— Всем! Он, он… — Александра не находила слов. — Он негодяй!
— Значит, ты успела с ним неплохо познакомиться. Студент, слушающий лекции в аудитории, не может сказать о преподавателе, годяй он или негодяй. Каким же это образом ты с ним настолько сблизилась?
Александра выбила из пачку сигарету и прикурила, молча поглядывая на Киса сквозь дым.
— Я жду, — холодно поторопил ее тот.
— Он приглашал меня… — послушно ответила Александра. — Он начал ухаживать за мной. Он ждал меня после лекций, он приносил мне цветы… Он приглашал меня несколько раз в ресторан…
— И ты согласилась с ним пойти?
— Я еще не знала тогда, что это за чудовище… Мне он не нравился, мне не нравилась кафедра марксизма-ленинизма — на таких кафедрах порядочных людей не водилось по определению…
— Но ты с ним ходила в ресторан?
— Да.
— Почему, если он тебе не нравился?
— Не хотелось ссориться. Во-первых, он был очень мил и вежлив. Во-вторых, среди преподавателей этой кафедры лучше не иметь врагов.
— Следовательно, однажды он сделался не мил и не вежлив… Так?
Александра грустно кивнула.
— Отвяжись от меня, Кис. Не лезь в душу, — попросила она. — Я его не убивала, если это тебя интересует.
— Не отвяжусь. И буду сам судить, убивала ты его или нет.
Александра до сих пор не прикоснулась к заливному из осетрины и только сейчас, после этих слов Киса, склонилась к тарелке и стала ковырять рыбу вилкой.
Кису показалось, что она плачет, вернее, пытается сдержать слезы. Ему было жалко ее, но в то же время он чувствовал, что с этой женщиной иначе нельзя — она из тех, кого нужно брать силой…
Интересно, в постели тоже? О, они бы тогда подошли друг другу, ведь Кис как раз такой садомазохист, который умеет все это делать так, как надо… Ах, еще как умеет! Он бы ей показал, он бы ей…
— И однажды что-то произошло между вами, — напирал он. — Что?
— Он пригласил меня к себе домой, — не отрывая глаз от тарелки, проговорила Александра. — На чашечку кофе… Сказал, что ему нужно серьезно поговорить со мной о моем будущем.
— И он попытался соблазнить тебя… Или изнасиловать? Он повел себя грубо, да? И все эти разговоры оказались только предлогом…
— Нет. Он действительно заговорил о моем будущем. Которое ему представлялось таким образом: я становлюсь его любовницей, а он мне обещает — в обмен на клятву в моей верности — квартиру и карьеру. Загранпоездки, престижное распределение… Стоял на коленях.
— Ты отказалась…
— Категорически.
— И тогда он попытался…
— Бог мой, ты что, под столом там сидел?
— Конечно, ты меня не заметила? Все видел, все знаю.
— Тогда чего ты ко мне привязался, раз знаешь?
— До чего ты глупа, Саша. Глупая, самоуверенная девчонка. Да я старый и умный, я жизнь знаю и людей насквозь вижу! И потому мне совершенно ясно, что Тимур попытался уложить тебя принудительно в постель… «Чашечка кофе»! Неужели ты поверила?
— В том возрасте я еще верила. Я была очень молодая и глупая… Как Ксюша.
— Ему это удалось?
Саша, так и не проглотив ни кусочка, отодвинула от себя тарелку, и официант, давно наблюдавший за их столиком, тут же подскочил, унес остатки закуски и принес горячее.
Саша демонстративно занялась своим шашлыком. Она тщательно жевала кусочки мяса и избегала смотреть на Киса.
Кис разлил красное грузинское вино по бокалам.
— Знаешь что? — сказал он. — Давай выпьем за тебя.
— Почему это?
— Ты не хочешь? Зря. Тогда давай выпьем за меня.
Право, он ее не будет уговаривать. Только начни — она тут же станет ломаться и строить из себя неприступную хозяйку ледяной горы — была такая игра в его детстве…
— Такой тост тебе нравится? За Алексея Кисанова, человека и детектива. Чтобы у него всегда все получалось, чтобы ему сопутствовала удача и любовь красивых девушек! А? Хороший тост?
— Отличный! — вдруг улыбнулась Александра. — Будь здоров, Кис, человек и детектив.
— Всенепременнейше, — пообещал Кис. — Значит, ему удалось затащить тебя в постель… — полуутвердительно произнес он.
— Частично. — Александра открыто посмотрела ему прямо в глаза. — Раз тебе уж непременно надо знать все, слушай…
* * *
Ксюша нерешительно замерла. Реми сидел, не шевелясь, закопавшись куда-то в ее воротник. Он вроде бы не собирался переходить к дальнейшим действиям, удовлетворившись двумя едва коснувшимися ее шеи поцелуями и выдохом в ухо: «Мое сокровище…»
Ксюша не знала, как к этому относиться. Она так и не решила, последовать заклинаниям сестры или настоять на своем. Вот так всегда: Сашкин авторитет давит, и Ксюша делает наперекор тому, что чувствует сама — как тогда, со всей этой придумкой с убийством… Ей следовало раз и навсегда усвоить, что необходимо поступать так, как хочешь и считаешь нужным сама, лично! Но чего она хотела и считала нужным? Вот в чем была загвоздка!
Ксюша хотела, чтобы она не успела даже подумать, чтобы у нее не оставалось ни времени, ни желания взвешивать, что и как она должна делать и чего она хочет…
А пока Реми был еще чужой. Вернее, его тело было еще чужим. А для близости и даже для желания близости — должно быть родным. Иначе Ксюша не может к нему даже прикоснуться…
И чтобы оно стало родным, нужно время — как Сашка этого не понимает! Нужно сначала привыкнуть к губам, шее, рукам… Потом к ключицам, видным из-под расстегнутых пуговиц рубашки. К темным волоскам на груди. К запаху вспотевших подмышек — к здоровому, пряному, терпкому запаху мужского тела… А Саша говорит — подчинись… Нет, в самом деле, что за глупость! Реми — совсем не такой, как думает сестра. Она-то думает, что все мужчины одинаковы, а вот и не правда! Саша считает, что она со своим умом и опытом все знает, но она ошибается! Реми не такой! В нем нет ни малейших признаков нетерпения, он зарылся в ее волосы и смирно, хоть и шумно, дышит в их шалаше… И даже теперь, когда Ксюша, сидя у него на коленях, осторожно, словно пробуя холодную воду ногой, целует его в ямку между загорелыми ключицами, а потом, все так же невесомо, прикасается губами чуть пониже, там, где видны первые волоски на груди, — даже теперь у него совершенно блаженный взгляд — взгляд, который не просит и не вопрошает ничего, а просто наслаждается тем, что ему дают… Правда, его руки, держащие Ксюшу за спину, сделались горячи и влажны, но Реми не шелохнулся. Он, ровно в противовес Сашкиным заклинаниям, предоставил себя в распоряжение Ксюши! И только откровенно балдел от ее пока еще робких, пока еще пробных ласк…
Это ей так понравилось, что она даже осмелела и расстегнула еще одну пуговицу на синей рубашке, что так шла к его глазам. Реми убрал руки с ее спины — то ли понял, что они сделались обжигающе горячи, то ли испугался, что против его воли, рефлекторно руки станут сжимать ее тело, — но убрал. Он свесил их вдоль тела и закрыл глаза, пробормотав: «Хорошо бы дожить до завтра…»
Ксюшу эти слова тронули и как-то даже развеселили, что ли… Во всяком случае, ей вдруг сделалось легко, напряжение пропало. Обняв Реми за шею, она дотянулась до его твердого, с легким намеком на ямочку, подбородка, на котором и запечатлела поцелуй. Прислушалась — ей нравилось ощущать эти волны, которые вызывали в теле Реми ее действия! Снова прикоснулась губами, уже уверенней, и снова с удовлетворением ощутила, как каменеет его тело, твердеют колени, на которых она сидит, как напрягаются мышцы живота… Пристроившись поудобнее, поближе, она дотянулась до крепких мужских губ и осторожно, сложив свои губы трубочкой, растолкала их и впилась в их середину. Реми тихо застонал.
В Ксюшу словно бес вселился — эта игра, в которой она властвовала над мужчиной, ей нравилась. Она целовала его рот на все лады, всеми известными и с ходу изобретенными способами, прислушиваясь к тихим стонам и прерывающемуся дыханию Реми. Она была дирижером этого оркестра, она была сочинителем этой упоительной музыки…
Рубашка Реми уже была расстегнута до ремня брюк, и Ксюшины прохладные щеки терлись о его грудь и живот, купались в темных волосках, и Реми несколько раз импульсивно хватал ее, сжимая в объятиях, желая притянуть, опрокинуть на себя, но каждый раз усилием воли разнимал руки, прятал их за спину, еще дальше — за спинку кресла, и только глаза его туманились сладостной мукой… За эти мгновенья он был готов отдать весь свой сексуальный опыт предыдущей жизни.
Когда ее тонкие, нежные пальчики нашли его соски, он не выдержал. Он схватил Ксюшу за кисти и сильно сжал их. Он еле дышал.
— Все, — сказал он, — хватит, садистка. Не то я тебя изнасилую.
Ксюша не понимала, что с ней происходит, — ей было больно от хватки железных пальцев Реми, но она промолчала, более того, ей это доставило удовольствие; ей нравилось, что он в ее власти, ей хотелось его еще помучить, чтобы он снова умирал, едва дышал и вскрикивал…
