Ознакомительная версия.
— Номер сорвете! — возбужденно зашептал Липский. — И так тут все на лезвии бритвы балансирует.
Вы еще лезете!
— Я никуда не лезу. — Колосов стряхнул его с себя. — Я просто подумал.., зверь же.., хищник.
В клетке начало происходить что-то. Липский махнул рукой — подождите вы! Смотрел на манеж.
Пятнистые ерзали на своих тумбах, переминались с лапы на лапу, и то один, то другой пытался спрыгнуть, подавая голос, рычал, скалился.
— Валя! Внимание! — крикнул Липский. — Справа!
«Справа», на взгляд Никиты, не происходило ровным счетом ничего. Там сидела сонного вида зверюшка ростом с хорошего теленка с клыками и когтями и брезгливо косилась в сторону пустого амфитеатра. Но едва Разгуляев приблизился, этот леопард мгновенно преобразился: бешено оскалил клыки и начал метко и сильно наносить удары лапой по тонкой палке в руке дрессировщика.
— Валя, ради бога, осторожнее., не перегибай…
— Я сам разберусь, Теофил Борисыч!
Липский наклонился к Колосову:
— Что вы наделали, а? Зачем забрали Генку? Ведь это же… Без ножа вы нас зарезали. Валентина в такие условия поставили! Он жизнью рискует!
Колосову уже осточертело отвечать на подобные упреки. Так и подмывало брякнуть этому «укротителю элефанта», в чем именно обвиняется Генрих Кох.
Злобное рычание из клетки. «Неподдающийся» леопард нехотя спрыгнул с тумбы и так же нехотя, огрызаясь на каждом шагу, направился к пирамиде в центре манежа. Прыгнул на одну из ее ступеней. На две другие ступени Разгуляев загнал еще двух леопардов. Потом положил хлыст на шар, подошел к пирамиде и… Тут Колосов похолодел. Дрессировщик протиснулся между пятнистыми телами и оседлал того самого зверя, который всего минуту назад пытался достать его когтями. Два других леопарда оказались у него за спиной, на возвышении. Никита отлично видел, куда именно был направлен их острый прицельный взор: на открытую шею и плечи человека.
— Самый опасный трюк. Сейчас он в полной их власти, — шепнул Липский. — Если что, не дай бог, никто и вмешаться не успеет. На этом трюке погиб великий Тогарэ.
Барабанная дробь смолкла. Могильная тишина в цирке. Ворчание леопарда. И — марш «парад-алле» из динамиков. Разгуляев спрыгнул на манеж.
— Тогарэ был знаменитый укротитель начала века. Красавец, женщины его просто обожали. — Липский как-то странно смотрел на арену: одновременно с восхищением и неприязнью. — Эпатировал публику знаете как? На арену в начале номера выставляли гроб, выпускали львов. Они выволакивали из гроба кровавые куски мяса, рвали и пожирали их прямо на глазах публики. Оргия, одним словом, кромешная.
Дамам дурно делалось. А затем в клетке появлялся сам Тогарэ и силой загонял зверей на тумбы, заставляя бросить добычу. Он первый придумал и эту вот «пирамиду смерти». На ней и погиб — на него бросился леопард, загрыз. Валентин похож на Тогарэ, сам это знает, подражает ему… Дурак. Самонадеянный мальчишка…
— А в вашем цирке это самое, ну, с гробом, проделать не пытались? — спросил Никита, следя за манежем. Там вроде все утихомирилось. Звери снова чинно расселись по местам.
— Генка как-то раз предложил. Говорил, что гуманной дрессировкой никого сейчас не удивишь.
Нужен риск, эпатаж. Одним словом, опасный кровавый спорт. Это, мол, значительно повысит сборы.
— А он не сообщил, откуда гроб взять?
— Нет. А при чем тут… — Липкий внимательно глянул на Колосова и ответил холодно:
— Естественно, этот бред отвергли. Всему есть предел, в конце-то концов.
— День добрый. Какими судьбами?
Колосов отвернулся от Липского — с той стороны клетки на него смотрел Разгуляев. Он стоял, широко расставив ноги, вполоборота к ним, не упуская из виду и рассевшихся полукругом на тумбах хищников.
— Вы ко мне?
Никита увидел в его холодном насмешливом взгляде что-то…
— К вам. Надо поговорить.
— Ну, раз надо…
Разгуляев шагнул к боковой двери клетки, той самой двери, у которой некогда бессменно дежурил Кох, и с лязгом отодвинул засов.
— Раз надо — прошу. Заходите, потолкуем.
Синие глаза… Никита видел в них сейчас лишь презрение. Он почувствовал, как предательски сжалось его сердце.
— Ну, мент, что, особого приглашения ждешь?
А вот и зрители… И голос до тошноты знакомый.
Под ложей осветителей стояли испуганный, враз потерявший дар речи администратор Воробьев, два каких-то плечистых бугая в тесных дорогих костюмах и… Клиника собственной персоной. Клиника — весь белый, как ангел, — брюки, рубашка, пиджак, небрежно свисающий с плеча. Со знакомым Колосову пластырем на губе и в темных очках от Валентине.
— Ну? — тихо и дружелюбно промолвил он. — Что же ты, дружок? Мы гостям всегда рады. Всегда и везде.
Колосов шагнул в клетку. Разгуляев захлопнул дверь. Лязгнул засов. Кто раз ступил на манеж — тому нет дороги назад. Помнится, в одной их беседе это гордо говорил Воробьев. А он, Никита, все старался заткнуть фонтан его профессионального красноречия, задавая сухие протокольные вопросы. А надо было спрашивать совсем про другое!
Никита чувствовал, как все они напряженно смотрят на него — эти пятнистые с янтарными глазами — звери. И другие, отделенные от него прутьями и сеткой — люди. И только один из них его последняя опора и надежда. Но как раз он и поворачивается спиной…
— Стойте спокойно и не делайте резких движений, — услышал он голос Разгуляева. Это был совершенно иной голос, чем тот, каким его приглашали сюда, испытывая на испуг.
И точно уловив что-то в дрогнувшем тоне дрессировщика, пантера, сидевшая на крайней левой тумбе, пружинисто спрыгнула вниз. Черная тень на опилках.
— Уголек, на место!
Но она не послушалась. А следом за ней со всех сторон разом — бешеное гортанное рычание. Оскаленные пасти, удары лапами. Колосов прижался к сетке. Почувствовал, как враз вспотели у него ладони. Можно было, конечно, достать старого верного товарища — табельный, но…
В изготовившуюся для броска пантеру с размаха полетела брошенная Разгуляевым тумба. Следом со своих мест на нее прыгнули два леопарда. Визг, хриплые вопли. Клубок дерущихся тел на опилках. Разгуляев вытолкнул Колосова из клетки.
— Сукин ты сын. Валька, ты какие шутки шутишь?! — крикнул ему Липский, подскочил к Никите. — Вы не ранены?!
Колосов мотнул головой — нет! Он видел, как на манеже Разгуляев, схватив арапник, ринулся к дерущимся, щедро раздавая пинки и удары. А потом откуда-то сбоку хлынула из брандспойта мощная струя воды. Кошачий вой, злобное фырканье, кашель. И — огромная лужа на манеже. И что-то красное… Кровь?
Разгуляев был мокрым с ног до головы. Его левое предплечье в крови, черный рукав располосован в клочья. Улучив момент, его достала чья-то когтистая лапа. И он даже не успел заметить в горячке, кто это был — пантера или леопард.
— Фельдшера зови, звони в «Скорую»! — рявкнул Липский и вдруг, обернувшись к Воробьеву, Клинике и двум его телохранителям, покрыл их громоподобным, трехэтажным матом, который потряс не только его тщедушное хлипкое тельце, но и купол шапито.
Консультантов сдернул черные очки. Смотрел на арену, не мигая. Потом опустился в кресло первого ряда. Из динамиков все еще гремел марш. Но ни он, ни Колосов, казалось, и не слышали музыки.
Обо всех этих событиях Катя понятия не имела.
Однако весь последующий день она провела как на иголках. Не могла дождаться заветного вечера, чтобы сорваться в метро, успеть на рейсовый автобус в Стрельню — хотя бы ко второму отделению цирковой программы. У Кравченко был выходной. Не позвонить домой, не предупредить — означало сжечь за собой последние жалкие мосточки. Катя позвонила.
Трубку вместо Кравченко взял Мещерский. Он снова гостил у них (переезжал бы совсем! — подумала Катя). По голосу Мещерского было ясно, что пива приятелями уже выпито немало.
— Сереженька, а ты снова у нас? А почему не на работе в офисе? — ехидно осведомилась Катя.
— Я к зубному ездил, по дороге заглянул. Тебе Вадьку?
— Нет, обойдусь. Передай, пожалуйста, ему, что я сегодня задержусь. У меня срочные дела в Стрельне.
Зловещее молчание на том конце провода. Бормотание — Мещерский шепотом пересказывает.., звон разбитого стекла. Катя прикинула в уме, что там в сердцах трахнуто об пол? Бутылка или же те высокие бокалы, которые она подарила драгоценному В. А, на его прошлый день рождения? «Так скоро и до драки дойдет», — подумала она. Говорят же (и не раз это подтверждали сами потерпевшие в семейных скандалах жены) — раз лупит муж свою подругу жизни, значит, ревнует. А если ревнует, значит.., любит? Неужели?
— Катя, жду тебя без четверти семь у метро на остановке, — решительный и вместе с тем умоляющий голос Мещерского.
— И ты в таком состоянии сядешь за руль? — спросил она. Так, приехали. Сторож-соглядатай!
Гудки. Это не душечка Мещерский повесил трубку. Катя знала это преотлично Это Кравченко поставил жирную точку в их препирательствах. У метро без четверти семь действительно уже бдительно дежурила знакомая синяя «девятка». Катя подумала, насколько было бы ей легче, если бы сторожить ее в цирке приехали они оба или же вместо Сереги приехал бы сам… он, драгоценный. Они бы поскандалили, повыясняли бы отношения. Кричали бы друг на друга, может быть, даже подрались — черт с ними, с приличиями!
Ознакомительная версия.
