Глава третья. Полли Николс
Я видел спектакль «Лицеума» не меньше шести раз. Ричард Мэнсфилд, безусловно, был великолепен в ролях Джекила и Хайда. Мнению газет не стоит доверять, фразы которые рецензенты подыскивают для того, чтобы передать восторг или негодование, выдают их собственное ничтожество.
Вот он стоит на сцене — уродлив и низок, убийца и подонок, худший из людей, достойных ада… Но смотрите, один глоток эликсира — и начинается волшебное превращение: вот он выпрямляется, закрывает руками лицо, слоено стирая с него дьявольскую ухмылку. И перед нами снова доктор Джекил, достопочтенный джентльмен, которого всякий почтет за честь принять у себя дома.
Вы думаете, это слишком фантастично, чтобы быть правдой?
Вы действительно так думаете?
В тот день, тридцатого августа, в четверг, я был среди тех, кто неистово аплодировал Мэнсфилду. Сколь мало актеров, способных в такой степени передать упоение яростью, способных перевоплотиться в монстра.
Ричард Мэнсфилд покидает сцену под грохот оваций, зал пустеет, и я выбираюсь на улицу вместе с прочими. Это моя сцена, пусть мои зрители и не знают меня в лицо. В тот промозглый вечер я чувствовал: что-то должно произойти. Неподалеку рассказывали, что в доках Шэдуэлла горит склад бренди, и многие из театралов намеревались отправиться туда после спектакля.
Зрелище было достойным кисти мастера. Зарево пожара отражалось в темных облаках; я стоял в толпе и смотрел на огонь, пожирающий доки, и на суету рабочих, пытающихся потушить его. Прибыли пожарные со своими помпами, крюками и всем остальным. То и дело в воздух взметались искры.
Иногда казалось, что им удается справиться, но ветер снова и снова раздувал пламя. На горизонте вспыхивали грозовые зарницы, шел дождь, но, несмотря на это, здесь было много народа. Публика толпилась в приличном отдалении от пламени; те, у кого не было зонтов, прикрывались от дождя, чем попало, — газетами, сумками ит.д. В толпе шныряли карманники, и я слышал, как кто-то поймал мальчишку, пытавшегося стянуть кошелек.
— Знаете, некоторые языческие племена в древности запрещали беременным женщинам смотреть на огонь.
Это сказал сухопарый человек в очках, возможно, клерк, скрашивающий свои унылые вечера чтением сочинений по оккультизму. Рядом с ним стояла неказистая и угрюмая особа из тех, на ком никогда не останавливается взор.
— Почему? — спросила она.
— Они опасались, что ребенок родится колдуном!
В огненных клубах, рвущихся в небо назло дождю, мне вдруг почудились какие-то дьявольские лики. Не я один обратил на это внимание, рядом женский голос простодушно воскликнул: «Боже мой, Боже мой!»
Я сразу понял, кто она такая, и мне понравилось ее лицо — живое, с тонкими чертами. Нет, оно не было красивым, порок и пьянство оставили на нем свои отметины. Однако было в этом лице что-то притягивающее, и я все поглядывал на него украдкой, пока женщина любовалась пламенем.
Но вот она почувствовала мой взгляд… Мы поняли друг друга без лишних слов. Никто не обращал на нас внимания, публика уставилась на огонь, но обстановка была неподходящей для знакомства. Я отделился от толпы и пошел прочь от доков. Хотя стоял поздний час, улице были заполнены народом — одни шли поглазеть на пожар, а другие, как и я, возвращались домой, пресытившись зрелищем.
Она последовала за мной. Я остановился и подождал, когда она подойдет ближе. У нее не хватало нескольких зубов, поэтому она прикрывала рот рукой, когда улыбалась. Под светом уличного фонаря ей можно было дать не больше тридцати пяти. Коричневое поношенное пальто и тяжелые мужские ботинки. И, конечно же, она была пьяна. Я обратил внимание на шрам у нее на лбу, и она это заметила, рассмеялась немного смущенно и попыталась прикрыть его прядью каштановых волос.
— Это у меня с детства. Не смотрите так, он почти незаметен, у меня найдется для вас кое-что куда интереснее! Вам нравится моя шляпка? Правда, смешная шляпка? Мне подарил ее один джентльмен, похожий на вас, но не такой милый. А вы и правда ужасно милый, но почему-то одинокий… У вас грустные и одинокие глаза!
Она повторяла это всю дорогу, посмеивалась чему-то и иногда вспоминала о пожаре. Рассказала, что ее брат сгорел из-за взорвавшейся керосиновой лампы.
— Это было так ужасно! — восклицала она. — Нам даже не дали посмотреть на него — хоронили в закрытом гробу, у меня тогда были кошмары… Я просыпалась по ночам с криками, а Томас, я тогда жила с Томасом-кузнецом, только ругался и говорил, что я веду себя как ребенок… Но это в самом деле было ужасно!
Я молчал, но она не обращала на это внимания, она говорила за двоих.
– Вы вправду дадите мне шиллинг? — спросила она, потому что я пообещал ей его. Думаю, ей не раз приходилось продавать себя за два-три пенса — обычная плата для уличных девок в Уайтчепеле. За три пенса вы можете получить стакан джина в пабе. Иногда женщины вроде нее отдают свое тело просто за кусок хлеба.
– Да, если ты будешь послушной. Ты хочешь есть? — спросил я.
Да, конечно, она хотела есть. Этим вечером у нее были деньги, но она все спустила на выпивку. Я обещал, что она получит не только деньги, но и еду.
— Вы очень добры, — пробормотала она. — Словно принц!
Я рассмеялся. Слоено принц… Это прозвучало действительно забавно.
– Но куда мы идем? — Она временами оглядывалась, пока я вел ее под руку.
– Не бойся, — сказал я. — Здесь неподалеку есть одно место, где нас никто не потревожит. Не бойся меня!
В 1888 году Ист-Энд обслуживается четырьмя полицейскими дивизионами. Уайтчепел находится в ведении дивизиона Н (эйч), который располагает двумя участками. Отдел уголовного розыска дивизиона расположен на Коммершл-стрит, а суперинтенданта Томаса Арнольда, возглавляющего дивизион, вы можете найти в участке на Леман-стрит. Арнольд командует небольшой армией, состоящей из тридцати инспекторов, сорока четырех детективов и почти полутысячи констеблей, под чьим контролем находится более тридцати тысяч домов.
Один из этих констеблей — Альфред Норрис — проходит своим обычным маршрутом по Коммершл-роуд. Главные улицы Уайтчепела, такие как Коммершл-роуд, строились широкими и длинными, чтобы облегчить доставку грузов к складам и магазинам, однако кварталы вокруг них изобилуют множеством мелких улочек и закоулков, где с наступлением ночи царит полная тьма. Норрис уже второй раз проходит по своему маршруту, но до сих пор не заметил ничего подозрительного. Каждый день полиция Лондона задерживает порядка двухсот человек — как совершивших уголовные преступления, так и просто нарушивших общественный порядок. Каждый день кто-то погибает, попадает под колеса омнибуса, уходит из дома и не возвращается; каждый день кто-то пытается лишить себя жизни и часто не без успеха. И каждый день — не менее трех раз! — полицейских вызывают на пожары в разных частях города.
С десяти вечера до часа ночи — самое опасное время на улицах. Время, когда пабы покидают подвыпившие мужчины, которые могут стать легкой жертвой грабителей и которые сами нередко создают неприятности. Большинство нападений и пьяных драк совершаются именно в это время, поэтому с десяти до часу в специально отведенных местах дежурят постоянные констебли. Но церковные часы только что пробили три, в этот час только патрульные — такие как Норрис — охраняют покой горожан. На улицах воцарилась тишина, а пожар в доках Шэдуэлла, наконец, потушен.
До конца смены Норриса осталось еще два часа. Два часа монотонной ходьбы — впрочем, Альфреду Норрису жаловаться не приходится. У его коллег, несущих службу на окраинах города, маршруты куда длиннее, и им приходится проводить на ногах по восемь часов в сутки.
Констебль Норрис — высокий представительный мужчина, в полицию не принимаются люди ростом ниже 5 футов 9 дюймов. [6] Как и все полицейские, он одет в темно-синий мундир с высоким воротником, шлем и перчатки. Его вооружение составляют свисток и дубинка, которой, слава Богу, приходится пользоваться не так уж и часто. Еще он имеет при себе тяжелый фонарь, прозванный «бычьим глазом». Толку от этой штуки не очень много, но в случае необходимости можно подать сигнал коллегам, которых он, бывает, встречает по пути.
Норрис мерно шагает по мостовой, и эхо его шагов разносится в ночной тишине. Поступь констебля не спутает ни один лондонец! И какие бы отъявленные негодяи ни проживали в трущобах, нападение на полицейского — исключительно редкое преступление в Лондоне. Немногочисленные газовые фонари освещают его путь; здесь их так мало, что время от времени Норрис оказывается практически в полной темноте. Тогда ему приходится отодвигать заслонку фонаря — было бы досадно угодить в конский навоз.
