На торжественной панихиде по убиенным пацанам Валерик проронил скупую слезу, словно сердце у него разрывалось от горя. Он не испытывал полного душевного удовлетворения от справедливого возмездия. Его преследовало неприятное ощущение, что гибель Шалвы случилась не благодаря его личным усилиям, а по какой-то посторонней наводке. Иными словами, ситуация складывалась в его пользу, но он ее как бы не вполне контролировал. Кто-то вмешался в игру, помог расправиться с Шалвой, но какую цель при этом преследовал — неизвестно. И главное, остался инкогнито.
На другой день после разборки Валерик повидался с Филей Панковым и узнал любопытные подробности. Человек, который приходил к Бубону (царство ему небесное!) и организовал стрелку, оказывается, работает егерем (или лесничим) в заповеднике под Калугой, и за последние годы (по собранным Филей сведениям) вообще ни разу не выбирался в Москву. Но это не могло быть правдой, потому что такой правды не бывает на свете. Дико представить, чтобы какой-то лесовик вдруг выполз в город, стравил два могущественных синдиката, причем потратил на это всего несколько дней, а потом спокойно вернулся в лесную глушь к незатейливым служебным обязанностям: ловить браконьеров и следить за порядком на подведомственной территории, среди сусликов и волков. Зачем? Почему? Как?
— Не стыдно такую чернуху лепить? — спросил Валерик у гениального топтуна. — А ведь я тебя уважал до этого момента.
— Ваши сомнения справедливы, хозяин, — склонился Панков. — Он не тот, за кого себя выдает.
— Кто же он? И за кого себя выдает? За лешего?
— Полагаю, он из конторы. Из элитников.
Очень опасный человек. Но похоже, не у дел. Законсервирован. Обычная практика.
Валерику не понравилось выражение мечтательной грусти, мелькнувшее в глазах сыскаря.
— Что значит — элитник?
— Есть такие, Валерий Павлович. Особые кадры. Их немного. Специально обученные и с огромными правами. Белая косточка. Лучше их не задевать.
— Обучены для чего? Устраивать разборки? Мочить бизнесменов?
Панков понимал раздражение хозяина, он на его месте тоже психовал бы.
— В принципе их готовят для действий в экстремальных условиях. В любых. Мочить — это для него семечки. Вот если пришельцы на нас обрушатся, либо друганы нанесут ракетный удар — тут он как раз понадобится. Для затыкания образовавшейся щели.
Валерик подошел к сыскарю и благожелательно попросил:
— Ну-ка, Филимон, дыхни.
— Что вы, хозяин! Вы же знаете, я ее в рот не беру, заразу. При нашей профессии… Разве что с устатку.
— Хорошо, — сказал Шустов. — Если он из конторы, значит там же и досье на него?
— Почти невозможно достать. Система сверхсекретности. Не подобраться, нет.
— Как его зовут?
— Сейчас у него фамилия Климов.
У Фили на лбу выступила испарина, и он утерся носовым платком. На хозяина смотрел преданно, по-собачьи, но с намеком на упрямство.
«Бедная ищейка, — подумал Валерик. — Цены нет на следу, но по-человечески так и не дорос до свободной жизни, целиком остался в Совдепии. Сверхсекретность! Ишь ты! Милый мой, любая сверхсекретность, как женская верность, — всего лишь вопрос повышенных затрат».
— Значит, элитник? Супер?
— Так точно, Валерий Павлович.
— И ты спокойно довел его до самой Калуги? До лесничества?
Филя Панков смутился. Конечно, с Валериком всегда надо быть начеку, но так не хотелось признаваться в проколе. А куда денешься.
— Нет, не довел. Он меня еще в Лосинке засек.
— И что же?
— Потолковали.
— О чем?
— Да ни о чем особенном. Передал вам личный привет. Сказал, если появится желание, он вас ждет… Но я бы не рекомендовал. Они ведь, элитни-ки, как все равно оборотни бывают…
— Значит, темнил, Филимон?
— Никак нет, Валерий Павлович. И в мыслях не держал. Мне ли темнить перед благодетелем, да вы… К слову, раньше не пришлось…
Валерик отпустил слугу.
Он обрадовался полученному вызову. Скоро прояснится темное пятно. Тем более что кровь Бубона и геройскую гибель пацанов надо чем-то смыть. Чьей-то чужой кровью. Закон известен. Уважают лишь тех, кто не прощает. Придется поднять чумового лесовика из берлоги, допросить и…
На охоту отправились через пять дней, на трех «джипах», прихватив десяток вооруженных до зубов гвардейцев. Перестраховка, конечно, но чем черт не шутит. Элитник! Вот мы и прощупаем, какой ты элитник.
Всю дорогу, трясясь в машине, Валерик кемарил и улыбался сквозь сон. Никаких предчувствий не было. С истомой вспоминал малолетку Лику. Так и не удалось вышвырнуть малышку из конспиративки в Свиблово, прижилась, как кошка, подкормленная добрым человеком. Все последние ночи провел с ней и немного утомился. Лика отсыпалась днем, пока он мотался по делам. Она перестала одеваться, умываться, и глаза у нее пылали ровным зеленым огнем, как у ведьмочки. Шустов преображался рядом с ней и рычал по-звериному, перекатывая малолетку с боку на бок. Они ели много мяса, хлеба и овощей, пили водку и курили легкую анашу, когда удавалось оторваться от основных занятий. Шустов чувствовал, что стоит зазеваться, дать мужскую слабину — и малолетка Лика в ярости прокусит ему вену.
Они оба сошли с ума от счастья.
Когда он вернулся из Лосинки, девушка сразу учуяла запах смерти. Провозгласила торжественно:
— Вы чудом уцелели, князь. Еще бы немножко — и прямо в лоб.
— Откуда знаешь?
На этот вопрос Лика не ответила, зато утешила:
— Ничего, любимый, у меня, кажется, останется на память бандитский ребеночек. Когда тебя убьют.
— Сколько раз говорил, я — не бандит. Обыкновенный предприниматель.
— Конечно, конечно, любимый. Предприниматель и меценат. Надежда общества. Спонсор и покровитель искусств. Почти святой. Как это я перепутала.
Малолетка дерзила, как никто до нее, и это жутко его будоражило. Ее век короток, как у бабочки, но поди ж ты, сколько задора, выдумки, неукротимости…
К вечеру, еще засветло, добрались до деревни Ерохино, заброшенной в самую глухомань. Подняв тучи пыли, мощные тачки затормозили возле кирпичного магазинчика, на котором, перекошенная, болталась над дверью красная реклама «Кока-колы». Заклинили деревню наглухо. Бойцы высыпали на землю размяться, Валерик остался в машине, распорядился, чтобы привели какого-нибудь аборигена.
Из машины с удивлением разглядывал чужой, странный, призрачный мир, полный тишины. Дикий уголок природы. Безлюдье. Потрескавшиеся, будто после пожара, избенки. Густая зелень лопухов вдоль обочины. Полудохлая, худющая, заморенная собака, встрепенувшаяся у ближней калитки. Вороны на деревьях. Сколько же еще по всей необъятной России таких никому не нужных, заброшенных мест? Невыкорчеванных пней минувшей жизни? Здесь немудрено ощутить себя самим Господом.
Привели откуда-то полупьяного мужика средних лет, простоволосого, в жеваных штанах и грязной, линялой рубахе. Мужик моргал глазами, будто спросонья.
Валерик спустил ноги на землю.
— Здешний, браток? — ласково спросил он у аборигена.
— Не извольте сомневаться, ваше благородие, — мужик, хоть и пьяный, угадал, кто перед ним. Но страха в нем не было.
— Чего-то людей не видно? Попрятались, что ли?
— Как не попрятаться. Такая инспекция нагрянула.
— Лесника Климова знаешь?
— Кто ж его не знает, известный человек.
— Как проехать, покажешь? На бутылку дам.
— Премного благодарен, ваше благородие, но проехать туда нельзя.
— Почему?
— Увязнут ваши танки. Туда токо»пехом. Через болото.
У Валерика закралось подозрение, что мужик подшучивает над ним: мысль настолько нелепая, что он ее сразу отогнал.
— Тебя как зовут?
— Федором кличут, барин.
— Значит так, Федя, проводишь к леснику, получишь на две бутылки. Лады?
Мужик почесал в затылке, испытывая какое-то сомнение.
— Ты чего, Федя?
— Проводить можно, почему нет… Переобуться бы токо.
Валерик взглянул на его ноги: кирза солдатская.
— Ничего, сойдет и так.
— Дозвольте спросить, барин?
— Что такое?
— Вы что же, убивать Мишу приехали? Или как?
— Опомнись, селянин. — Валерик сделал вид, что рассердился. — В гости мы к леснику. Друзья его. Не видишь разве?
— Тогда другое дело, тогда конечно, почему не проводить. Гостям Миша рад будет. Тем более при таком снаряжении.
— Много у него бывает гостей?
— Не могу сказать. Мы за ним не следим. Но так-то на моей памяти вы первые. Да еще целой дружиной. Вот ему праздник…
Лесом шли недолго, часа полтора. Как раз смерклось. Вверху просвечивало небо прощальным отсветом, а под ногами чернота. Мхи, болото, бурелом.
Бойцы шли скопом, густо, но тихо. Валерик даже курить запретил. Абориген Федор ковылял рядом с ним и все как бы норовил споткнуться. То ли придуривался, то ли водка брала свое.
