Ознакомительная версия.
Джон подумал, что Горский всегда умел сочинить занятную историю, которую продавал вместе с антикварной вещицей. Если покупаешь фарфоровую статуэтку, то она обязательно породистая, с богатой биографией, из собрания какого-нибудь князя, графа или иностранного фабриканта. Если картина, пусть самая простенькая, – то из коллекции знаменитого человека, а не просто так.
– Хорошо, тогда я приеду. Из уважения к памяти покойного путешественника.
Ехать недалеко. Джон спустился к машине, сел за руль и через полчаса оказался в темном дворе перед служебным входом в антикварную лавку. По дороге он заметил, что за ним следует серая машина с номером, испачканным грязью. Прошлый раз машина была темной, другой марки. За ним следят уже давно, но кто и с какой целью? Джон ничего не сделал, чтобы оторваться от слежки, а если бы захотел, не смог, – центральные улицы были забиты машинами, которые едва ползли.
Он нажал кнопку звонка и долго ждал, поглядывая на часы. До открытия магазина еще час. Горский, не снимая цепочки, приоткрыл дверь, – тщедушный старикашка с бородкой, в джинсах и велюровом пиджаке. В одной руке держит горящий фонарик. Сказал, что нет света, как назло, отключили буквально несколько минут назад, ухватил Джона сухой горячей ладонью, потащил за собой по лестнице в подвал.
Они оказались в комнате, заставленной старинной мебелью, какими-то ящиками и коробками. В глубине, за стеклом светились расставленные по полкам фарфоровые статуэтки, слоники, дамы в и кавалеры в костюмах викторианской эпохи, вперемежку с бронзовыми фигурками животных, преимущественно поддельными, серебряной посудой, подсвечниками и сигаретницами.
Горский притащил Джона в угол, к стойке, на которой лежали две маски, посветил на них фонариком. Тяжелые, но не из благородного дерева, трещин нет, довольно грубая работа, но выразительная, использованы натуральные красители. Размер внушительный. Возраст определить трудно, если на глазок, – начало двадцатого века. Обе маски мужские, одна красная, с выражением дикой нечеловеческой злобы или ярости – вылезшие из орбит глаза, оскаленные зубы, хищно изогнутый нос, словно клюв стервятника. Другая, – будто слепок с лица спящего молодого человека. Глаза закрыты, лицо спокойно, тяжелые челюсти плотно сомкнуты, на губах, толстых, словно вывернутых наизнанку, усмешка или улыбка.
– Выразительно, – сказал Джон. – Видел нечто подобное в одном каталоге, но сейчас не могу вспомнить в каком именно.
– Глядя на эту маску, – Горский показал на красную, – мне хочется кого-нибудь убить. Я физически чувствую, как злость начинает собираться на дне души. Поднимается вверх и ударяет в голову, словно крепкое вино… Маска говорит мне: убей, а я помогу. Вы впечатлительны?
– Пожалуй. Жизнь такая, что иногда кого-нибудь хочется убить. Я бы справился и без маски.
– Мать путешественника сказала, что жрец племени перед сражением, когда молодым воинам требовалась решительность и отвага, выполнял с этой штукой какой-то обряд. Короче говоря, маска заряжает агрессией и злостью. Храните ее где-нибудь в темном месте, не смотрите на нее сами и не показывайте никому. Другая… Она тоже магическая. Взгляните на эти безмятежные черты лица. Лицо воина, уставшего от сражений и крови. Эту маску уберите еще дальше. Любой, кто смотрит на нее, хочет не уснуть, а умереть.
– Вы верите в магию и колдовство?
– Вы тоже верите, – прищурился Горский. – Иначе бы не собирали эти штуки.
Джон вернулся обратно, на хвосте висела та же машина. Люди, которые вели слежку, не прятались. Джон сказал себе, что это полицейские, ничего страшного не происходит. Если им хочется кататься а нами, – пусть катаются. Он вытащил маски из коробки, освободил от бумаги и повесил в кухне на гвоздики, торчащие из стены. Он долго разглядывал свои приобретения и сказал вслух:
– Скоро я кого-нибудь убью. Или прикончат меня…
* * *
Весь день телефон молчал, но под вечер позвонила Лика Перумова и скороговоркой выпалила:
– Прости, в прошлый раз на выставке в Доме художника я наговорила разной ерунды… Просто не хотела, чтобы ты наделал глупостей, – позвонил Борису и не выложил ему то, что выложил мне. Про какие-то там записи. Ладно… Сейчас все это не имеет значения. Ты ведь не сердишься? Правда?
– Сердиться я не умею.
– И молодец. Ты же знаешь, что я всегда на твоей стороне. Так вот, я еще раз намекнула Борису, что он может сделать доброе дело. Ну, помочь тебе. А Борюсик всегда любил добрые дела. Он ответил в том смысле, что жизнь коротка, а столько добрых дел еще остается не сделанными. Он очень сентиментальный человек. Золотое сердце. Он ничего конкретного не обещал, но… Короче, я дала ему твой телефон. Жди, в течении дня Боря может позвонить.
Джон едва успел поблагодарить Лику, как телефон снова ожил, – Борис не заставил себя ждать. Голос был начальственный, спокойный. Он сказал, что Лика просила как-то помочь, решить весьма деликатный вопрос, Борис постарается что-то сделать, конечно, если это в его силах. Потому что люди должны помогать друг другу и вообще оставаться людьми в самых тяжелых ситуациях… Видимо, он любил высокопарный вздор, в который сам не верил, но собеседникам такие речи нравились. Он спросил номер колонии, ее адрес, имя умершего заключенного, его номер. И еще, что было при нем из личных вещей.
– Ничего ценного, – ответил Джон. – Часы наручные. В тюрьме их отобрали, а в колонии назад вернули. Там можно с часами ходить. Они недорогие, но я хотел бы сохранить их на память. Еще бумажник, серебряная монетка, старый доллар, которую он носил как талисман. Носильные вещи мне не нужны. Только эти часы и бумажник с монеткой.
– Я точно не обещаю, – сказал Борис. – Но все-таки попробую… Кажется, я все записал правильно. Кстати, Лика говорила у вас там какая-то интересная запись. Я такие вещи не собираю. Но любопытно будет послушать. Совсем из головы вылетело, что это за разговор такой. Вы вот что сделайте. Перепишите все на диск. И отвезите по адресу… Мой референт позвонит и продиктует адрес. И постарайтесь, чтобы копии разговора нигде не сохранились. Не люблю, когда чужие люди слушают мою болтовню.
Джон встал возле окна и стал смотреть на машины во дворе. Вот та самая, что ездила за ним в прошлый раз. Возможно, есть и другая. Все зависит от того, кто именно и какими силами ведет наблюдение. Похоже, это полицейские, они всегда действуют просто, прямолинейно и не боятся себя обнаружить. Джон подумал, что надо съезжать отсюда и больше не возвращаться, поселиться в той крошечной квартирке возле трех вокзалов, о которой никто не знает. Ладно… Еще пару дней – и он переедет.
Весь следующий день Джон болтался на таможне, оформляя отправку контейнера с вещами в Америку. Дело оказалось непростым, особенно для новичка, – на вывоз книг, коллекции африканских масок и четырех картин одного московского художника, купленных пару лет назад в частной галерее, потребовалось разрешение министерства культуры, будто эти маски и картины современного художника, не избалованного ни славой, ни деньгами, – национальное достояние, и судьбу любительских картин обязаны решать важные государственные мужи. Следующий день Джон снова хлопотал о контейнере и освободился только под вечер.
Он возвращался на машине домой, когда позвонил незнакомый мужчина, представился референтом Бориса Ивановича и сказал, что есть новости: сегодня тело брата и его личные вещи перевезли из Владимирской области в Москву. Референт продиктовал адрес морга, телефон и фамилию человека, к которому можно обратиться, – некий Максим Постников. Если потребуется кремация тела, он все устроит в лучшем виде. Джон остановил машину, набрал номер морга, услышав густой бас Постникова, спросил можно приехать сегодня.
– У меня рабочий день заканчивается через час, – сказал Постников. – Ну, ладно, подожду. Приезжайте. Заходите со служебного входа, сзади. Подниметесь на крыльцо, толкнете железную дверь, она будет открыта. Прямо по коридору. А там лестница в подвал.
Некоторое время Джон колесил по улицам, беспорядочно меняя направление движения и старался понять, есть ли за ним слежка. Кажется, сегодня менты взяли выходной. Еще через час он оставил машину в сквере, позади морга, старого здания из потемневшего кирпича с двускатной железной крышей. Поднялся на крыльцо, и вошел и, не встретив внутри ни души. Прошагал ярко освещенным пустым коридором до конца, повернул и спустился вниз по лестнице. Здесь царил полумрак, в нос ударял дух формалина.
Постников занимал отдельный кабинет без таблички. Это был дюжий небритый мужик в черном свитере и синем рабочем халате поверх него, от него попахивало свежим перегаром, но голос и походка оставались твердыми. Он отложил вчерашнюю газету, махнул рукой на стул у стены, мол, садись, сам залез в стенной шкаф и вытащил большой сверток в темной оберточной бумаге, перехваченный шпагатом, положил его на письменный стол. Из кармана халата выудил накладную и фиолетовый карандаш, показал, где надо расписаться.
Ознакомительная версия.
