий направился в большую угловую комнату, где, по его расчету, находилась Светлана Горина. «В конце концов я же обязан с ней побеседовать», — думал он.
Но в комнате никого, кроме Откаленко, не было. Увидев Виталия, Игорь спросил:
— Ну, какие мысли?
— Ты тут не видел…
— Некую белокурую особу? — хитро прищурил голубые глаза Откаленко.
— Не особу, а их научного сотрудника, Горину.
— Видел. Желаешь побеседовать?
— Именно.
— Понятно. Она через час освободится. Готовит срочный запрос.
— Откуда ты знаешь?
— Милый, я оперативник или кто? — И уже совсем другим тоном Откаленко добавил: — А вообще дело это поднять будет, ох, как тяжело!
— Этот портсигар найти надо во что бы то ни стало, — горячо ответил Виталий.
— Ты так решил?
— А ты как решил?
— Ты, я… Это не имеет значения. Вот как они решат, — и Откаленко показал на дальнюю дверь. — Но ты представляешь себе, какое это дело?
— Я-то многое чего представляю, — чуть рисуясь, заметил Виталий. — Например, что преступник здесь не обычный.
— Да, преступник тут не обычный, — насмешливо подтвердил Откаленко. — Ты иногда потрясающе проницателен, уважаемый.
Разговор на следующий день получился тягостный и неприятный.
— Тебе что, больше всех надо? — напористо спросил Свиридов, горой навалясь на стол. К потному складчатому лбу его прилипли желтые пряди волос, глаза под припухшими веками глядели сердито.
— Ты о чем это? — переспросил Цветков, уже обо всем догадываясь.
— А о том. Делать тебе нечего, что ли? Кражу из ателье уже раскрыл? С группой Васьки Резаного, которая вот-вот на преступление пойдет, уже покончил? Хватит или еще припомнить? Картинка! К концу квартала-то!
— Работаем, — хмуро буркнул Цветков. — Сам знаешь, как ребята бегают.
— Работать мало, раскрывать требуется. А о ребятах ты, видать, думаешь, что они еще мало бегают. То-то им работу ищешь, где ее нет.
— Этим не занимаюсь, — начиная сердиться, ответил Цветков.
— Тогда на кой ляд возбуждать дело по той фитюльке из музея? Ей цена ломаный грош. Кусок старой кожи, и все.
— Историческая вещь, Николай Иванович. Сам ведь слышал, как заведующая сказала.
— Ей что ни сказать, лишь бы с себя ответственность спихнуть. Они же то и дело теряют все. Шарашкина контора! Это ты тоже слышал.
— Тут случай другой…
— Этот случай тебе боком выйдет. Ты какую работу на себя взваливаешь, соображаешь?
— Соображаю.
— Не. Не соображаешь. Дело — тухлее не придумаешь. Сотни людей перебрать надо. И как докопаешься? Солидный вор туда вообще не сунется, в музей этот. А если сунется, то фитюльку эту не тронет. Не тот товар. Вот и ищи. Или ты думаешь, он тебе в книге той расписался?
— Вор тут особый, это верно. И в книге он не расписался.
— Да нет его вообще! И ты нам новое, да еще тухлое, дело не вешай, понял?
— Что же прикажешь делать?
— За малозначительностью прекратить. Небрежность тут. На худой конец участковому отдай.
Цветков прекрасно понимал, сколько неприятностей сулит ему это дело. Свиридов прав. Тут Цветков хлебнет горя. Дело не обычное. Быстро раскрыть не удастся. И потом… Ох, как не хочется ссориться со Свиридовым, наживать неприятности! Устал он, видно. Черт, хоть бы на пенсию поскорее! Но от этой малодушной мысли Цветкова неожиданно разобрала злость. «Я те дам на пенсию, сукин сын!» — мысленно произнес он.
— Дело это я не прекращу, Николай Иванович.
— Не прекратишь? — снова навалился на стол Свиридов, буравя Цветкова взглядом. — А я полагаю, покумекаешь и прекратишь.
Цветков отрицательно покачал головой.
— Нет, совесть не позволяет.
— Больно ты совестливый.
— Какой есть.
— А она тебе позволяет картину нам портить, товарищей подводить?
Цветков хмуро молчал. Ну вот, теперь уже не отступишь. Теперь уже либо грудь в крестах, либо…
— Гляди, Федор Кузьмич, — тихо постучал по столу Свиридов. — Против коллектива идешь?
— Коллектив тут ни при чем. Против него никогда не шел.
Свиридов с шумом отодвинул стул и тяжело поднялся.
— Покумекай все же, Федор Кузьмич. Все оцени. Нажимать на тебя я не собираюсь. Так, поделился мыслями. Ребята твои где?
— Лосев в Центральной справочной, Откаленко тоже.
— Ага. Значит, влез в дело?
— Влез.
— Ну, ну, — Свиридов достал платок, аккуратно развернул и двумя руками вытер потное лицо, словно после мытья. Потом, вздохнув, закончил: — В общем все, что я тебе сказал, остается в силе.
И он грузно направился к двери.
Цветков прошелся несколько раз из угла в угол, заложив руки за спину, и подошел к окну. Около стены, еще, кажется, вчера голый, черный куст уже покрылся зелененькими бусинками лопнувших почек. «При, милый, при! — усмехаясь, подумал Цветков. — Всем чертям назло». Он подмигнул кусту.
Потом Цветков уселся к столу и закурил. Он выработал в себе привычку резко переключать мысли на другое, так, что прежние мысли начисто уходили, захватив с собой все настроения и волнения, с ними связанные. Впрочем, может быть, помогало этому то обстоятельство, что дел и забот у Цветкова всегда хватало, и все они волновали его, все требовали внимания.
…Цветков курил и думал о Шурке. Что с ним делать? Жена каждый день твердит: «Бандитов всяких воспитываешь, а собственным сыном не интересуешься». Ну, это уж перебор, конечно. Но и в самом деле — Шурка стал груб, ленится учиться, вот и курить потихоньку начал. Парень кончает одиннадцатый класс, надо о жизни думать, а он только футбол признает и никаких других интересов. Другие ребята — кто в математических олимпиадах участвует, кто коллекции букашек и бабочек собирает. Вон приятель его, Стасик, тысячи их собрал, книги какие-то читает. А Шурка… Один ветер в голове. А парень неплохой, добрый, честный, это уж он, Цветков, точно знает. Но и воли собственной нет у Шурки. Хороший приятель завелся — и он, Шурка, хороший. А попадется приятель похуже — и Шурка за ним потянется. Ну, как воспитать волю у парня, самостоятельность? Чтобы сам влиял на других? Черт знает что!..
Цветков с досадой размял окурок в пепельнице и поглядел на часы.
Итак, это дело с портсигаром. Странное дело. Украл его кто-то из посетителей. И в книгу, конечно, не записался. Это ясно. Семьдесят четыре человека надо перебрать, это же семьдесят четыре пары глаз! Может, кто чего и видел. И потом надо уточнить с их помощью время исчезновения портсигара. Но из этих людей пока установили только половину. Адская работа. К примеру, некий Плетнин, пенсионер. По Москве их оказалось сто сорок четыре, этих Плетниных, пенсионеров. Кто из них был в тот день в музее? Или Прошин какой-то, студент. Этих Прошиных еще больше. Лосев и еще двое сотрудников с утра до ночи сидят в Центральном справочном бюро. Откаленко там тоже копался вчера полдня. А потом гонял по городу на машине.
В комнату без стука вошел Лосев. Аккуратный, легкий, изящный. А устал. Видно, что устал.
