он здоров, но побеседовать с ним можно. — Он поднялся со стула и, уже стоя в дверном проеме, с просящей интонацией в голосе произнес: — Только убедительно прошу вас: не напирайте сильно. Этот больной еще весьма плох, так что будьте благоразумны.
— Буду, — пообещал Кореец, — и вот что еще, доктор… Я весьма вам благодарен и был бы рад быть полезным для вас. Как говорится, долг платежем красен. — Он сел на освободившийся стул и, когда за врачом закрылась дверь, уперся профессионально отработанным взглядом в лицо Крымова: — Седой?
Этот вопрос-утверждение прозвучал как хлесткий пистолетный выстрел, и Антон почувствовал, как у него нервным тиком дернулось веко. Надо было брать себя в руки, и он откровенно пристально всмотрелся в слегка раскосые глаза Корейца, темные зрачки которого, словно рентген, прощупывали каждый сантиметр опухшего лица.
— Ну, положим, кое для кого и Седой, а для всех остальных — Антон Крымов.
— Остряк! — усмехнулся Кореец и тут же: — Откуда Мессера знаешь?
Он догадывался, что последует этот вопрос, но не знал, кого здесь представляет брюнет со зрачками-буравчиками, и оттого решил и далее вести свою игру.
— Вы бы, мужики, хотя бы что-нибудь более толковое придумали. А то поначалу шьете попытку убийства вашего бизнесмена, потом бросаете в пресс-камеру, а теперь вот дело до какого-то Мессера дошло. Его что, тоже пытались замочить? Или уже замочили? Так уж в таком случае повесьте на меня весь список нераскрытых мокрух — и обратно в пресс-камеру. Глядишь, и выбьете что-нибудь.
Слушая этот монолог, Кореец дождался-таки, когда больной выдохнется, и с кривой ухмылкой на лице произнес:
— Как же, выбьешь из тебя чистуху, скорее сам напишешь. — Замолчал было и уже совершенно иным, доверительным тоном произнес: — Ладно, Седой, поваляли ваньку — и будя. Привет тебе от Камышева, велел кланяться и просил передать, что в ближайшее время сможет самолично обнять тебя.
Крымов не смог сдержаться, чтобы не вздохнуть облегченно, но надо было продолжать игру, и он спросил с ноткой обиженного ребенка в голосе:
— А чего же сам не пришел?
— Не смог. Как на духу говорю, не смог, — прижав руку к сердцу, покаялся за Мессера Кореец. — Сейчас он в отъезде, но как только я зачитал ему по мобильнику твою маляву… Короче, он верил и не верил, что ты — это ты. Однако было приказано провентилировать твой вопрос и держать ситуацию под контролем.
— Ну и как, провентилировали? — поинтересовался Седой, покосившись на второго корейца, который за все время и рта не раскрыл.
— Как говорят в Париже, все тип-топ, — успокоил его посетитель в сером костюме. — Так что СИЗО и прочие неприятности я беру на себя. Врубаешься, надеюсь?
Он врубался.
— Ну, вы и даете, ребята! Считайте, что Москва снимает перед вами шляпу. — И тут же: — Ты бы хоть представился, мил человек. А то неловко как-то получается. Ты обо мне знаешь, считай, все, а я о тебе…
— Понял и каюсь, — сотворив виноватую мину на лице, хмыкнул Кореец. — Зенон Гамазин, друг Романа Михайловича, а это… Впрочем, просто Владимир Ли.
Седой сотворил на лице положенную в данном случае мину.
— Что ж, весьма приятно, что у Романа такие кадры, но давайте перейдем к делу. Отсюда как выбраться? К тому же на стол могут в любой день положить. А это мне, как сам догадываешься…
— Так ты что… — удивленно протянул Владимир Ли, — не того, не при делах?
— Какие на хер дела! — приподнялся на подушке больной. — Весь этот цирк мне нужен был лишь для того, чтобы от Брыля на денек-другой оторваться. Да и ноги отсюда легче сделать. Считай, что уже во вторник меня бы здесь не было.
— М-да, — с невольным уважением в голосе протянул Гамазин, — много чего я повидал, когда в ментовке пахал, но чтобы вот так просимулировать перитонит… Считай, что я тоже перед тобой снимаю шляпу, но это несколько осложняет твое освобождение. И все-таки, — чуть погодя произнес он, — может, остановимся все-таки на операции? Подумай.
Когда Кореец ушел, предварительно выставив из палаты стул, на котором до этого восседал охранник, Антон откинулся на подушку и закрыл глаза. Все вроде бы складывалось как надо, но операция… Надо было на что-то решаться.
Первое, что услышал Крымов, когда к нему возвратилось сознание и он открыл глаза, так это слова медсестры, которая ставила капельницу:
— Считайте, что заново на свет родились. Пал Палыч сказал, еще бы денек-другой, и резать вас уже было бы поздно.
— Это почему же? — шевельнув все еще непослушным языком, улыбнулся ей больной. — Думаю, что человечка резать никогда не поздно.
— Может, оно и так, но одно дело, когда режет такой хирург, как Пал Палыч, и совсем другой коленкор, когда режет патологоанатом.
С подобным утверждением трудно было спорить, и Антон посчитал за лучшее помолчать, тем более что силы оставили его окончательно, и он закрыл глаза, понимая, что главное для него — это как можно скорее подняться на ноги и вернуться в прежнюю форму.
Закрепив капельницу на штативе и проткнув на левой руке вену, в которую тут же стал вливаться живительный раствор, медсестра жалостливо вздохнула, дотронувшись рукой до седого завитка волос сорокалетнего мужика, и ушла, оставив прооперированного наедине со своими мыслями. Господи милостивый, да кто же его так гладил в последний раз? И когда? Пожалуй, и не припомнить. Выросший в интернате на берегу Охотского моря, он не знал ни отца, ни матери, сгинувших на колымских приисках, а когда началась совсем уж суровая жизнь в спецшколе, куда его рекомендовали магаданские комитетчики, там уж и вовсе было не до телячьих нежностей. Анализируя время, проведенное в спецшколе, Крымов уже давно пришел к мысли, что обыкновенному человеку оно бы показалось чистилищем. Ну а после окончания учебы — звание лейтенанта, и началась для него служба, которую тоже сладкой не назовешь.
В свое время приказом Юрия Владимировича Андропова в КГБ СССР были созданы подразделения В и С, основная цель которых — организация целенаправленной ликвидации главарей организованной преступности. Секретные сотрудники проходили стажировку по особой программе во Втором управлении КГБ, а дальше… дальше им давали «путевку» в жизнь. Составляли мобильные группы и внедряли в преступную среду. Поддержка осуществлялась со стороны криминальных авторитетов, которых удавалось завербовать на зоне или же на воле. Ну а с распадом СССР… О том времени даже вспоминать было страшно. Брошенные на произвол судьбы, группы разваливались, и элита некогда сверхсекретных подразделений как могла выбиралась из того дерьма, в котором
