— Похвально! — одобрил Мустафетов, несколько гордившийся тем, что всегда под рукою держал такого виртуоза. — А вот чтобы поощрить тебя, не угодно ли с завтрашнего же вечера за работу сесть?
— Рад стараться! Только почему же завтра, а не сегодня? Так ведь ленивцы говорят.
— Постой, не дури, а слушай. Я должен предупредить тебя, что дело очень сложно и далеко не легко.
— Тем для меня интереснее, тем занятнее и лучше! Ведь ты мне, Мустафа-паша, давно говорил, что готовишь нечто грандиозное. Я давно жду. Пора, пора! Ну, рассказывай же!
— Да, комбинация у меня грандиозная, и по смелости, и по верности удара, и по сумме, намеченной мною. Участников всего трое, и капитал мы разделим, стало быть, поровну, на три доли.
— Правильно. Кто третий?
— Помощник бухгалтера из «Валюты».
— Эва куда метнул!
— Да. И знаешь на сколько? Ровно на полмильончика! Какова штучка?
— Конфета аппетитная. И план у тебя уже весь обдуман, все подготовлено, только за мною дело? — спросил Рогов.
— Иначе я тебя не звал бы. К чему попусту тревожить? Но теперь попробуй умерить свои восторги и внимай. Тебе придется заготовить себе документ для свободного проживания во всех городах Российской империи на имя помощника присяжного поверенного. Называться ты будешь Борисом Петровичем Рудневым. Когда документ будет изготовлен, тебе придется выкупить заложенные вещички, конечно, на мои деньги. Затем приготовишь приличный сундучок багажа и поместишься где-нибудь в номерах, где, разумеется, так уж и пропишешься — помощником присяжного поверенного Борисом Петровичем Рудневым.
— Хорошо-с. А потом?
— Это нужно нам для получения тобой из участка удостоверения личности.
— Так не проще ли тогда прямо сфабриковать удостоверение личности? — предложил Роман Егорович.
— Нет, не лучше.
— Почему же? Объяснись — не понимаю.
— По самой простой причине, — со спокойной уверенностью ответил Мустафетов. — Ведь из участка выдаются удостоверения на особых печатных бланках, подделать которые без шрифта мудрено, а украсть еще труднее…
— Ты забыл, — перебил его опять Рогов, — что у нас нет формы вида на жительство помощника присяжного поверенного.
— Нет, не забыл. Я заготовил. Вот не угодно ли? Читай! — Мустафетов достал из среднего вытяжного ящика четвертушку бумаги и, пока Рогов пробегал ее глазами, пояснил: — Эту копию я сам собственноручно снял с подлинного документа.
— Где это тебя угораздило?
— Ничего нет проще! — засмеялся Назар Назарович. — Я поехал к одному знакомому помощнику присяжного поверенного, сказал ему, что мой племянник только что окончил курс в Казанском университете и хочет приписаться для практики к петербургскому судебному округу, и добавил: «Покажите или скажите, какие требуются документы, ну и, кстати, что же вам взамен их на руки за бумажку дают?»
— Ловко! Но ведь удостоверение-то тоже, вероятно, на бланке было выдано?
— Да, на бланке; но дело в том, что бланк простой, с одним заголовком сбоку, и ты его кое-как тушью от руки смастеришь, тогда как удостоверение из участка целиком напечатано в полтора десятка строк, и оставлены только промежутки для указания имени, отчества, фамилии, месяца и числа.
— Да, вот оно что! Ну, хорошо-с, допустим, что бланк мы составить сумеем не тушью, а литографской краской, — сказал Рогов. — Но что же на нем-то напечатано было?
— Все это у меня в точности обозначено на обороте. Переверни страницу и вникни.
— Ах да, на обороте! — и Рогов принялся знакомиться с копией.
— Ну, что же, берешься? — спросил Мустафетов, когда тот опустил руку с бумажкою.
— Ничего нет проще. Сейчас же домой схожу за своими орудиями. Только ведь для этого самого бланка нужно приобрести литографский камень. На нем я выведу печатные буквы литографской краской в таком совершенстве, что никому и в башку не взбредет заподозрить, никто никогда не отличит их от настоящих типографских.
В этот момент из передней донеслось дребезжание электрического звонка.
Мустафетов сразу сильно побледнел, вытянул вперед шею и стал прислушиваться с затаенным дыханием. По легкому трепету его губ было видно, что сердце у него учащенно забилось. Он угадывал, чувствовал, кто приехал, так как ясно расслышал не только отпирание входной двери слугою, но и легкое шелковое шуршание канаусовых юбок.
Поспешно, с ловкою поворотливостью, он встал с дивана и, подойдя близко к Рогову, сказал ему:
— Во всяком случае, сегодня начинать поздно; я уже говорил тебе: дело надо отложить до завтра. Извини, сейчас некогда; приходи завтра после десяти часов утра: мы с тобою займемся.
Не успел Роман Егорович ответить, как в кабинет заглянул слуга с докладом:
— Назар Назарович, тут по делам приехали, вас просят-с.
— Проводи туда… в маленькую гостиную… я сию минуту… Доложи, что я сейчас! — распорядился Мустафетов и снова обратился к Рогову: — Если пока тебе деньги нужны, так вот двадцать пять рублей. Купи камень и что нужно! — Он дрожащими от поспешности руками достал из пачки кредиток в бумажнике двадцатипятирублевку и, отдавая ее товарищу, сказал: — Ну, прощай! До завтра. Смотри не опоздай — ровно к десяти утра.
Но Рогов еще задерживал его.
— Всем ты хорош, Мустафа-паша, всем в деле профессор! Ты — умница, каких мало, изобретателен и находчив, смел до умопомрачения, выдержка у тебя во всяком деле просто-таки феноменальная, щедрость при расходах, честность в дележе, все есть. Одна сидит в тебе беда: бабник ты, вот что!
— Да отпусти ты меня, Христа ради! — взмолился, почти задыхаясь, Мустафетов и наконец имел удовольствие видеть, что Рогов ушел.
Подождав несколько секунд, чтобы успокоилось его волнение, Мустафетов направился в маленькую гостиную, где его ожидала Ольга Николаевна Молотова. Она встретила его стоя, с ласкающей, приветливой улыбкой на устах. Он схватил ее обе протянутые к нему красивые, нежные белые руки, поочередно поднес их к губам и, целуя, сказал:
— Я уже боялся, что сегодня вы не приедете сюда. Я совсем заждался…
— А вот и приехала. Но послушайте, Назар Назарович! Мне надо переговорить с вами об одном очень важном деле. От вашего ответа будет зависеть наша дальнейшая судьба.
Мустафетов так встревожился, что этого нельзя было не заметить, и с целью скрыть свое волнение засуетился: предложил гостье сесть, потом сам опустился в кресло, придвинув его поближе к ней, и спросил:
— Что такое? Что случилось?
Ольга Николаевна совсем переменила ласковое, приветливое выражение своего более чувственного, нежели красивого лица и, испытующе вглядываясь в него, вдруг, к его ужасу, спросила:
— Какое было у вас дело в Киеве?
Этот человек умел сдерживать себя и всю жизнь вырабатывал в себе силу воли над опасными проявлениями чувств. Он даже отчасти был подготовлен к возможности подобного вопроса, по крайней мере всегда поджидал его. И все-таки сейчас Ольга Николаевна застала его врасплох. Мустафетов почувствовал, как кровь разом бросилась ему в лицо и обагрила его щеки. Ему было досадно, что он так густо краснел, и он искал, как бы опомниться, как бы найтись, что бы лучше ответить. Между тем Ольга Николаевна продолжала в упор и испытующе смотреть на него, ожидая объяснения. Наконец он сказал:
— И до вас дошли эти глупые сплетни! Но, Боже, до чего человечество завистливо и злобно! Я знал, предугадывал, что кто-нибудь придет и выложит пред вами всю эту грязь. Я давно хотел и сам собирался рассказать вам все, да только берег ваш слух и ваше достоинство. Но людям еще мало разыскать грязь и гадость, им надо ее размазывать.
Она невольно улыбнулась реальности его речи и сказала:
— Однако вы выражаетесь…
— Ах, Ольга Николаевна! Не до выражений, когда подлецы, негодяи стремятся отнять у вас все, что вам дорого и мило в жизни.
— То есть? — несколько задорно спросила она.
— Я говорю о вас, конечно.
— Очень лестно! Только вы мне все-таки до сих пор не ответили, чем объяснить ваше дело в Киеве?
Мустафетов уже достаточно овладел собою, а следовательно, надеялся овладеть и положением. Он вернулся к прежнему своему месту, сел как будто успокоенный и заговорил:
— Вы хотите знать подробности? Что ж, извольте! Я посещал один дом. Кроме самых дружеских отношений к мужу и крайне платонической симпатии к жене, в моем сердце не таилось и тени какого-либо иного чувства. Но в этот дом втерлось еще одно лицо с совершенно иными намерениями, и я счел долгом раскрыть мужу глаза с целью предупредить несчастье. Тогда мне отомстили, и отомстили именно те, которым я искренне желал добра. Меня оклеветали в постыдном захвате чужой собственности, чтобы окончательно запятнать мою честь и обезоружить, — меня привлекли на скамью подсудимых. По счастью, правда на этот раз восторжествовала, и я вышел из суда вполне обеленным. Вам, конечно, сказали, что я был торжественно оправдан?
