Борис оглядел улицу. Роальд видел, что он все еще не озабочен и даже, кажется, не сильно заинтересован. Из каких побуждений он сопровождает Роальда, было не понять. Из товарищеских чувств, не иначе. Или из любопытства. На фоне грязноватого, рябого сугроба Борис смотрелся выгодно: крепкий, небольшой, аккуратный. В шапке пирожком. Вроде молодого чиновника из какого-нибудь престижного министерства. Из тех, кто с ослепительной улыбкой «подают большие надежды» и «далеко пойдут». А вот поди же ты — рванул за другом неведомо куда.
— Главное дело: праведен будь! — сказал Бейзе и уехал.
Дома по левой стороне Каширского вала были все сплошь беловато-облупленные, пятиэтажные. Снег осел уже везде и обнажил бугры и кочки, а на их «ржавых» вершинах — щетину мелкого мусора (оттопырившиеся крышки консервных банок, длинногорлые бутылки), кое-где приподнятую остовами новогодних елок. Жители пятиэтажек, похоже, любили встречать Новый год сухим вином и шпротами. На пятнистых балконах застыло серое белье, окна отражали белесое небо, окрашивая его в грязные тона.
— Не знаю, зачем сюда лезем! Глупость делаем! — говорил Роальд.
— Ты-то законный Психопат. Книголюб! А вот я чего с тобой? Вроде был я разумный следователь. Все из солидарности? Тоже я, значит, психопат… Сгинем мы в этих коробках, а кроме Бейзы — не узнает никто.
— Еще жрец.
— Его, кстати, слышно было прилично?
— Громко. Не издалека звонил. Да это не показатель. Мне тесть из Милана звонил — вот слышимость!
— Овдовеет твой тесть в Милане, считай. Да! Никто про нас не расскажет. И жрец твой промолчит…
У подъезда сидела благодушная бабуля. Аж расцвела!
— Какая?! А это будет по правую руку, в том подъезде! Первый этаж! К диабетику, что ли?
— К диабетику? — приостановился Борис.
— Тогда правильно! К диабетику туда! К безногому туда!
— Их там сколько?
— Один он! Илья звать! Давно вроде его на улицу не вывозили.
— Постой-ка, — приостановился и Роальд, — мы-то к нему их госстраха. Кто его вывозит? Состав семьи?
— Какой тебе состав! Танька из сороковой! Ей он платит «тридцатку». Она и убирает кое-как. И
— на магазин! Одинокий он! Илья Михалыч.
— Совсем никто не навещает?
— Да нет, бывают. Один друг чудной бывает. Чудной такой! В бороде и в черных очках по-темному прибегает. Шпиен! Но не вывозит. И не носит ничего ему. Да еще какой-то родственник, говорили, вроде есть. Может, Танька знает? Да она не скажет. Тоже… да все мы здесь калеки одинокие! Цельный дом! Идите. Ему небось праздник, если кто придет… надо б его в престарелый дом… в хошьпис…
Они вошли в подъезд, выкрашенный известкой. Лоснилась бетонная лестница и пахло мочой.
Левая стена обозначалась как «сортир для Крысы» (текст вырубили топором?), закут под лестницей оказывался «туалетом им. Фихтмана», и там действительно имелись две подсохшие кучки
— символы движения масс по спирали. На правой стене расписался «Корж», дверь же с цифрой «сорок два» гляделась вполне прилично, обитая черным, с «морозом», дерматином. Ручка никелированная, низ двери не обшарпан. В силу какого-то физического ли, мистического ли обстоятельства, может быть капиллярного проникновения или молекулярной диффузии, буква «Ж» из «Коржа» переехала на дверь.
Опять намек? «Ж» — «Жрец»?
Роальд прислушался. На лестнице шаркали. Где-то, этаже на третьем, попискивало радио.
Прошла кошка. Важно, не обращая внимания, только следя за следователями рваным ухом. Угол наружной двери был обломан, за ним сверкали золотистая щепка и изумрудный бутылочный осколок. Кошка проникла в дыру, отбросив рогатую тень на стену.
— Надо бы кого-нибудь из домоуправления? — оглянулся Роальд.
— А что скажем? Что ожидается покойник? Потом ничего никому не докажешь. История-то идиотская, книголюб.
— Ну… я-то могу, пожалуй, и доказать.
Роальд Васильевич пошел к двери сороковой квартиры.
— По-моему, зря, книголюб, — сказал Борис, но тут на звонок отозвались: дверь открыла девушка. Оплывшая фигура, порванный халат с мокрым подолом. Лицо же ее, осиянное блаженной улыбкой, коротконосое, приплюснутое, с характерным разрезом глаз окончательно подтверждало — юродивая.
— Таня?
— Да! — радостно пробасила девушка.
— Господи, книголюб! — махнул Борис. — Ты же видишь!
— Дети и… вот такие говорят правду, — серьезно сообщил ему Роальд, — а вы одна живете?
— Ой, одна! А мамка моя прижмурилась! А ее рак съел! Рак!
— Вы… — Роальд показал на дверь сорок второй, — у него убирались?
— Да! Безногий он! Безногий! Не ходит! Щупает! Вот тут!
— И… когда к нему заходили последний раз?
— Когда! Сегодня! Борода! Борода приходил! Щупал!
— Сколько времени назад! А что за «борода»? Ты его знаешь?
— Сегодня! Не знаю! Нет! Щупает он! Они щупают! Они!
— Бесполезно, Роальд, — поморщился Борис, — ты что? Не знаешь таких? Приедет Капустин, она и ему начнет говорить, что это ты ее щупал. Влетишь так! За развращение малолетних!
— Дурак! — обозлилась девушка. — Ты не щупал. Он! Илья! Безногий!
— Пошли! — махнул на нее Борис, — или я один войду. Охота тебе.
— Ну, начнем, — неохотно решил Роальд, — а про бороду бы…
— Дурак! — крикнула Таня. — Не умеешь — не берись! Взялся за гуж — не говори, что не дюж!
— Пошли с нами, Таня, — поманил Роальд, оглядываясь. Борис же потянул за сверкающую ручку, и дверь открылась.
Показалась прихожая в расширяющейся щели.
Борис отступил, словно демонстрируя Роальду обои в клеточку, половик, потом вешалку, зеркало, полку с телефонным аппаратом. На половике — помойное ведро.
Тут же между следователями к ведру протянулась толстая рука. Таня хихикнула, сильно толкнув обоих, и, подхватив ведро, отправилась вразвалку во двор.
— Зачем ты ее-то, — кивнул вслед Борис, — впутываешь? Толку-то!
— Илья Михайлович! — позвал Роальд. — Вы дома?
Его собственная квартира, что в трех-четырех километрах отсюда (по прямой), была, наверное, похожа: прихожая была похожа, только половик не засаленный, зеркало — чище и просторней, вешалка — нагруженней, а вместо той вон стены у него — дверь в другую комнату. Все они похожи, капитан. И люди и квартиры…
Здесь падал псевдосолнечный желтоватый свет из комнаты первой и единственной.
— Илья Михалыч! Мы зайдем?
— Вы чего к нему? — спросили сверху.
Подняв голову, Борис обнаружил на ступеньках шлепанцы, а выше — крупную женщину. Кажется, седую, с розовыми скулами и покрасневшим носом.
Борис толкнул Роальда в плечо, показал большим пальцем через свое плечо:
— Вот и понятые, — и прошел в сорок вторую квартиру, сразу свернув на кухню.
— А чего с ним? Танька-то у него?
— Вы его видели сегодня?
— Илью-то? Да уж дней пять не катала его Танька. А что?
Она, тяжело топая, сошла к двери. Роальд показал ей удостоверение:
— Зайдите с нами.
Тетка, как полагается, перекрестилась:
— Убили?! Да это же не дом! Содом! Дверь вечером боимся открыть! А этот?! Одинокий! Больной!
Роальд Васильевич прошел в прихожую. Справа от него Борис щелкал тумблерами.
— На кухне и в сортире никого.
Комната встретила их псевдосолнечным цветом задернутых желтых штор. Бросилась в глаза вполне приличная «стенка» с безделушками. Книголюбу Роальду тут же привелось мгновенно оценить румынские (как у него дома) полированные книжные полки — шесть штук в два ряда. За стеклами сквозь желтый дребезг отраженных штор проступали корешки знакомых книг.
Широкую тахту, заваленную вроде бы только скомканным бельем, сначала закрывал от них письменный стол, тоже весь заставленный: посудой, пузырьками, стопками книг.
Потом, по мере их приближения, из-за угла стола показалось изголовье с подушкой, с желтым лицом на подушке.
— Илья Михалыч! — соседка опередила их, склонившись над лицом и вскрикнув.
Борис отстранил ее, профессиональным «докторским» жестом нащупал запястье, затем бесстрастно поднял лежащему веко. Глаз уже высох — не отражал «солнечной» шторы. Зрачок расплылся и словно потерял контуры. Веко, когда от него отлепился грубый, с острым ногтем палец Бориса, осталось поднятым. Глаз глядел в никуда.
— Господи! «Скорую»?!
— Час, как умер, — сказал Борис, — сам себе уколы делал?
— К нему врач ходила! Не часто! Как вызовет! У него, как обычно, на столе телефон всегда стоял, второй аппарат! Вот стоит!
— Пузырьки из-под инсулина, шприц, вата. Спирт, видно, пролил, — перебирал носком ботинка на полу вещественные доказательства Борис.
Ему в такт что-то шаркало в прихожей. Роальд увидел, что Таня протирает тряпкой зеркало, второй телефонный аппарат.
— Не надо! — показал он ей пальцем на лестницу, — туда уйди!
