ориентировались и можно было ошибиться, всадив пулю либо в своего, либо угодить через хлипкие стены в вагон с химическим оружием.
Николай на самом деле оказался мужиком на удивление крепким. Он сцепился с «омеговцем» и стал заваливать его, пытаясь выбросить в окно из вагона, злость и чувство правоты иногда делают чудеса. Диверсант хрипел, его рука тянулась к пистолету.
– Я тебя, сука! – рычал Раскупляев, отрывая его от пола.
Тот, пытаясь освободиться от захвата, уже не чувствуя боли, а может, не обращая внимания на нее, опирался рукой в раму, похожую на пилу, из рамы зубьями торчало стекло. Кровь из разрезанной, проткнутой руки лилась на лицо Раскупляеву, на лицо «омеговцу».
Но тут, у выбитого окна, можно было еще хоть как-то дышать, в вагоне же стоял настоящий туман – удушливый, хотелось выпрыгнуть из вагона куда угодно, только не находиться в нем. Трещали кости.
Николай из последних сил уперся в пол и увидел, как ноги «омеговца» оторвались. Соперник Раскупляева еще попытался зацепиться ногой за ножку столика, но Николай уже чувствовал свою победу. Он налег из последних сил. Толстый обломок стекла хрустнул под ладонью диверсанта, и он почти вывалился из окна мчащегося поезда. Но затем согнулся в пояснице, окровавленная рука уцепилась в волосы Раскупляева, и «омеговец» стал тащить Раскупляева за собой.
Николай коленом уперся в нижний край рамы, а левой рукой в верхний, не давая вытащить себя из вагона. Такое состояние продолжалось несколько секунд. Николай не заметил, как диверсант, уже висевший снаружи, дотянулся до своего пистолета, и когда Раскупляев локтем правой руки ударил его в голову и он начал заваливаться, прозвучало два выстрела. Николай увидел, как «омеговец» вывалился из вагона, увидел рифленые подошвы его высоких шнурованных ботинок и почувствовал, что теряет сознание. Его откинуло к простенку, он ударился об него спиной, затем медленно начал оседать. Густая горячая кровь заливала глаза.
«Что это со мной? – подумал Николай. – А я его сделал! Сделал! Сделал!»
Раскупляев осел, голова качнулась и уперлась подбородком в грудь.
Старший лейтенант группы «Омега» в удушливом дыму прорывался к маховику ручного тормоза. Бондарев знал, именно тормоз будет интересовать террористов, и именно там он ждал. Когда Клим сцепился с «омеговцем», мобильник в его кармане подал сигнал. Но не тот был момент, чтобы поговорить даже с самим президентом. На этот раз Бондареву пришлось туго. «Омеговцев» было двое, он один, пространства для маневра ноль. А звонил помощник президента с одной лишь целью – предупредить Клима Владимировича о том, что поезд обречен, дорога впереди заминирована, высадка десанта не удалась, девять человек спецназовцев и два пилота погибли, и теперь поезд пустят под откос.
Но телефон Бондарева, естественно, не отвечал. Помощник тряс свой аппарат нервно, зло, словно движение его руки могло передаться и заставить Бондарева взять трубку и ответить.
Клим Владимирович продержался недолго. Он отбивался как мог, изворачивался. Возможно, будь места побольше, он и совладал бы с двумя «омеговцами». Одному из них он умудрился всадить нож в шею, глубоко, по самую рукоятку. Но тут же навалился другой, рослый, сильный. Дверь в тамбуре открылась, и, перекатываясь по полу, по битому стеклу, режа в кровь руки, хрипя в смертельной схватке, из которой только один должен остаться в живых, мужчины подкатились к распахнутой двери. Сила была на стороне Алексеенко. Теперь у Клима не было фактора неожиданности, как тогда, в подземелье. Они смотрели в перекошенные, полные ненависти глаза друг друга. «Омеговец» выталкивал Бондарева, сантиметр за сантиметром выдавливал его из тамбура. Клим сопротивлялся как мог, но сила была на стороне «омеговца», а проход был слишком узок, чтобы вывернуться из-под Алексеенко. Тот хрипел, наваливаясь, шрам на левой щеке налился кровью.
– Я тебя… Я тебя под колеса… там тебе место!
Клим не отвечал, понимая, что тратить силы не стоит. Голова была уже на улице, и, скосив глаза, он увидел второй путь. Вдалеке по нему навстречу составу с химоружием летел поезд, последний из пропущенных в эту предновогоднюю ночь по железной дороге. Бондареву стало страшно, он понял, еще минута, и встречный состав снесет ему голову. Клим повернул голову влево, пытаясь освободиться от руки «омеговца», и увидел поручень, торчащий снаружи вагона, обыкновенный, выкрашенный, как и вагон, в зеленый цвет. Расстояние до поручня было метр с небольшим. Встречный приближался. Состав с химоружием, приторможенный, колбасило из стороны в сторону, вот-вот либо колеса отвалятся, либо состав слетит с рельс.
Клим на мгновение перестал сопротивляться, а «омеговец» приложил все силы, и Бондарев, взмахнув левой рукой, вылетел из тамбура. Алексеенко отпрянул назад, ему даже показалось, что он услышал душераздирающий крик своего врага. Но убеждаться в том, что враг мертв, времени не было, следовало как можно скорее открутить маховик назад, прекратить торможение, а потом подумать, стоит уже отцеплять вагон или нет.
Дрожащими от напряжения руками, но при этом в радостном возбуждении старший лейтенант открутил маховик. Тормоза перестали скрежетать, и состав начал заметно набирать скорость. Алексеенко опустился на корточки, взял рацию и вызвал майора. Тот ответил почти мгновенно.
– Порядок, командир, все кончено.
– Ты как? – спросил майор Фомичев.
– Я нормально, – ответил старший лейтенант. – Только вот и наших двоих нет. – Майор чертыхнулся. – А знаешь, кто это был? Тот самый Бондарев из подземелья в Коломенском.
На этот раз Фомичев открыто выругался матом и ударил кулаком в стену. Ему было жаль своих парней. Он ненавидел Бондарева, хотя по-своему успел его оценить как стоящего соперника, к которому следовало относиться с уважением.
– Валера, давай возвращайся, – раздался из рации голос майора. – Мы только вдвоем с тобой и остались.
– Сейчас, дух переведу и двину.
– Быстрее, Москва приближается. Да и Новый год тоже. Я хочу, чтобы и ты слышал, как эти уроды уйдут в отставку.
Алексеенко потер ушибленное плечо, оттолкнулся спиной от стены. Тяжело поднялся, приладил рацию на ремень и, пошатываясь, подошел к двери, чтобы перебраться на другой вагон, а с него по лестнице взобраться на крышу, пробежать по составу и оказаться в тепловозе. Он с удовольствием вдохнул холодный воздух, протянул вперед руку, пытаясь достать до лестницы, сделал шаг. Но ни его рука, ни нога не успели коснуться лесенки вагона рефрижератора. Бондарев, притаившийся на буфере, сбил Алексеенко с ног, и тот с лицом, перекошенным от страха, несколько мгновений балансировал. Но Бондарев вторым ударом сбросил «омеговца» с поезда на рельсы под колеса и услышал крик своего врага.
Клим Бондарев дрожал от невероятного напряжения и холода. Он, шатаясь, брел по вагону.
Николай лежал
