— Полное вхождение в образ небезопасно. Не делай этого. Плыви по течению. Доверься своей судьбе. Необходимо научиться оценивать последствия своих действий. Ошибочные действия вызывают необходимость возмездия. Чаще это происходит не сразу. Нас никто не преследует за каждое наше прегрешение. И все-таки возмездие существует, потому что, совершив плохой поступок, ты создаешь нечто отрицательное, что так или иначе оказывается связанное с тобой. Это отрицательное может проявиться сразу же в облике того, кто захочет тебе отомстить за былые обиды. Но, может быть, ты столкнешься с этим в будущем, совершив какую-нибудь ошибку по собственной вине, станешь жертвой собственной недальновидности. Не существует никакой кармической зависимости, которая учитывает наши проступки. Запись всех наших дел находится в нашем собственном разуме — нигде больше. В этом и заключается ее разрушительная сила.
Шлихт отметил, что все сказанное им, может быть, и верно, но очень расплывчато и нерационально.
— Некоторые истины надо воспринимать мистическим, а не рациональным путем,— ответил Гуру.— Для того, чтобы не совершать ошибок и быть в ладу с самим собой, нужно уподобиться трем символам.
Первый — это необработанный кусок дерева, к которому не прикасалась ни рука человека, ни нож, ни топор. Этот кусок дерева не имеет ни размеров, ни формы. Это символ естественного состояния. Состояния, лишенного особенностей, забот и суетных мыслей.
Второй — это образ младенца, отождествляющийся с еще не запятнанной невинностью. Новорожденный не обладает какими-то отличиями, он не знает своего имени, не стремится ни к славе, ни к богатству. Ему неведомы понятия стыда, вины, страха или греха. Образ младенца является символом чистой безгрешности. Уподобляясь куску необработанного дерева, мы стремимся очистить себя от отметин, которые поставило на нас общество, принимая образ ребенка, мы вверяем себя Высшему Разуму и следуем за ним без колебаний, как ребенок на зов матери.
Третий символ — это вода. В трудную минуту принимай образ воды — ведь ничто не может сравниться с ее мягкостью, которая при этом может разрушить самую твердую скалу. Если в воду попадает грязь, она оседает, а сверху все так же поблескивает чистая вода. Вода может источить камень, она затапливает города, она выдерживает вес громадных морских судов — все это без всяких усилий и знаний законов, управляющих обществом. Благодаря своей мягкости, вода может преодолеть любое препятствие. Вода всегда остается сама собой, и поэтому неизменно завершает начатое ею.
На одном из обходов присутствовал академик Ландау — светило советской судебной психиатрии. По случаю его присутствия обход проходил в торжественной атмосфере. Накануне была сделана генеральная уборка помещения, зекам поменяли пижамы и постельное белье.
Ландау в сопровождении свиты вошел в палату. Это был худенький, седовласый старичок, чем-то напоминающий гриб-мухомор. Он поочередно подходил к каждому зеку, стоявшему навытяжку возле своей кровати, и, заглянув в историю болезни, задавал два-три вопроса. Все, затаив дыхание, ловили каждое его слово. Заведующая отделением представляла каждого зека, называя его фамилию, статью и предполагаемый диагноз по-латыни.
Шлихту нравились обходы. Больше половины врачей были холеные москвички, пахнущие дорогой парфюмерией, не старше тридцати пяти лет. И он любил наблюдать за ними.
Когда Ландау и заведующая отделением в сопровождении кандидатов, доцентов и аспирантов подошли к кровати Гуру Вара Веры, тот никак не отреагировал на их присутствие. Он сидел с закрытыми глазами в позе лотоса и медитировал.
— А это наш Гуру,— иронично представила его заведующая отделением и, обращаясь к академику, что-то добавила по-латыни.
Ландау внимательно посмотрел на Храпова и задал ему несколько вопросов. Гуру молчал. Психиатры недовольно зашушукались, возмущенные его нетактичным поведением.
Из всех присутствующих в палате только Шлихт знал, что Гуру сейчас здесь нет. На кровати в позе лотоса находилась только его физическая оболочка, а его астральное тело, или душа, путешествовало далеко в космосе.
«Гриб-мухомор» наклонился к Гуру и провел ладонью перед его глазами.
Гуру несколько раз глубоко вздохнул, открыл глаза и медленно поднялся с кровати.
Ландау выпятил грудь и, победно посмотрев на окружающих, задал ему несколько вопросов. Тот отвечал вяло и неохотно.
- Я слышал, что йога может творить чудеса,— сказал академик с язвительной улыбкой.
Гуру достал литровую пластмассовую банку, тщательно вымыл ее и, наполнив до краев водой, поставил на край стола. Врачи обступили Храпова, внимательно наблюдая за его действиями. Гуру снял штаны, достал висяк и опустил его в банку. Сделав несколько втягивающих движений животом, он втянул в себя из банки всю воду. Это упражнение Гуру Вара Вера называл «наули». Спрятав член, Гуру сел на кровать в позу лотоса и ста медитировать. Все женщины одобрительно заулыбалис и посмотрели на него с нескрываемым интересом.
На последней беседе с Ольгой Святославовной, когда они были наедине, Шлихт сказал напрямик:
— Оля, мы же с тобой земляки. Помоги. Сидеть не охота. Может, еще увидимся на свободе, ты мне не безразлична.
— Не надо об этом. Сейчас не время,— ответила она.
На следующий день была комиссия. Возглавлял ее академик Морозов. Шлихта признали здоровым и отправили в Бутырку. На этапе он узнал, что Гуру постигла та же участь, и он уже был на пересылке, на Красной Пресне.
Шлихт тогда и подумать не мог, что жизнь сведет их еще раз, и при таких необычных обстоятельствах.
Мне нравится все то, что принадлежит другим
Сейчас, глядя на фотографию, на которой он
позировал на фоне царского туалета, Шлихт понял,
что он плебей по рождению, и как бы он ни пыжился,
останется им навсегда. У него оставалась только
одна возможность — стать аристократом.
Он должен стать аристократом духа.
Сева
С Севастопольским, сокращенно Севой, Шлихт познакомился очень давно. Впервые увидел его на катране. Внешность у Севы была неброская. Был. он среднего роста, худощавый, немного сутулый и чем-то напоминал Шлихту батьку Махно. Но при всей своей неприметной внешности Сева был отважным и целеустремленным человеком.
Оба были неравнодушны к картам, но против Севы Шлихт никогда не играл, зная, что в выигрыше остается не тот, кто сильнее играет, а тот, кто умеет правильно выбрать партнера. Сева был старше Шлихта лет на десять, и Шлихту было чему у него поучиться. Их объединяло то, что оба были авантюристами.
Вскоре Шлихт и Сева были в Севастополе. Без денег, полные радужных надежд. Как-то в разговоре Шлихт казал, что им пора организовать какое-нибудь прибыльное дело.
- Ты прав, дружище,— поддержал Сева и, помолчав, глубокомысленно произнес: — Большинство людей чего-то стоят лишь тогда, когда у них есть деньги. Лиши этих людей денег — и они ничто. Не нужно быть такими, как они.
Севастопольский на миг задумался и тут же убежденно добавил:
— Когда у меня нет денег, я сам — деньги.
Формулировка была туманная, но произнес он это так уверенно, что Шлихт не стал возражать.
«Гонка»
Работать стали по «гонке». Это не значит, что они стали автогонщиками. Так называлась одна из афер того времени. Суть ее заключалась в следующем. Трое картежников находили лоха, создавали игровую ситуацию и обыгрывали его в карты за все, что у него было в наличии. Причем, если все было исполнено профессионально, то лох воспринимал это как чистую случайность и считал, что ему просто не повезло.
На следующий день Сева привел к Шлихту в гостиницу высокого темноволосого парня лет тридцати и представил:
— Знакомься. Это Утурбек. Он будет работать с нами.
Утурбек, протянув волосатую руку, сказал:
— Для близких — просто Утури.
Шлихт сразу понял, что Утурбек им подойдет. Высокий рост, мужественное лицо, дорогой костюм, неторопливые движения горца — все это выгодно выделяло его из толпы. Он чем-то напоминал Остапа Бендера. На лохов он должен был производить впечатление. Утури разговаривал почти на всех кавказских языках и был очень веселым и общительным человеком.
На следующее утро они были на севастопольском автовокзале. Пока завтракали в буфете. Сева куда-то исчез и вернулся с коренастым мужчиной в кожаной куртке.
— Это наш водила,— представил его Сева.— Его зовут Витек.
Шлихт взял сумку, и они с Витьком пошли к машине. Все было готово. Дело оставалось за лохом. И он не заставил себя долго ждать. На привокзальной площади появился парень-красавец — моряк севастопольского тралового флота, одетый во все заграничное и очень дорогое. На голове у него была лихо заломлена морская фуражка с «крабом», а руки отрывали два пузатых кожаных чемодана.
