Они же слушали, как завороженные! Они же говорили, что после него можно в кино не ходить! Они же сами простые, как три копейки! Им такой подарок, как Федя, и не снился! Но нет, начиналось всегда, как по программе, с каждой новой девицей — одно и то же: «Надо тебе учиться, надо тебе поступать, надо тебе готовиться…» Почему «НАДО»? Кому он и что должен? Ничего! Никому! И пошли все на… Кому не нравится — иди вон!
Они и шли вон. Сначала радовались, отхватив такого парня, потом — шли вон. Без оглядки и без сожалений. С облегчением шли вон, словно от обузы избавились… Бабье, сучки! Ясно, зачем его учиться подбивали: надеялись, что он прославится и будет огребать такие бабки, что Кольке, который наркотой торгует, не снились! А они, значит, при нем, при звезде экрана, на всякие тусовки светские шастать будут, туалеты себе дорогие заказывать, по Каннам разъезжать… Вот зачем им надо было заставить его учиться! Все под себя, бабье! Если б у него были деньги, — они бы не нудили: сделай то, сделай се! Они бы за счастье почли любой его каприз выполнить! Их не стало бы интересовать его образование, даже если б у него три класса было; их не стал бы интересовать источник его дохода, даже если бы он был киллером наемным, — все бы схавали, и утерлись бы, и у ног бы ползали за красивые шмотки и цацки, за возможность выйти в дорогой кабак и покрасоваться! У-у, твари продажные!
После четырех попыток сойтись с разными девушками, закончившихся одинаково неудачно, Федя весь женский род стал глубоко презирать и серьезные отношений больше ни с кем заводить не желал. Пустился было в «просто секс», но любительницы последнего едва не отбили у него напрочь естественную физиологическую потребность. За пару лет «просто секса» он такого навидался, чего его самая изощренная фантазия представить не могла. Но больше всего — больше групповух и прочего непотребства, — в память врезалась одна сцена: он свалился с температурой под сорок, в бреду и в поту. Открыл воспаленные глаза от какого-то непонятного беспокойства и обнаружил… Что на нем трудится страшненькая панковатая девица, ни лица, ни имени которой он вспомнить не смог!
Увидела, рвань, что предмет находится в рабочем положении (чему виной была исключительно температура под сорок) и решила свое удовольствие поиметь!
Федя весь свой любовно-сексуальный опыт подытожил: все они одинаковы, все ненасытны, и все так и норовят мужиком попользоваться! Хоть деньгами, хоть… Но особенно деньгами!
И потому, разглядывая у дискотеки красивых, дорого и вызывающе одетых телок, которые ему не принадлежали и принадлежать не могли, Федя ненавидел их страстно. Все они были куплены, куплены с потрохами, со всеми этими соблазнительно выглядывающими из глубоких вырезов сиськами, с этими аппетитными попками, туго обтянутыми микроскопическими юбками, с этими нежными ляжками, нахально сотрясающимися при каждом шаге на высоченном каблуке!
Куп-ле-ны!
Но — не им.
Эти роскошные самки принадлежали отвратным, самодовольным, жирным и старым богачам. По той простой причине, что у них есть деньги. Наворованные. Те самые деньги, которые никак не даются Феде в руки. Как и красивые, дорого упакованные, вернее распакованные, услужливые девочки.
И от этого хотелось выть. Это было в высшей степени несправедливо.
Это было еще обидней, чем неоцененные таланты.
Именно тогда он произнес фразу, предопределившую его дальнейшую жизнь: «Это несправедливо, — сказал Федя, — что красивые девочки трахаются со старыми богатыми уродами. Красивые девочки должны трахаться с красивыми мальчиками. Такими, как мы. Правда, мужики?»
И в блеске ответных взглядов троих верных щенков загорелась заря его новой жизни.
* * *
— От скуки, значит… — Алексей решил, что пришла пора подытожить разговор. — Итак, Антон, у тебя есть два варианта, — либо ты мне веришь и делаешь так, как я сказал, либо — ты мне не веришь и бежишь бегом меня закладывать своим. Только запомни: в этом случае ты не доживешь и до вечера.
Теперь выбирай.
— А чего это ты такой добрый? Чего это ты пришел мою жизнь спасать?
— Слушай, малец, ко взрослым надо на «вы» обращаться… А ты, значит, думаешь, что всем на всех наплевать, как тебе? Ты думаешь, что мир вот так именно устроен: каждый за себя, а остальных можно в штабеля складывать и по ним идти вперед, к своим паскудным деньгам, которые ты потом прокутишь в один день с девками? Или девки тебя уже не интересуют, перетрахался? Что ж тебя интересует, безмозглый ты мой?
— Деньги. Деньги — это власть, — серьезно ответил Нахаленок.
— Власть над швейцаром, который тебя пустит туда, куда не пускает других? Власть над официантом, который тебе жрать принесет и туфлю оближет заодно? Власть над продажными девками, которые тебе все остальное оближут за деньги? Шмотки купить? Машину? Что еще? На острова съездить? Ладно. А дальше?
Вот, представь, у тебя все это есть: жрачка, шмотки, машины, цепь в пять кило золота на шее, красивые девки, острова, пальмы, дача-крепость под Москвой… Ну и с кем ты на даче жить будешь? Со шлюхами? Да они тебе обрыднут через месяц. С кем на острова поедешь? С друзьями? Да нет у тебя друзей, мальчик, у тебя есть только подельники, которые готовы тебя разменять при первой же игре! Чем душу заполнишь? Чем жить будешь? Своим отражением в зеркале с цепью до пупа и прикидом от Версаче? И сколько ты так протянешь, онанируя и кончая от своих «денег» и своей «власти»? Чего я такой добрый, спрашиваешь? Проще пареной репы: жаль мне тебя. Тебя твоя мать жалеет? Уж наверняка. Жалеет, потому что любит.
Вывод простой: не все деньгами меряется.
— Вы что ль, тоже меня любите? — ухмыльнулся Нахаленок.
— Вот дурень… Я тебе объясняю то, чего твои куцые мозги никак освоят: не все деньгами и шкурными интересами меряется. Впрочем, как хочешь. Я тебе сказал: у тебя два варианта. Выбирай.
— Есть еще третий…
— И какой же?
— Сбежать, — Антон тоскливо посмотрел в окно.
— Беги. Уже придумал, куда?
— Нет… Но можно спрятаться где-то, потом за границу…
— Ну-ну. Тебя мама до сих пор супчиком кормит, куда же это ты собрался? Один, без языка, без денег? Что-то у тебя, конечно есть, но ты быстро потратишь. А дальше? Работать ты не умеешь, образования у тебя нет, никто тебе не поможет, и никому ты там не нужен. Ни родителей, ни друзей — никого. Оно тебе надо?
— Ага, лучше в тюрьме сидеть! Да вы знаете, сколько мне дадут?
— Это как повернется. За помощь в поимке опасных преступников тебе могут сильно скостить… В общем, Антон, тебе решать. Я все сказал, можешь вытряхиваться из машины. Встретимся на месте, если решишься. Не забудь, как и что делать. Главное, сразу падай!
Нахаленок выползал из машины нерешительно, как будто что-то хотел еще спросить, или что-то хотел получше понять, в чем-то удостовериться… Но, так и не сказав ни слова, закрыл за собой дверцу «Нивы» и ушел к подъезду, не обернувшись.
Кис проводил его взглядом, качая головой. Он сильно рискнул, пустившись в откровения с мальчишкой, но выбора у Алексея не было: ему одному не уберечь пацана, если тот сам себе не поможет. А уберечь хотелось: в его глупой и озорной беспечности было что-то симпатичное, что-то от шалопая Ваньки… Теперь, если Нахаленок его заложит Артисту, весь план Киса провален.
Но Кис был уверен, что не заложит. Не оттого, конечно, что просветлился, слушая Кисову проповедь, но просто сдрейфит: Кис ведь пообещал, что малец до вечера не доживет, если наябедничает… И, кстати, так оно и будет. И парнишка должен почувствовать своим хитрованским нутром, что детектив не блефует…
Помнится, в годы его юности ходила такая тупая шутка : «темнота — друг молодежи». Кис уже давно не молодежь, но темнота нынче ему действительно будет другом.
Он еще раз посмотрелся в зеркало: ну, на Стасика он, конечно, никак не похож, но ведь бандиты нисколько не сомневаются в том, что на этой даче прячется Стасик, следовательно, ничего не подозревают и в темноте не разберутся, а крепко приклеенная бородка свою роль сыграет.
Кис погасил свет. Полвторого ночи. Пора. Он открыл ставни двух окон, пустив в комнату немного ночного света от луны и отдаленного фонаря: чтобы у бандитов не возникло соблазна зажечь верхний свет.
«Ну что, мужики, все путем?» — спросил он в пространство. И, получив из пространства утвердительный ответ, сообщил: «Тогда я отправляюсь в койку».
* * *
Лежать пришлось долго. Нахаленок сказал: в два. Но в два их все еще не было.
Кис вспоминал услышанный от Антона рассказ и представлял себе Артиста, Федю Горика, «берущего партию»…
В этом он наверняка поднаторел. Формирование банды — это опыт, после которого можно что хочешь сформировать — хоть политическую партию, хоть секту, хоть террористическую группировку. Главное — найти, против кого объединиться. В природе не существует более мощной объединяющей силы, чем ненависть. Придумай врага, вызови к нему ненависть, кинь, как кость, мало-мальски складное идеологическое обоснование — и пожалуйста, у тебя под рукой послушная армия, готовая броситься по в нужном направлении только потому, что ты, якобы, увидел там врага. А с идеологическим обоснованием у Феди все в порядке: немножко демагогии и бери дураков тепленькими…
