— Что в стене есть пустое пространство! Я вас правильно понял? — догадывается Дарлинг.
— Именно! Это обычная практика при строительстве — в стенах при избытке пространства устраивают чуланы или лестницы, которых не было в первоначальном плане. Но в вашем случае нет ни лестниц, ни чуланов.
Дарлинг все еще рассматривает план, а Томпсон уже идет к стене, за которой, по его мнению, находится потайная комната. Искать приходится не так уж и долго. Дверь в потайную комнату — в коридоре за панелями. Томпсон обнаруживает ее по сквозняку, который колеблет пламя свечи.
— Видите, — Томпсон простукивает костяшками пальцев дерево. — Там пустота, Дарлинг! Но если уж здесь есть дверь, то она должна как-то открываться.
Дарлинг с недовольным выражением следит за тем, как Томпсон внимательно изучает стену вокруг потайной двери — стучит, нажимает, пытается сдвинуть с места детали резного декора. Наконец ему удается найти потайную пружину, и раздается негромкий щелчок.
За дверью темно, как в старом склепе. Томпсон оглядывается на хозяина дома, в глазах его светится торжество. Сам Гарольд Дарлинг кажется поколебленным, однако потайная комната еще ни о чем не говорит. Томпсон жестом просит у него лампу и проходит внутрь.
— Здесь лестница! — сообщает он в ту же секунду.
Да, в темной комнатке, где с трудом могут поместиться двое, нет ничего, кроме лестницы, которая ведет вниз, в темноту. Томпсон замирает наверху, не решаясь сделать первый шаг.
— Вы чувствуете запах? — спрашивает он.
Снизу действительно поднимается еле уловимый аромат химикатов.
— Это здесь! — Томпсон поднимает лампу, освещая старые ступени, и начинает спускаться.
Спуск будет долгим, лестница ведет в помещение, расположенное, очевидно, ниже подвала. Оно напоминает тайную молельню вроде тех, что строили при короле Якове преследуемые государством католики. Впрочем, это убежище было устроено с целями далекими от религиозных.
Журналист, застыв на месте, оглядывается по сторонам, повторяя одно: «Боже, Боже мой». На грубо сколоченных полках и столе стоят сосуды с помутневшим спиртом, в котором находятся человеческие органы. Здесь есть также загустевшая кровь в прозрачных колбах и вещи, скорее всего, принадлежавшие жертвам кольца и серьги. И венчает эту ужасную коллекцию заспиртованный человеческий зародыш.
Нерожденный ребенок Мэри Джейн Келли.
На столе рядом с препаратами лежит раскрытая книга из коллекции Джона Беккета со свежими пометками на страницах. Фрэнсис Томпсон склоняется над ней и пытается разобрать записи.
— Это не почерк Сикерта, — бормочет он. — Но я его видел где-то… Это же ваш почерк, Дарлинг!!!
Он оборачивается к писателю. Оборачивается вовремя, чтобы заметить нож, который обрушивается на него. Томпсон отскакивает в сторону. Острое, как бритва, лезвие задевает его руку.
— Не может быть, — повторяет журналист, в то время как Дарлинг, надвигаясь, оттесняет его от лестницы в глубину комнаты.
— Боже мой, Дарлинг! Это были вы! Вы… Скольких вы убили? Вы ведь убивали еще, кроме тех пятерых. Сколько женщин понадобилось, чтобы создать этот жуткий паноптикум?
— Я не помню, вроде бы десять — двенадцать! Я не обращал внимания на такие мелочи. Вопрос не в количестве, мой дорогой друг… Но ваши выкладки с праздниками изрядно меня позабавили!
— Баллинг? Это вы перерезали ему горло?!
…Он старался говорить ровно, но я видел, как бледно его лицо. Он готов был вот-вот грохнуться в обморок. Старина Томпсон выбрал себе задачу не по плечу.
– Да, за самозванство и плагиат! Уолтер Сикерт рассказал мне, с ваших слое, о письмах и о почке — вы ведь знаете, Уолтер бывает весьма болтлив. Он же дал мне прочесть ваше стихотворение, оно мне понравилось, Томпсон. Жаль, что вы вознамерились сменить профессию и подались в детективы! Кое-что вам удалось угадать — например костюмы! Я позаимствовал их у Сикерта для своих вылазок. Уолтер вряд ли был на меня в обиде, учитывая, сколько я для него сделал!
– Но зачем? Зачем вы все это делаете?
— Яне могу вам сказать. Вряд ли вы меня поймете, да я и сам не все еще вполне понимаю. Но есть нечто, что сильнее меня, вас, лондонской полиции — воообще всего…То, что выше Смерти и Жизни. Оно в этих стенах, в этих книгах. И я отныне — часть этой силы!
— Я понимаю… о, я теперь понимаю… Вы просто сумасшедший!
С этими словами он вытащил из кармана револьвер.
– Неужели вы думали, я приду сюда безоружным?
– Бросьте, вы не сможете выстрелить в меня, — спокойно сказал я.
Револьвер щелкнул и дал осечку.
— Я же говорил, что вы не сможе…
Томпсон нажал на курок еще раз, выстрел прогремел оглушительно. В воздухе запахло порохом. Нужно ли говорить, что он не попал! Вероятно, Фрэнсис Томпсон никогда раньше не стрелял из револьвера. Я сделал выпад и вторично ранил его в руку, на этот раз глубоко. Он выпустил оружие, но ударил меня своей лампой.
Я отпрянул, а он, шипя от боли, прижался к стене — отступать дальше было некуда.
– Вы не выйдете отсюда живым! — пообещал я. — Знаете, друг мой, я думаю, что само Провидение послало мне вас. Да-да, вы были правы, и все не случайно! Теперь, с вашей помощью, я смогу дополнить свою коллекцию, не утруждая себя ночными экспедициями, — признаться, они очень изматывают. Вы ведь понимаете, что мы не можем выпустить вас, Томпсон, это было бы ошибкой.
– Мы?
Фрэнсис Томпсон тяжело дышал, рана на руке кровоточила, с каждой секундой он терял силы. Лицо его блестело от пота, мокрая прядь волос прилипла ко лбу. Он боялся, он не хотел умирать. Как и все они…
Я и Джон Беккет. Давным-давно — так начинаются старые сказки — он попытался заключить сделку с дьяволом, но ему в этом помешали. С тех самых пор он ждал человека, который поможет ему. Ждал меня! Он предложил мне сделку, и я принял ее. Откровенно говоря, у меня и выбора-то не было. В конце концов, это явилось самым интересным приключением всей моей жизни. Литератор из меня неважный, и никакими заклинаниями этого не исправить, но зато я неплохой хирург, Томпсон. Я никогда не рассказывал вам, но я три года был судовым врачом на одном из кораблей американского флота. Там я познакомился с одним стариком из тех, что еще недавно возили рабов из Африки в Штаты. Он много знал об убийствах. Для него это было привычным делом, вроде разделки рыбы.
– Сикерт… знал?
— Нет, его же почти никогда не было дома, он все время бродил по Ист-Энду, но наши пути ни разу не пересеклись. Я хорошо изучил восточный Лондон еще десять лет назад, когда приезжал сюда в первый раз. Тогда я три месяца провел в Лондоне у моего родственника по материнской линии, который впоследствии оставил мне наследство. Надо признать, что он был большим любителем притонов, и мне не раз приходилось разыскивать его в Уайтчепеле. Естественно, об этом я не рассказывал никому — джентльмен не может выносить на публику подобные вещи…
Я нарочно тянул время, зная, что с каждой секундой Томпсон теряет кровь и силы, а он просто не знал, что предпринять. Револьвер лежал на полу между нами, но был для него недосягаем — потянись он за оружием, и я перерезал бы ему горло, как ягненку!
— Мне мешали только шпики, — продолжил я рассказывать, — шпики, которые крутились возле дома, после того как здесь побывал принц. Из-за них мне пришлось надолго прервать свои похождения, но, как только слежка была снята, я снова вернулся к своим милым развлечениям.
— Вы это так называете?
Томпсон метнул в меня лампу, я прикрылся рукавом, и в этот момент он бросился к своему револьверу. Это было глупо — ему следовало бежать к лестнице! Я оттолкнул его к стене, не давая приблизиться к оружию. Вся комната была теперь ярко освещена — лампа раскололась от удара, и горящий керосин залил пол. Деревянные полки вспыхнули, но никто из нас не стал тратить времени на борьбу с огнем.
Отчаяние придало ему силы, но он ничего не мог противопоставить моему ножу. Один чувствительный удар, который Фрэнсис успел нанести мне, стоил ему глубокой раны близ сердца. Он стоял, пошатыеаясь, и зажимал ее рукой, а темная кровь обильно текла меж его пальцев.
— Ваше дьявольское гнездо сейчас сгорит, Дарлинг! — сказал он. — А вас найдут, рано или поздно. Неужели вы думаете…
Томпсон не договорил и поперхнулся кровью, попавшей ему в легкие. Он опустился на колени, словно собирался молиться; ноги уже не держали его.
Огонь уже лизал потолок, книга Беккета на столе горела, и я не мог подойти к ней, чтобы сбить пламя. Пылали полки со всем, что было собрано мною за эти месяцы. Банки с препаратами лопались одна за другой, вытекший спирт вспыхнул голубоватым пламенем. Оставаться здесь было опасно: дым затянул комнату, он разъедал глаза и не давал продохнуть. Спасать что-либо было поздно.
