С горя забросив парикмахерскую, она выглядела еще моложе и — на вкус Пал Палыча — красивее. Прижавшись к Алексею грудью, таяла от нежности, светилась радостью.
Но вот схлынул напор чувств, в их воркование вторглась действительность:
— Я была у тебя на кафедре, принесла замечания по диплому.
— Молоток, попозже прочтешь мне.
— Алеша, профессор сказан, что ты будешь в порядке.
Алексей чуть отстранил ее и произнес спокойным крепким голосом:
— В данном случае важнее не то, что сказал профессор, а то, что говорю я. А я говорю «да». Во-первых, не намерен отказываться от удовольствия смотреть на тебя. А во-вторых, я, черт возьми, архитектор и должен видеть свои проекты!
— Ты — во-первых, черт возьми, архитектор.
— Не жаль уступать первое место? Ладно, так или иначе, я собираюсь быть в полном порядке… А нет, найду тебе кого-нибудь поприличнее.
— На кой шут он мне сдался! Я его… — она зашептала Алексею на ухо, оба засмеялись.
Опять был объявлен перерыв на ласки.
Власов — этакая верста коломенская в углу — наливался тяжелой темной думой. Демину-старшему сделалось вовсе невмочь.
— Между прочим, я вчера известила предков, что выхожу замуж, — с нарочитой небрежностью обронила Рита. — Слава Богу, объяснение заочное, без ахов и охов.
— Забыл, где они сейчас?
— В Африке, в этом… нет, все равно не выговорю.
— И не стыдно?
— Нет. По географии я всегда знала только одно: Волга впадает в Каспийское море.
Алексей погладил ее по щеке:
— Ревешь?
— Это от стыда за невежество.
— Слезы отменяются, слышишь? Потекут ресницы, красота насмарку… А с родителями все-таки неловко.
— Если помнишь, два месяца назад мне стукнуло восемнадцать. Могу участвовать в выборах, водить машину и вступать в брак.
Ошеломленный новой бедой Иван Федотович так громко сглотнул, что Алексей услышал.
— Кто тут еще?
Иван Федотович прокашлялся.
— Отец! Ты что же молчишь?
— Ладно-ладно, я потом, — пробурчал тот.
— Что еще за «потом»? Иди сюда.
Отец приблизился, вложил в ладонь Алексея свою руку.
— Здорово, старый партизан! Вы пришли вместе?
— Н-нет… Я прямо с работы…
— Лучше бы вместе. И вообще… у тебя иконки с собой нет?
— Какой иконки? — обомлел Иван Федотович.
— Эта дурочка официально сделала мне предложение. Может, сразу и благословишь?
Иван Федотович беспомощно потоптался: огромные Ритины глаза в мокрых ресницах (которые не потекли, потому что не были накрашены), счастливо улыбавшийся сын с белой повязкой поперек лица…
— Ты сначала хоть из больницы выйди, а тогда женись!
— Невеста, примем совет бывалого человека?
— Давай.
— Тут к тебе следователь, — нашел отец повод ретироваться.
— Да? Полно гостей.
— Здравствуйте, Алексей. У меня разговор на две минуты, — подал голос Знаменский. — Вы имеете право на гражданский иск к Платонову.
— То есть?
— Для возмещения понесенного вами ущерба. У него описано имущество.
— Да зачем, Пал Палыч? — изумился Алексей. — Не буду я заявлять никакого иска! На его деньги мне решительно плевать. Еще не хватало!
— В общем, я этого ждал и понимаю. Остальные вопросы на днях. Не буду мешать… Игорь Сергеевич, вы хотите что-нибудь спросить или сказать?
— Нет, нет… желаю здоровья и вообще счастья…
Алексей поблагодарил — не поняв, кого.
Напротив главной проходной Петровки, 38, через улицу, находилась стоянка такси.
С зарплаты на такси не поездишь, но сегодня в кармане у Пал Палыча лежала премия — раз. Они с Зиночкой спешили к Томину — два. Дождь прекратился, давая возможность пребывать под открытым небом — три. И потому они пристроились в хвосте довольно многолюдной очереди.
Она имела настроение добродушно-шутливое. У очередей ведь бывают разные характеры. Попадется, например, кто-нибудь склочный, заведет ругань с продавщицей или соседями, заразит остальных. И уже уйдет потом, и «зараженные» сменятся новыми людьми; но и новые продолжают ворчать и цапаться, сами не зная почему. А суть в «закваске», которую очередь получила и долго не может от нее избавиться.
Той, где оказались Знаменский с Кибрит, кто-то, наверное, оставил в наследство веселый, легкий дух. «Очередники» подтрунивали друг над другом, раскованно искали попутчиков для кооперации. Ожидание тяготило куда меньше, чем обычно. Те, кто выстраивался сзади, спустя короткое время тоже теряли равнодушную отчужденность горожан и «включались».
Вот двое подошли со скучными деревянными физиономиями. Глядь, через несколько минут начали беззлобно пикироваться:
— Женился бы ты, Валентин! Ведь уж избегался, из тебя скоро песок начнет сыпаться.
— Из тебя самого скоро посыплется!
— Да, но за тобой даже подмести будет некому!..
Коллективным развлечением служил пьяненький мужичок, которого шоферы не брали. Он был, однако, преисполнен оптимизма. Да еще грели его сердце две бутылки пива; он перехватывал их и так и эдак: мешали рукам, ибо все порывался приплясывать и петь. Тогда поставил их к столбу и в веселии забыл. Вдруг увидал и умилился:
— Гляньте-ка, гляньте! Бутылки-то мои какие у-ум-ные!
Опять покуролесил и опять умилился:
— А пиво стоит! Честно стоит!
И, присев на корточки, любовно поправил, чтобы смотрели этикетками в одну сторону.
Место стоянки было бойкое — возле ворот «Эрмитажа»; машины подкатывали часто. И скоро Пал Палыч и Зиночка покинули бодрую очередь.
Если Маргарита Николаевна Знаменская славилась пельменями, то Тамара Георгиевна — украинскими забористыми блюдами. И стряпала всегда обильно, мало просто не умела. Квартира благоухала: на кухне и жарилось, и пеклось, и булькало, и дразняще обдавало пряностями.
Друзья обнялись. С некоторой бережностью, потому что левая рука Томина была еще на перевязи.
— Да бросьте, это для маминого удовольствия!
Зиночка сняла куртку, косынку. Томин выкатил глаза и обошел ее кругом, как выставочный экспонат.
— Да будь я и негром преклонных годов!.. — выразил он свое восхищение. — Ну, Зинаида!
Действительно, выглядела она замечательно. Пал Палыч не смог припомнить, видел ли на ней это платье, но последние недели Зиночка все хорошела и хорошела.
— Неужели полковник со стальными глазами? — грозно вопросил Томин. — Видишь, мама, что тут без меня! Моя нервная система в опасности! Зинаида цветет, как орхидея. Правда, я их не видал.
— Да весна же, Шурик. И ты — жив-здоров!.. Тамара Георгиевна, вам помочь?
— Нет уж, вас такую и к плите подпускать опасно.
— Для плиты или для меня?
Та посмеялась:
— Все почти готово. Расставляйте там тарелки.
Где в доме что, Зиночка знала. Своей волей достала самую парадную посуду.
Пал Палыч поинтересовался, что за книга раскрыта на кресле. Солоухин.
— Ты читаешь или мать?
— Представь себе, я. И с удовольствием. В наше время вдохновенно и всерьез описывать, как надо собирать грибы, как их жарить, солить и что ими закусывать — своего рода нравственный подвиг!
В дверь позвонили, Томин двинулся отпереть, но Тамара Георгиевна опередила, впустив пожилую пару: соседей с нижнего этажа. Женщина торжественно держала корзиночку с пучками укропа, салата и еще какой-то зелени.
— Мы только что с дачи и вдруг слышим — Александр Николаевич вернулся из госпиталя.
— Вернулся, вернулся.
— Поздравляю, Тамара Георгиевна!
— А-а, — сказал Томин, — здравствуйте. Я уже скучать начал — никто не напоминает про тапочки.
— Ой, что вы! Бывало, сидим по вечерам, а ваших шагов не слышно. И так не по себе, так не по себе… Я говорю: пусть бы уж топал, во сто раз лучше!.. У вас гости? Мы только поздороваться и… вот. Это вам, — протянула корзиночку.
— Неужели с собственной грядки?
— У нас теплый парничок!
— Тронут. Обожаю всякую травку.
Соседи ушли, Тамара Георгиевна засновала из кухни в комнату, принося пышущие жаром кушанья.
— Ведь только хорохорится, а на самом деле еще совсем не здоров, — приговаривала она. — Спит беспокойно, вскрикивает. А уже готов из дому на работу сбежать. Хоть бы вы на него повлияли.
— Пал Палыч, давай влиять, — подмигнула Зиночка. — Шурик, тебе кто разрешил вскрикивать?
— Это от скуки. Уже сил нет бездельничать!
— Раз в жизни можно отдохнуть, — «влиял» Знаменский.
— Не смеши. Уж чья бы корова мычала… Ох и поедим, братцы! А после попоем.
— Сашко, тебе нельзя утомлять легкие! — запретила Тамара Георгиевна.
— Ну, Паша споет.
— Если забудет про своего единственного ненаглядного свидетеля, — вставила Зиночка.
