От пристального вглядывания у Алеши зарябило в глазах. Он крепко зажмурился, потряс головой, а когда снова открыл глаза, сразу увидел то, что нужно. К стене гаража была приставлена переносная деревянная лестница. Вряд ли она оказалась там случайно. Опять злодей посылал ему трогательный привет, приглашал на сокровенную беседу. Я приду, печально подумал Алеша, теперь-то уж точно приду, Елизарушка.
Он спустился с сосны, присел на желтый пенек и еще разок покурил. Это могла быть его последняя в жизни сигарета. Еще можно было повернуть назад, но это ему и в голову не пришло. Он был полон сил, и сомнения не мучили его. Не все пока получалось гладко, Федора Кузьмича не было поблизости, но никакому Елизару его не сломать. Сколько раз ускользал он из страшных ловушек для того лишь, оказывается, чтобы повидаться с Настей. Без нее не было смысла в его судьбе. Он по жизни мыкался, как по камере. Настю напугал, и она не успела понять, что им обоим ничего не нужно, кроме взаимной радости. Они улягутся вместе в постель, и вся боль мира протечет мимо них. Вечное совокупление убережет их от вражеских стрел. Она не поняла, в игрушки играла, в дешевые женские игрушки, а он не сумел объяснить, потому что сам это понял с непростительным опозданием. То, что у них могло быть, не было любовью, но было всем на свете — и едой, и сном, и дурью, и счастьем. Елизар, всемогущий шулер, раскинул крапленые карты и подстерегает незадачливого игрока, чтобы снять с него, с живого, шкуру, но на сей раз у него выйдет осечка. Такая добыча никому не по зубам. Настин папаня, хоть и маразматик, верно сказал: эта девочка не подлежит людскому переделу. Кто такую, как Настя, встретит, тот в рубашке родился. Елизар его ловит на богатый крючок, но выловит свою погибель. У него тоже не две головы, а одна, он про это забыл. На хитрую жопу есть хрен с винтом. Елизар на сей раз погорячился. Он из тех, кому все дозволено. Он крупный пахан, крупнее не бывает, но у всех паханов есть трещина на темени, откуда прядает заячьими ушками паханья душа. Это великая тайна всех паханов. Когда в зоне хоронили знаменитого ростовского «папу», у него через эту трещинку высунул усики остромордый смоляной жучок — и шустро рванул из гроба на поверхность. Деловые отшатнулись, помраченные ужасом, а Федор Кузьмич расплющил, растер гнусную тварь каблуком. И все видели, как у дохлого «папы» дернулся, распахнулся сонный зрак и оттуда выкатилась на подрумяненную щеку зеленая слеза. После два дня Федора Кузьмича тряс колотун.
Алеша досадил сигарету до фильтра и с сожалением отщелкнул окурок. Пора было двигаться полегоньку. От опушки он, не таясь, кокетливо обмахиваясь березовой веточкой, зашагал к дому. Через калитку входить не стал, перемахнул через забор напротив гаража. Поднял лесенку и, растоптав клубничные грядки, приставил ее к дому. Неприятно чувствовать, как за тобой наблюдают недоброжелательные глаза, как ухмыляются самодовольные рожи, но ничего не поделаешь: издержки дневного налета. Не медля, закинул ногу на подоконник и перевалился в комнату. Успел увидеть любезную усмешку темнобрового Елизара и от прицельного, пробного удара Миши Губина кулем повалился на пол. Тем самым Миша Губин по указке Елизара Суреновича (не увечить сразу!) совершил роковую ошибку. С брезгливым удивлением разглядывал он скорчившегося на полу парнишку, нелепо прижавшего руки к паху, надеясь, что ли, таким способом защитить самое дорогое. Неужто из-за этой двуногой каракатицы, подобной тысячам других, было столько суеты в последний месяц: возня с какой-то молодой шлюхой, похищение, усиленные дежурства? Похоже, стал сдавать работодатель.
Елизар Суренович, восседавший в кресле в позе отдыхающего богдыхана, с длинношеей старинной трубкой в откинутой на подлокотник руке, в бархатном, пурпурного цвета халате, обратился к Алеше с ласковой укоризной:
— Из-за твоего глупого упрямства, Алексей, приходится и мне, старику, хлопотать, и тебе терпеть неприятности. А ведь какую малость я просил: вернуть статуэтку. Нет, не уважил стариковскую просьбу, разве это по-христиански?
По снайперской «небрежности» бокового удара Алеша вполне оценил противника и медлить не собирался. В мнимой мольбе прижатая к животу ладонь скользнула под рубашку и удобно обхватила рукоять «Макарова». Через секунду, под аккомпанемент Елизарова нравоучения, он нажал спуск. Еще стремительнее на его змеиное движение отреагировал Миша Губин, прыгнул, но перегнулся, сломался в полете, и его железная пятка лишь нежно коснулась Алешиной щеки.
— Запри дверь, Елизар, — сказал Алеша. — Быстро!
Благовестов послушно поднялся, шагнул к двери и щелкнул задвижкой. Обернул к Алеше улыбающееся, доброжелательное лицо.
Спустя мгновение снаружи в дверь ломанули чем-то тяжелым, но она не поддалась.
— Скажи шестеркам, чтобы они не рыпались, — распорядился Алеша. Елизар Суренович беспрекословно выполнил и этот приказ. Потом сказал Алеше:
— Видишь, опять на тебе мокруха. Совсем худые у тебя дела, мальчуган. И откуда ты взялся такой неугомонный?
Алеша целился ему в живот, и если это Елизара Суреновича огорчало, виду он не подал.
— Где Настя?
— Тебе Настя нужна? Она в соседней комнате.
Алеша встал у окна так, чтобы его не видно было с улицы. Миша Губин закопошился на полу и в забытьи попробовал дотянуться до Алеши. Резкое движение причинило ему муку, он застонал. Из полуоткрытого рта сочилась кровь. Спину он выгнул горбом, как ползущая гусеница.
— Оклемается, — сказал Алеша. — Пуля под лопаткой, не страшно. Но тебе, Елизар, придется, видно, помереть.
— Убьешь?
— Сомневаешься?
— Пожалуй, нет. А за что?
— Верни Настю, и мы квиты.
— Понял, дорогой. Но квиты мы быть не можем. Ты вон сколько бед натворил. Допустим, я тебя отпущу и Настю тебе отдам. Так это же ненадолго. Через денек-другой я тебя из-под земли достану. Как же нам теперь быть?
Он так хитро и добродушно скривился, словно загадал загадку, на которую сам Всевышний не найдет ответа. Но Алеша ответ нашел:
— Куражишься от пресыщения, Елизар. Тебе жизнь наскучила, понимаю. Но ты, видно, еще хорошей боли не нюхал. Я тебе сначала пузо пробью, потом уши поганые отчекрыжу. Будешь долго корчиться, как жук навозный. Поверь слову: лучшее лекарство от скуки — железо в брюхе.
Новизна положения и задушевный разговор привели Елизара Суреновича в превосходное расположение духа. Он опять основательно расположился в кресле, как бы приуготовясь растянуть удовольствие елико возможно дольше. Ровные белые зубы светились в усмешке.
— Садись, любезный друг, спешить некуда, верно? Все ходы, сам понимаешь, перекрыты, Настя под надежным караулом, а пальнуть всегда успеешь. Давай потолкуем немного.
— О чем?
— Выпить хочешь?
— Поторопись, Елизар, времени у тебя с гулькин нос.
Держа «Макарова» у колена, Алеша примостился на стуле. Миша Губин жутким усилием, все еще в отключке, развернулся боком вслед за ним и, подвывая, когтями царапая паркет, преодолел с полметра. Набрякшая рубаха хлюпнула кровью. Елизар Суренович искренне восхитился:
— Вот истинный герой! Хоть и ландскнехт. Он тебя, Алексей, и мертвый задавит. Учти, у меня таких мальчиков целая рота.
Алеша молчал.
— Мне даже не статуэтка дорога, — вдруг посерьезнев, заметил Елизар Суренович. — Важен принцип. Ты подарок не отслужил, значит, верни. Вроде бы пустяк, ан нет. Идея превосходства требует пунктуальности, даже педантизма. Кто ты для меня? Не более, чем козявка, которую можно сковырнуть ногтем. Но именно в отношениях с козявкой я не имею права поддаваться эмоциональному порыву. Принцип владычества над двуногими козявками, вроде тебя, диктует необходимость жесточайшей внутренней дисциплины. Иначе во мне самом могут возникнуть сомнения: а действительно ли я вправе распоряжаться человеческими жизнями? Пусть для их же блага. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Алеша молчал. Миша Губин громко, жалобно рыгнул.
— Много лет назад я предположил в тебе ценного сотрудника, хотел приблизить к себе, но недоучел твоей юношеской фанаберии. В результате многие невинно пострадали. За ошибки господ всегда расплачиваются слуги. Сегодня, наоборот, я тебя переоценил. Понадеялся, зона научила тебя уму-разуму. Куда там! Из-за обыкновенной сучки с пухлыми грудками сунул голову в петлю. Стыд-то какой. А могли бы договориться добром. Придется опять наказывать, и теперь уж, наверное, в последний раз.
— Пять минут истекли, — сказал Алеша. Пистолет чихнул в его руке, и череп Елизара Суреновича полоснуло каленым прутом. В удивлении потрогал он голову и набрал полную горсть крови. В дверь саданули с таким звуком, точно обрушили скалу.
— Не сметь! — рявкнул Благовестов. Придерживая ухо, он достал из кармана красивый, весь в цветах платок размером с маленькую простынь и промакнул рану. Доверительно сказал Алеше:
