башня, на которой сверху лежало столько снега, напоминала голову человека в белом берете.
– Вон, смотри, – почти прорычал Клим. – Видишь, наш состав уходит?
Они увидели поезд, меняющий путь. Пневмовездеход запрыгал по шпалам еще быстрее.
– Держись, родной. Только сейчас не развались, пожалуйста, – как заклинание произнес Бондарев, налегая на баранку, словно это могло подвинуть или подтолкнуть вездеход вперед, могло придать ему силу и нужную скорость.
Расстояние между последним вагоном поезда и пневмовездеходом постепенно сокращалось. Поезд еще не набрал скорость, а вот пневмовездеход летел на последнем издыхании.
– Вытаскивай то, что осталось от стекла.
– Не понял…
– Стекло. Давай, быстрее!
Певец, естественно, не сразу сообразил, что к чему, но и ослушаться приказа не мог. Он принялся колотить автоматом в растрескавшиеся остатки стекла, пленка прорвалась. Потом уже ногой, не обращая внимания на ледяной ветер, бьющий прямо в лицо, Николай выдавил все, что осталось. Расстояние между пневмовездеходом и последним вагоном сократилось метров до пятнадцати.
– Только бы никого в хвосте не было! – про себя сказал Бондарев. – А то если там кто-нибудь из «омеговцев», поезд нам не догнать. Начнут стрелять, могут и пару гранат кинуть.
Но предположениям Клима не суждено было сбыться. Все «омеговцы» находились в голове поезда. Фомичев и Алексеенко были в кабине тепловоза, с ними еще один боец, а двое – в вагоне охраны, том самом, куда они перегрузили мины из прицепа и остальное оружие.
– А дальше? – глядя на постепенно приближающийся торец вагона-рефрижератора, спросил Николай Раскупляев. – Дальше что делать станем? К поезду же мы не прицепимся?
– Машина не прицепится, а вот мы постараемся перебраться.
– Куда? Туда? – со страхом в голосе произнес певец.
– Куда же еще? Правда, если хочешь, можешь здесь остаться. Позвонишь со станции.
– Нет, я с тобой.
– Тогда чтобы каждое мое слово выполнял. Может быть, повезет, в живых останешься и дальше петь будешь, а я тебя слушать стану. Дай-ка мой рюкзак.
На ходу, продолжая вести машину, Клим Бондарев накинул рюкзак на плечи.
– Давай, перебирайся, я сейчас вплотную прижмусь.
– А ты?
– Не бойся, не брошу.
Когда пневмовездеход прижался к последнему вагону, дуть стало меньше.
«Хорошо еще, что они нас не заметили, – подумал Бондарев. – А ведь могли затормозить, и мы бы тогда со всего размаху вплющились в вагон через разбитое стекло».
– Давай, перебирайся, что тянешь?
Не очень умело бывший десантник выбрался из салона на корпус, уцепился руками в бортик последнего вагона и несколько секунд не решался оторвать ноги от машины, перекинуться из пневмовездехода на площадку.
– Давай быстрей! – крикнул на него Клим.
И слова Бондарева словно подстегнули, словно придали сил и смелости певцу. Раскупляев зажмурил глаза, и если бы правая рука была свободна, то он бы перекрестился.
Клим подтащил одну из канистр с бензином, сунул ее между сиденьем и педалью газа, вдавил педаль в пол и быстро, словно делал это каждый день, легко перемахнул с пневмовездехода на площадку. С облегчением вздохнул, вытер о куртку ладони рук.
– Ну, вроде порядок. Только машинка наша не отстает, вот разогналась.
Прошло еще с полминуты, как одно из колес пневмовездехода вильнуло и отвалилось. Машину подбросило, она соскочила в сторону, перевалилась через рельсы и полетела под откос. Несколько раз перевернулась и затем загорелась.
Клим Бондарев схватил певца за шею и крикнул:
– Ложись! Сгибайся, мать твою, стоишь, как на сцене!
Певец нырнул под бортик, закрыл лицо руками.
Пневмовездеход взорвался. Вспышка была яркой, сноп огня взметнулся в небо, осколки секанули по удаляющемуся последнему вагону.
– Ух, ты! – сказал певец.
– Не зевай! – прикрикнул на него Бондарев. – Башку могло снести.
– Ага, – почти восторженно ответил Раскупляев.
Вспышка и взрыв пневмовездехода не остались незамеченными. Майор первым из «омеговцев» отреагировал на взрыв, даже высунулся в окно. Но поезд поворачивал, и рассмотреть толком, что к чему, Фомичев не смог.
– Что это было?
– Да вроде все в порядке, товарищ майор, – ответил «омеговец», перевязывая шнурок в высоком ботинке.
– Разберись, выясни.
Тот кивнул:
– Есть.
«Омеговец» застегнулся под самое горло, поправил короткий автомат и вышел на площадку.
А Бондарев и Раскупляев уже забрались по металлической лесенке на крышу последнего вагона и, прижимаясь, сгибаясь от ледяного ветра, добрались до люка. Бондарев открыл его. Крышка громыхнула. Клим наклонился, втянул в себя запах. Внутри вагона было темно, пришлось воспользоваться, как тогда, в подземных коммуникациях, вместо фонарика телефоном. Пятно света упало на цилиндры желтых бочек, которыми был заполнен вагон.
– Твою мать, – пробормотал Клим почти тихо, так, что певец, находившийся в полуметре от него, ничего не услышал.
Пятно света скользило по крышкам бочек. Бондарев подался к певцу.
– Ты знаешь, что это?
– Химия какая-то, – крикнул певец.
– Это нервно-паралитический газ в сжиженном виде. Этого вагона хватит на то, чтобы стотысячный город из живого стал мертвым. Может быть, и на двести тысяч такого вагона будет предостаточно.
– Что? – перекрикивая грохот колес и лязг железа, спросил Раскупляев.
– Нервно-паралитический газ.
– Я же говорил тебе, химию какую-то в поезде перевозят.
– Химию, точно. Давай в вагон, пока нас ветром с крыши не сдуло.
Бондарев ловко сбросил вниз ноги, завис на руках, затем исчез в открытом люке. Певец последовал за ним. Бондарев шел по крышкам бочек.
– Мы здесь не сдохнем, часом?
– Не бойся, – ответил Бондарев, – крышки герметичны, они же с учетом транспортировки изготовлены, запас прочности у них будь здоров.
Бондарев не был уверен в том, что говорит, но слова произносил громко, с видом знатока. И Раскупляеву оставалось лишь согласно кивать в ответ.
– Если ты говоришь, что такого вагона на стотысячный город хватит, то надо об этом в Москву сообщить, – то ли в шутку, то ли всерьез бросил Раскупляев, – в штаб МЧС, – певец вспомнил министра МЧС, который однажды похлопал его по плечу, поблагодарил за участие в концерте. – А я даже с министром знаком, – сказал он.
– Очень хорошо, – ответил Бондарев. – Вот и звони ему.
Певец вытащил из кармана свой мобильник, который «омеговцы» даже и забирать у него не стали, потому как у певца в то время были связаны руки.
Певец попытался набирать первый пришедший в голову московский номер, это был телефон продюсера, а уж продюсер должен думать, куда и кому звонить. Телефон певца оказался вещью хоть и очень эффектной и дорогой, с большим экраном, полифонической музыкой, памятью на двести номеров, но абсолютно бесполезной, если роуминг отсутствует. Сколько певец ни старался, в конце концов он лишь в сердцах выругался матом и защелкнул крышку телефона.
Бондарев извлек из кармана куртки свой на вид неуклюжий титановый мобильник с
