Она даже не заглянула в него и, осветив юное лицо почти радостной улыбкой:
— Извините, но иногда подойдёт какой-нибудь пьяница…
— А я что — похож? — спросил Рябинин, простив ей «казённых детей».
— Вы похожи на доктора, — она вдруг покраснела, словно этим сравнением могла его обидеть.
— Это из-за очков.
— Нет, у вас такое лицо…
Они сели на скамейку, зажатую двумя клёнами. Воспитательнице было лет двадцать. Простенькое лицо, простенькая причёска и простенький на голове платочек. Но живые глаза как бы заслоняли эту простоту весёлым любопытством.
— Я и есть доктор, — вздохнул Рябинин.
— Вы же показали книжечку…
— Доктор лечит тело, а я должен лечить душу.
Любопытствующий взгляд воспитательницы отстранился лёгким недоумением.
— Следователь лечит социальные болезни, — сказал он и добавил, чтобы окончательно рассеять её отстраняющее недоумение: — Я наставляю людей, дабы они не пили, не курили и не безобразничали.
Люди, маленькие и суетливые, те самые людишки, которых больше всего поучают, весёлым табунком захлестнули их скамейку.
— Дядя, а есть книжки про дрессировку котей? — спросил мальчишка, тот, который поделился листьями.
— Не котей, а кошек, — поправила воспитательница.
— Братцы, не знаю. О дрессировке собак есть.
— Дети, дайте нам с дядей поговорить.
Рябинин смотрел на них…
Они будут выше ростом, чем его поколение. У них будет шире грудная клетка. Станут сильнее физически. Они будут всё знать. Будут умнее и способнее… А будут ли они добрее? Останется ли этот распахнутый, как и его букет, мальчишка собой — отдаст ли половину себя по первому слову, как отдал листья? А ведь он чудо, этот мальчишка. Да и каждый ребёнок чудо…
Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…
…Каждый ребёнок — чудо. Каким же должно быть воспитание, чтобы вырастить из него человека, лишённого всяких чудес?..
— Вы, наверное, пришли по поводу Иры Катунцевой?
— Да.
— Я ничего не знаю. Так и сказала вашему товарищу…
Протокол её допроса лежал в портфеле, но он надеялся, что память воспитательницы, растревоженная беседой с инспектором и работая по инерции, отыщет какую-нибудь забытую деталь. И ему требовалось видеть тот садик, куда ходила похищенная девочка.
— Ира Катунцева — какая? — спросил он.
— Хорошая девочка, послушная, мягкая…
— Вы ничего… странного не замечали?
— Где?
— В девочке, в родителях, в посетителях…
— Нет.
— Посторонние к детям не подходили?
— Я никого не подпускаю.
— Подозрительных женщин во дворе не замечали?
— Нет.
Больше спрашивать было не о чём — её память за эти дни ничего не отыскала. Двор, группу и воспитательницу он посмотрел. Всё.
— А если бы украли девочку у нас? Меня бы засудили, — стынущим голосом сказала она и поёжилась.
— Ну, такое случается раз в сто лет…
— Когда Таня Силина пропала, то я чуть с ума не сошла.
— Как пропала?
— Вышла на улицу и заблудилась. Ходила с какой-то женщиной.
Не об этом ли случае рассказывал Петельников?..
— Вы обращались в милицию?
— Да, к нам приходил сотрудник.
— Фамилию не помните?
— Высокий, симпатичный…
Он, Петельников. Так что это — совпадение? Но вроде бы и совпадения нет, а вернее, совпал пустяк, из которого ничего не вытекает: похищенная Ира Катунцева ходила в тот же садик, в который ходила и Таня Силина, заблудившаяся на улицах.
— А почему вы думаете, что она заблудилась?
— Что же другое?
— Покажите мне её…
— Вот там тёмноволосая девочка в синем беретике. Только, ради бога, не спрашивайте её об этом. Ваш товарищ с ней поговорил, а она в слёзы.
Да нет, это пустячное совпадение он не так расставил — их нужно поменять местами: сначала заблудилась Таня, а потом пропала Ира. И эта перестановка вдруг высекла непроизвольный вопрос, на который он уже знал ответ:
— В тот день Таня была в этом же платьице?
— Да, в этом.
На Тане Силиной было красное платье.
Из дневника следователя.
Приметы осени на всем. На кухне лежит громадный арбуз, на оконные стёкла Иринка лепит принесённые мною кленовые листья, из шкафа вытащены облезлые меха… Лида оглядывает их подозрительно и размышляет вслух:
— Теперь выщипывают кролика под котик так, что не отличить…
Иринка бросает кленовые листья, идёт к мехам и стоит, приоткрыв рот и растопырив куцые косички, которые походят на какие-то боковые рожки
— Мам, а долго его щипют?
— Пока не станет котиком.
— А как же хвостик?
— Что хвостик?
— Откуда же у кролика вырастет кошкин хвостик?
— Да выделывают не под кошку, а под котика.
— Мам, у котика и у кошечки хвосты одинаковые…
Леденцов звонил по-разному — эту кнопку он тронул ногтем мизинца. Дверь открыл пожилой мужчина в пижаме и с готовностью спросил:
— Насчёт Симы?
— Да, — с такой же готовностью подтвердил Петельников.
— Вы уже третьи, — улыбнулся мужчина.
— А кто были другие?
— Да, наверное, ваши. Симу завтра выписывают.
— Завтра? — бессмысленно повторил Петельников.
— Хватит, месяц отболела. Да чего же мы стоим? Заходите…
— Нет-нет, спасибо, мы пойдём.
— И вам спасибо. Я рад, что Сима работает в вашем цехе. Хороший вы народ, ребята.
— Иначе нельзя, — заверил Леденцов.
Они пошли вниз, провожаемые растроганным взглядом отца.
На тёмной улице, при свете окон и появившейся луны, Петельникова взяло сомнение. У них осталось два адреса. В конце концов, неизвестные ему свидетели, скорее всего цыганские ребятишки, могли ошибиться в возрасте. В конце концов, замышляя преступление, эта женщина могла изменить внешность: перекрасить волосы, надеть чужой джинсовый костюм, надушиться не своими духами… В конце концов, могли ошибиться ребята из уголовного розыска и пропустить её при своей просеивающей работе. Да и они с Леденцовым…
— А цыганка не наврала? — отозвался Леденцов на его молчание.
— Нет.
Они поднялись на второй этаж. Леденцов подавил кнопку большим пальцем, потом указательным — и так дошёл до мизинца. За дверью ничего не звенело. Он приложил к ней ухо и слушал, ловя задверные звуки.
— Там ходят, товарищ капитан.
Петельников три раза стукнул ладонью в шершавое дерево, осыпав с него струпья сухой краски. Глухие шаги оборвались почти одновременно с щелчком открываемой двери…
— Ой!
Девушка запахнула халат, чуть не задув в руке свечку. Её лицо закрывала тень — они видели только белую мучнистую щёку да растрёпанный ореол волос, горевший мельхиоровым блеском.
— Я думала, что мама. Она так стучит…
— Вы Анна Бугоркова? — начал разговор Петельников.
— Да.
— Мы из милиции.
Она отступила, унося с собою свет.
— А что случилось?
— У нас к вам несколько вопросов.
Девять часов вечера, двое мужчин из милиции, женщина в халатике со свечой… Поэтому Петельников добавил мягким голосом:
— Не волнуйтесь, вас они не касаются.
Они уже стояли в передней, и две их большие тени черно колебались на стене. Анна Бугоркова почему-то смотрела не на инспекторов, а на эти тени, и в её глазах метались крохотные свечные огоньки.
— А почему сидим без электричества? Испытываете энергетический кризис? — весело спросил Леденцов.
— Не знаю, второй день не горит.
— Вызвать электрика.
— Вызывала, не идёт.
— Мужик в доме есть?
— Я мать-одиночка.
— И сколько лет ребёнку?
— Четыре года девочке…
— А она тут не прописана?
— Прописана у моей мамы.
— Вот это мы и хотели выяснить, — вставил Петельников, чтобы закончить разговор.
Они могли уходить. Женщина, у которой есть один ребёнок, не будет похищать второго. И почему эту Анну Бугоркову с её девочкой цыганские ребятишки не могли принять за похитительницу? Той пять лет, а этой четыре. Да если у неё есть красное платьице…
— Леденцов, посмотри-ка пробки.
Она светила ему, заметно успокаиваясь. Леденцов тут же, в передней, нашёл усик тонкой проволоки и через минуту яркий свет ослепил их и свечку. Она дунула на огонь и смущёнными пальцами обежала пуговицы халата.
— Спасибо вам…
В тихую минуту, которая выпала после её слов, они услышали ручейковый плеск с кухни.
— Что это? — спросил Петельников.
— Кран течёт.
— Леденцов…
— Ключ нужен, товарищ капитан.
— А есть. Только вы запачкаете такой красивый костюм, — спохватилась она.
— Скорее выбросит, — буркнул Петельников.
Кухня оказалась просторной и уютной. Овальный стол посреди, диван под окном, жёлтые занавески и такой же абажур скрадывали плиту с кастрюлями. В один угол, как живой слонёнок, уткнулся лохматый секретер, заставленный куклами и куколками. Над ним висела большая фотография курносой девочки с бантом, вертолетно сидящим на голове.
