– А как у вас возник умысел на подготовку и исполнение убийства? – продолжала наступление Захарьина.
– Ах, вы об этом, – ответил Игорь Юлианович, – в разгар наших терок, когда Розенфельд застукал нас с Татьяной, я был у него дома и в подъезде заметил объявление о сдаче квартиры. Я незаметно сунул в карман отрывной талончик объявления, потом встретился с арендодателем. Такая, знаете ли, старушка, в силу обстоятельств ставшая владелицей трех или четырех квартир в Москве. Мы очень культурно поговорили, я объяснил ей, что квартира нужна мне для встречи с женщиной, кутить, пить и делать химические опыты я не собираюсь, ну и сразу же без торговли согласился на ее цену и дал задаток за два месяца. Я понимал, что это мой единственный шанс подобраться к Розенфельду. Я еще не был уверен, что убью этого гада, в голове у меня крутились идеи разных жестоких подстав и розыгрышей, но в глубине души я знал, что на этот раз Володе от меня не отбиться. Кто-то должен был положить конец похождениям этого мерзавца.
– Гражданин Кляйн, где вы приобрели оружие?
– Гражданка следователь, – с издевкой ответил Кляйн, – вопрос непростой, поскольку оружие состоит собственно из двух частей. Пистолет ПМ я купил еще в 90-е. Конечно, мне может быть поставлено в вину незаконное хранение оружия, но вспомните то время. Какой занимающийся бизнесом человек, а, впрочем, и не занимающийся бизнесом, не имел тогда оружия? Этот пистолетик я купил, как это ни странно, в обители советского спорта, а тогда большой барахолке в Лужниках. Там запросто можно было купить и АК и АКМ, но для моих целей они были слишком громоздкие. А вот ПМ – то, что надо. Понятно, что никаких сертификатов я не имел и фамилию продавца я не знаю. Гораздо сложнее со второй частью. То есть с глушителем. Его сделал мне за большие деньги по спецзаказу один знакомый умелец. Мастер-золотые руки. Дружим мы с ним давно, когда-то он мне и моим детям точил коньки, фамилию его я забыл, да и никогда не знал. Так, встречались, в разных шалманах у стадиона юных пионеров. Больше по этому поводу ничего сказать не могу. Есть ли у моего пистолета криминальная история, вам узнать легче, чем мне. Когда из говна его вытащите, пробьете, номер не спилен, все в полном порядке.
– Так, – протянула Захарьина, – будем считать, что глушитель вам изготовило неустановленное лицо. Поехали дальше. Как вы разработали план убийства Розенфельда именно пятого июля?
– Ну здесь все просто, – протянул в ответ Кляйн. – Во-первых, Вова скоро уезжал, не знаю точно, когда, но во время наших разговоров 5 июля, он долго распространялся о том, что к вывозу мамы все готово. Я очень боялся, что он вынудит уехать с ним Татьяну. Во-вторых, я слышал ругань между Розенфельдом и Брахманом утром пятого числа и слышал, как Розенфельд в жесткой форме приказал привезти то, что было обещано, к нему на квартиру не позднее шести вечера. Более подходящих условий для совершения убийства и не придумаешь. Нужно было просто дождаться, чтобы Брахман навестил Розенфельда, а потом убить его. И пусть его труп гнил бы в квартире. Хватились бы нескоро. Ну а дальше вы знаете. Я застрелил Розенфельда, взял сумку с деньгами, ведь не пропадать добру, и поднялся в съемную квартиру. Я хотел уйти через часик, но здесь началась кутерьма, устроенная Вовой Крохиным. Вот такие дела. Поэтому эвакуировался я только утром после того, как дом покинули Володя с Катей. Меня вообще-то такое событие устраивало весьма и весьма. Подонок Брахман вдруг решил помочь сыну своего закадычного друга Крохина. Такого поступка я от него, честно говоря, не ожидал. Но потом этот гад подтолкнул Мишу к самоубийству. Хотя и я хорош. Бедняга Крохин приходил ко мне советоваться и сказал, что умные люди считают, что спасти Вову можно, только приняв вину на себя. По кое-каким деталям я понял, что эту мысль подкинул ему Петя Брахман. А дальше я совершил несусветную глупость. Я начал объяснять Мише, что следователь Захарьина выведет его на чистую воду после получасовой беседы и следственного эксперимента. Вот тут-то я и ляпнул фразу: «Вот если бы ты написал признание и уехал бы куда-нибудь, где тебя не сразу бы нашли, это другое дело». Вот так я погубил друга. Он уехал в такие места, которые, как говорил Воланд, значительно дальше Соловков. Во всей этой истории мне только Мишку-то и жалко. Непутевый был парень, дурак, можно сказать, занимался у Розенфельда самым грязным делом – заносом денег. Но ведь когда-то Миша был прекрасным промысловым инженером. Работал отлично. Жизнь его сломала. А уж как он любил свою Мадлен и сына Володю. Вот ведь какая история получилась, – грустно закончил статусный красавец.
– Гражданин Кляйн, – задала следующий вопрос Захарьина, – расскажите подробно о похищении вами денежных средств в размере 400 тысяч евро.
– Не было никакого похищения. Сумку вы нашли, деньги пересчитали, ни одного еврика не истрачено. Я вообще очень напряженно думал о том, что с этими деньгами делать. Не хотелось мне тратить грязные деньги Розенфельда. Но и оставлять их на месте преступления тоже было нельзя. Эти деньги либо сперли бы те, кто нашел труп. Либо обратили бы в доход любимого государства, к которому, я прямо скажем, не испытываю теплых чувств. Я продумывал вариант в духе Юрия Деточкина, то есть направить эти средства хорошему проверенному детскому дому или интернату. Но это требовало времени и аккуратной работы. Мерзких жуликов, прячущихся под личиной благотворителей, хватает. К тому же слышал, что в детских домах, даже в интернатах идет разворовывание пожертвований детям. Времена Деточкина давно прошли.
– Последний вопрос на сегодня, – грустно сказала Захарьина, – скажите, гражданин Кляйн, Татьяна Волкова была посвящена во всю эту историю с убийством.
– Ну что вы, Анна Германовна. Танюша и понятия обо всем этом не имеет. Когда она плакала у меня на плече после каждого принудительного похода к Розенфельду, я выдумывал для нее всякие благостные истории о том, как мы отделаемся от Володьки и как мы будем жить долго и счастливо.
– Хотелось бы верить, – сказала Захарьина. – Гражданин Кляйн, теперь вами будет заниматься в основном Петр Петрович Трефилов. Его задачей является точное юридическое закрепление полученных результатов расследования.
– Это что значит? Вы перестаете вести мое дело? – разочарованно сказал Кляйн.
– Конечно нет, – грустно сказала Захарьина, – Пока я являюсь руководителем оперативно-следственной группы. Но чем черт не шутит.
Анохин с грустью посмотрел на старшего следователя по особо важным делам.
Воскресенье, 29 августа
К 11 часам дня Анна Захарьина прибыла в приемную своего шефа. «Какая приятная пустота, – подумала она, – даже секретарши нет».
Ровно в 11 часов Смирнов выглянул из своего кабинета и приглашающими жестами позвал к себе. К удивлению государственного советника юстиции третьего класса, на столе Анатолия Борисовича красовался серебряный поднос, на котором возвышалась гора изумительных румяных сырников и две вазочки с вареньем и сметаной. Анну удивило, что уже стояли два чайных прибора и одна из чашек прямо указывала на место за приставным столом, где надлежало устроиться Анне. «Шеф уже полопал и, видимо, будет продолжать лопать дальше», – радостно подумала Анна. Лучшей обстановки представить себе невозможно. Анатолий Борисович широко улыбался. Казалось, встреча с Захарьиной в чудесный воскресный день доставляла ему некоторое удовольствие.
– Ну, Анна Германовна, – полуофициально начал Смирнов, – излагай свои соображения по завершению дела об убийстве Розенфельда. Ты же ведь понимаешь, решать будет суд. Но суд будет рассматривать те решения, которые будут заложены в обвинительном заключении по результатам следствия, а оно будет сформировано, прямо скажем, тобой и твоей группой. Рассказывай мне суть вопроса, исходя из этого.
– Анатолий Борисович, – серьезно ответила Анна, – здесь все не так просто, нужен ваш совет и ценные указания. Есть как бы два плана в этом деле. Первый план очевидный. Это убийство Розенфельда, в общем-то, на чисто бытовой почве. Убийца Кляйн производит неплохое впечатление. В том гадючнике, который устроил Владимир Розенфельд под видом московского представительства компании Колорадо Текнолоджис, он, как мне кажется, самый приличный человек. Конечно, он должен понести наказание. Но скажу честно, как следователь следователю. – Смирнов ухмыльнулся. – У меня при всей моей многолетней выучке чесались бы руки пришить этого негодяя Розенфельда. Но понятно, что здесь все будет по уставу, то есть по уголовному кодексу. Но здесь тоже есть один больной вопрос. Я хочу постараться оставить на свободе биологического сына Розенфельда Володю Крохина и его жену Екатерину. Буду откровенна. Из достоверных источников мною получено мнение о том, что этот парень необыкновенно талантливый, а, может быть, и гениальный художник. Это мнение не какой-нибудь тети Моти от искусства, а нашего авторитетного искусствоведа и блестящего художника Рыбаря-Панченко. Этот деятель комплиментов зря не раздает. Мальчишка великолепный. А тогда действовал как в помутнении. Сделать его свидетелем я не могу. Он явно виновен в сокрытии улик и введении следствия в заблуждение. Но не сажать же за это.
