— Сказал, чтобы я пришел к нему в приемную и прихватил с собой тридцать пять долларов.
— Ну вот, а тогда придется лечить и то, и другое.
— Повторить тебе еще раз, на что мне наплевать в мои шестьдесят пять? — предложил Каллен. — И чего мне надо, тоже напомнить?
Люси вышла с террасы и двинулась им навстречу по мощеному патио. Она снова оделась в черное. Очередная ряса, подумал Джек, эта новая Люси пытается войти в роль. Тоненькая фигурка, руки глубоко засунуты в карманы джинсов. Каллен шел чуть впереди Джека вдоль кирпичной стены по заднему двору, мимо кустов и цветов, пышно разросшихся под щедрым весенним дождем. Внутренний дворик словно крышей накрывали склонившиеся друг к другу кроны деревьев, под ними была тень, и лицо Люси казалось бледным и озабоченным.
— Два раза звонил Рой, — сообщила она. — Сегодня они обошли пять банков и из каждого выходили с полным мешком.
Каллен что-то простонал.
Они подошли к дому. Джек внимательнее всмотрелся в Люси и понял, что эта небрежная поза, руки в карманах, — лишь маска, скрывающая чудовищное напряжение.
— Где они сейчас?
— Вернулись в гостиницу. Второй раз Рой звонил буквально десять минут назад. Сказал, они поставили машину в гараж «Ройял-Сонеста», напротив гостиницы.
— Новую машину?
— Да, «мерседес»-седан, кремового цвета, 560L, последняя модель.
— Денежки у них водятся, ничего не скажешь.
— Рой сказал, они поднялись с мешками наверх, заказали шампанское и с тех пор не выходят из номера. Обещал позвонить через час, «доложить обстановку».
— Где он?
— Там, где же еще. Он снял номер в гостинице на том же этаже. Как ему это удалось, а?
— Не знаю, — сказал Джек. — Повезло, наверное. Рой на все способен. Вот за это-то мы его ценим и любим.
На это Люси ничего не ответила, даже бровью не повела. Молча повернулась и вошла в дом, а они последовали за ней.
Дагоберто Годой и Криспин Рейна пили шампанское, привычно закусывая креветками, и беседовали по-испански, не обращая внимания на Уолли Скейлса, человека из ЦРУ. По новостям показывали любительскую видеозапись о семейной жизни Фердинанда Маркоса; ее-то они и комментировали. На каком-то празднестве жена диктатора Имельда распевала во весь голос, покуда ее супруг расправлялся с пиццей.
— Он и на минуту жевать не перестал, — сказал Дагоберто, — а эта корова знай себе поет. Говорят, у нее были тысячи платьев и столько же пар обуви.
— Он украл миллиарды, а то и больше, — подхватил Криспин.
— Слушай сюда, — сказал Дагоберто, — у нее было столько обуви, что она могла надевать каждый день новую пару, и так целых восемь лет подряд. У нее было пять сотен лифчиков на ее здоровенные титьки, она предпочитала черные. А вон Бонг-Бонг, сын Маркоса, теперь он поет. Сдается мне, он извращенец.
— Это Джордж Гамильтон, — поправил его Криспин.
— Не, я не о нем. Тот, с размалеванной физиономией, извращенец.
— Гребаный Маркос, сам коротышка, а яйца что надо, — высказался Криспин.
— Ага, — подхватил Дагоберто, — уж он-то пожил в свое удовольствие. Женщин перетрахал больше, чем Сомоса. Зачем только женился на такой корове? Да, он знал толк в жизни. Ты только погляди.
— А теперь ему нужна специальная машинка, чтобы пописать, — вздохнул Криспин.
— За все приходится платить, — подвел итог Дагоберто. — Тут уж ничего не поделаешь. Но пока конец не настал… Черт, этот парень здорово пожил. — Дагоберто отхлебнул шампанского, продолжая жевать креветку, потом оглянулся на молчаливого гостя и, спохватившись, пригласил его: — Поешь с нами, Уолли, это ведь в последний раз.
Уолли Скейлс смотрел телепередачу, даже не присаживаясь. Покачал головой, поправил очки на носу, подошел к сервировочному столику и выбрал креветку с блюда, обложенного льдом.
— Мы могли бы спасти Маркоса, но его время вышло. Даже нашему президенту пришлось смириться с этим. Но этот чертяка умел жить, что верно, то верно.
— Вот я и говорю Криспину, — отозвался Дагоберто. — Никому не воспрещается наслаждаться жизнью, лишь бы твой народ не голодал. Но так, как поступил он… Забрать все деньги и вывезти их из страны — это позор. Вот, — с этими словами он вытащил из ведерка очередную бутылку шампанского и налил Скейлсу, — я тоже сейчас наслаждаюсь жизнью. Но это совсем другое дело. Быть может, я в последний раз ем такую еду. Еще несколько дней — и я снова буду в горах, жевать сухой паек и сражаться за свободу. — Он поднял стакан. — Быть может, я последний раз в жизни пью шампанское.
— Так выпей побольше, — посоветовал ему Уолли Скейлс. — Покути последнюю ночку. Только не забудь заплатить по счету, когда будешь уезжать. — Он искоса поглядел на три мешка, лежавших на кровати — три полных и два пустых. — Сколько ты собрал, два с половиной миллиона?
— Нет, Уолли, ровно два миллиона сто шестьдесят четыре тысячи долларов, — уточнил Дагоберто. — Хватит на один бомбардировщик. Хотя, может быть, нам удастся достать по дешевке вертолет. Мы предлагали сандинистским пилотам миллион долларов, если они угонят «Ми-24».
— Кто же купится на это предложение! Они ведь понимают, что вы расплатитесь с ними пулей в голову.
— Нет-нет, ничего подобного, Уолли.
— Вы могли бы по дешевке получить за «Ми-16» полмиллиона. Знаешь где? У филиппинцев сколько угодно оружия и прочего дерьма. — Допив шампанское, Уолли Скейлс снова оглянулся на мешки с деньгами. — Не опасно ли оставлять их тут на ночь?
— Мы готовы защищать их ценой собственной жизни, — произнес Дагоберто, гостеприимно приподнимая бутылку.
Уолли Скейлс отставил свой стакан.
— Ну, мне пора бежать. Позвони мне завтра из Галфпорта, прежде чем сядешь на корабль. Позвони по секретному номеру, а потом съешь кусочек бумаги, на котором он записан. — На лице полковника проступило тупое недоумение, и Уолли поспешил объяснить: — Это шутка, Берти, шпионский юмор. Всем известно, чем мы тут занимаемся. Кое-кто из местных никарагуанцев просто вне себя оттого, что ты не обратился к ним.
— Я доверяю своим людям, — возразил Дагоберто, кивая в сторону Криспина. — Конечно, кое-кого из здешних я давно знаю, но люди меняются. Я знаю семью Криспина, знаю его преданность.
— Фрэнклину ты тоже доверяешь?
— Конечно. Что ему скажешь, то он и сделает.
— А вот он не вполне доверяет вам. Что-то в вас его смущает.
— Что, он сам так тебе сказал?
— Он сказал, будто вы говорите только о Майами, какой это большой город, сколько там блондинок и все такое.
— Фрэнклин?
— Вот что я вам скажу. Во-первых, этот парень следит за вами. Я как следует присмотрелся к нему, он любит меня, как своего большого белого брата. Вам понятно, что я имею в виду? Этот парень предан делу, он может сидеть на хлебе и воде и не станет жаловаться. Во-вторых, вы не замечаете, насколько он одинок. По-моему, он заточил на вас зуб, ребята, и именно потому, что вы не обращаете на него внимания. Ясно вам? Позовите его в номер, налейте ему стаканчик. Это же не за ваш счет, Господи боже ты мой! Понятно?
— Конечно, — ответил Дагоберто, пожимая плечами. — Что тут такого?
Уолли Скейлс двинулся к двери, но приостановился, бросив прощальный взгляд на телевизор.
— Знаете, что я заметил во всей этой филиппинской заварушке? Помните, с чего начался переворот? Я думал об этом еще вчера, когда узнал, что Джерри Бойлан был убит — прошу прощения, ликвидирован — в мужском туалете. Давным-давно, когда ирландцы взбунтовались против британцев — они называли это восстанием — Ирландская Республиканская армия захватила почту в Дублине. Это было в тысяча девятьсот шестнадцатом. А с чего начали филиппинцы, восставшие против Маркоса? Они захватили это чертово телевидение. Джентльмены, времена меняются, настала эпоха электронной связи. Теперь уже вам понадобится не видеокамера, а компьютер.
Оставшись вдвоем, никарагуанский полковник и проживающий в Майами никарагуанец кубинского происхождения снова заговорили по-испански и продолжали пить шампанское, хотя о креветках почти забыли. Дагоберто хмуро поглядывал на экран. Ему показалось было, что все еще идет передача о семействе, правившем Филиппинами, но потом он сообразил, что уже началось «Колесо фортуны».
— Думаешь, Фрэнклин что-то разболтал ему? — осторожно спросил Криспин.
— Думаю, Уолли сочиняет, чтобы мы думали, будто ЦРУ следит за нами, — ответил Дагоберто. — Мне следовало сделать вид, что я оскорблен. Так и сказать: ты меня оскорбил, может даже, впасть в раж.
— Оставь, — сказал Криспин, — в сегодняшней газете тоже пишут: интересно, попадет ли наша помощь «контрас» в руки патриотов-антикоммунистов или осядет на счетах в Майами? По мне, не стоит протестовать, пусть себе чешут языки.
— Завтра я скажу ему, что он меня обидел.
