— Я хочу тебя.
Она не шелохнулась. Но вдруг одервенела нежная шея.
— Я хочу тебя так, что не могу пошевелиться.
— Ну и не шевелись… Останемся без ужина, будешь сидеть голодный, — буркнула Александра.
Кис просунул руки вперед и сомкнул их у нее на груди.
— Нет, прямо сейчас, — выдохнул он в ее щекочущие пряди.
Он ощутил, как напряглось ее тело под его руками. Он разомкнул руки и положил их ладонями на ее живот.
Он впервые прикасался к Александре так. И сейчас, прижав ладони к этой мягкой, незащищенной части тела, почувствовал, как его мгновенно подхватила черная спираль смерча, разметывая его плоть в клочья, пронизывая мозг электричеством, высосав из его легких воздух так, что, казалось, они схлопнулись в смертельном выдохе, после которого невозможно было сделать вдох…
Александра сидела слишком прямо, пальцы ее все еще пытались терзать клавиатуру, но Кис видел на предательском экране череду бессмысленных букв, выползавших из-под потерявших контроль рук… Он чувствовал, как она сжалась, не желая сдаваться, но в этом жестком, напряженном теле он все же различил волну, словно оно сконцентрировало всю свою жизненную энергию там, под его руками, словно все соки этого растения ринулись ему навстречу, вовлеченные в круговерть поднявшегося в нем огненного смерча.
Он развернул ладони пальцами вниз и медленно, крепко прижимаясь к шелковой рубашке, повел их книзу.
— Уйди! Я работаю! — в голосе Александры послышались отчаянно-злые слезы.
Кис опрокинул ее вместе со стулом себе на колени. Заглянул в лицо: слух не обманул его, в темных глазах стояли слезы, и она старалась отвернутся от него.
Выгреб из стула, усадил к себе на колени. Сжал изо всех сил запястья, потому что Александра была явно намерена улизнуть. Она молча пыталась выбраться с Кисовых колен — он не пускал. Борьба закончилась в его пользу, она обмякла и затихла, ссутулившись у него на коленях. Слезы медленно ползли по побледневшим щекам.
— Не надо, не злись, — тихо сказал он. — Просто я не сразу оценил твой жест… Ты же знаешь, мужчины — тугодумы и консерваторы…
— Или тебе понравилось, что тебя упрашивали! — — Понравилось, — не стал отпираться Кис. — Тем более, что упрашивала ты!
— Ломался, как девица!
— Ну уж, не стоит преувеличивать! Я все-таки ломался, как мужчина!
— Называл подачкой!
— Я просто не правильно выразился, ты же знаешь, у меня лексикон бедный, не то что у некоторых журналисток, но я на самом деле хотел сказать «подарок»… Даже, пожалуй, хотел сказать «драгоценный дар»…
— Я должна была умолять тебя о милости!
— Это было так приятно…
— Признайся, тебе доставило удовольствие меня унизить! — всхлипнула она.
— Конечно…
— Мерзавец!
— Согласен.
— Негодяй!
— Видишь, и без словаря синонимов обошлись…
— Я тебя ненавижу!
— Разумеется. Я тебя тоже.
Кулачок стукнул его в плечо.
Кис кулачок поймал, прикоснулся губами, потом щекой…
Ее губы задрожали в новом приступе плача. Но хитрый персидский глаз уже заблестел проказливо из-под нависших на лоб каштановых волос.
Ах, плутовка! Он сгреб ее, отнес на диван, принес по молчаливому требованию носовой платок, на который Александра указала ухоженным ноготком, дружески подержал за плечи, ожидая, пока она успокоится…
И не успел опомниться, как был опрокинут, а плутовка уже сидела верхом, нетерпеливо срывая с него рубашку; пуговицы отскакивали с хулиганским треском, и наконец, Александра, торжествуя, добралась до его волосатой груди.
Припала; осыпала поцелуями; зарылась в шерсть. Пальчики, как паучки, проползли сквозь заросли, поскребывая коготками…
Он умирал. Он не верил, что это правда.
— Если бы я была блошкой, я бы поселилась здесь навсегда, на твоей коже, среди этих волосков, — простонала она, — и я бы пила твою кровь на завтрак, как апельсиновый сок….
— Кровопийца, — прохрипел в ответ Кис.
Он думал, что «молния» все-таки взорвалась, — но нет, это Александра, изловчившись, высвободила рвавшуюся к ней плоть.
Кис зарычал и, ухватив Александру, ринулся с ней с дивана на пол, на бледно-голубой китайский ковер.
Не выпуская ее из объятий, он путался в пуговках ее косоворотки, пытаясь их расстегнуть, и Александра, извернувшись, сорвала с себя белый шелк, оставшись только в белом кружеве лифчика.
Он напал, сдирая оставшуюся одежду. Он боялся разорвать Александру на части, он так давно хотел этого…
— А я бы, — прошептал он ей в ухо, подминая ее под себя — я бы забрался в тебя целиком, и сидел бы там вечно, пожирая тебя изнутри: на завтрак, на обед и на ужин!
— Как червяк яблоко, что ли? — хмыкнула под ним Александра, скосив хитрый глаз.
За оное оскорбление Кис отомстил ей со сладострастной жестокостью.
— О, нет… Это, скорее, удав… — еле выдохнула она. — Питон… коро… левский…
На этом светская беседа закончилась. У них были дела поважнее.
* * *
… Когда Алексей, уже полностью обессиленный, перевернулся на спину, Александра все не унималась. Оседлав его, она гладила его грудь, живот, она терлась об него щекой, она елозила по нему всем телом, то прижимаясь, то скользя.
— Не насытилась? — спросил Кис с некоторой опаской: вряд ли он способен в ближайшие два часа предложить ей что-либо еще.
— Сама не понимаю, что со мной… Не могу оторваться, в тебе есть что-то такое, какая-то энергия, которую я готова пить бесконечно…
— Пей, мне не жалко… И можешь продолжать массаж телом: буду представлять, что я в Таиланде…
— Ах, мерзавец, значит, ты представляешь голых таиландок?
— Ревнуешь?
— Я? Вовсе нет! Это я так, для поддержания разговора…
— Ладно, чего там, признавайся: я влюблена в тебя, Алеша, как кошка!
— С чего ты взял?!
— Да ни с чего. Это я так, для поддержания разговора!
Александра вдруг сползла с него и вытянулась рядом. Кис повернул голову, разглядывая ее посерьезневший профиль, замершее рядом тело… Внутри что-то неприятно сжалось в предчувствии слов, которые он сейчас услышит, и он успел за короткую паузу сто раз пожалеть о своей шутке.
— Прости, Алеша.
Он молчал, ждал продолжения.
Она снова заговорила. «Я не хочу, чтобы между нами оставались неясности. Я не влюблена в тебя. Я тебя очень люблю — как друга, как брата, как… не знаю, как хочешь; я тебя хочу и никогда еще не испытывала такого сильного физического влечения, это правда. Но я не влюблена. Я не знаю, меняет ли это что-то для тебя, и если да, то насколько серьезно; но я не хочу тебя обманывать. И я не знаю, к чему придут наши отношения, будем ли вместе счастливы или, удовлетворив желание, скоро разойдемся; но только я не хочу оставлять между нами никакой двусмысленности.»
— Ты всегда так откровенна? — приподнялся на локте Алексей, заглядывая в ее лицо. — Ты уверена, что я обязан проглотить эту пилюлю? Разве я мальчик, чтобы всего этого не понимать? И, если я хочу питать иллюзии, разве ты за это отвечаешь? Я сам с собой разберусь, Саша. Я не спрашиваю, кого ты любила до меня и как это было, но только скажи мне — они что, все были идиотами? Раз ты считаешь необходимым говорить глупости с умным видом и с дурацкой прямотой?
Что ты торопишься очертить зону своей душевной неприкосновенности, в которую я вовсе не собираюсь залезать? Или у тебя есть основания меня подозревать в бестактности? И ты представляешь, что с сегодняшнего дня я заявлю на тебя права? Ты полагаешь, что я не знаю тебя, что до сих пор не разобрался в твоем характере и твоей душе? — с горечью и упреком произносил он.
У Александры на глазах выступили слезы.
— Прости, — снова пробормотала она, переворачиваясь на живот.
Кис тоже перевернулся на живот и положил руку на ее душистые каштановые волосы.
— Глупышка, — ласково произнес он, поглаживая ее по головке, как ребенка. — Ты сама не знаешь, что такое любовь. Ты думаешь, я в тебя влюблен?
Нет, радость моя, я не влюблен. Я люблю. Это очень разные вещи…
Алексей перевернул ее на спину, заглянул в глаза, полные слез.
Наклонился и прошептал прямо в подрагивающие губы:
— И ты, — ты любишь меня, только сама об этом не знаешь. Такое бывает в жизни, представь себе… Но — тсс! — об этом ни слова! Я подожду, когда ты сама мне скажешь однажды: «Я люблю тебя, Алеша»…
Париж, 2001
