О степени конспирации и заинтересованности в сохранении крупных агентов — разговор особый. Оперативная работа с агентами — святая святых МВД. Даже между своими, находясь на ментовской зоне, они не говорят на эту тему. Девяносто процентов раскрытых дел — это работа агентуры. Так что имейте в виду: если агент попадается братве — ему просто башку отрывают.
И все это знали.
Но я хочу сказать следующее: на тюрьме многим предлагают вступить в сексоты. Там хочется пить, хочется есть, хочется женщин, многого, в чем отказал тебе суд. Как соблазнительны подобные предложения в таком случае! И там очень многие, кто слаб духом, идут на вербовку. Сегодня, если посмотреть очень много серьезной братвы на просвет, то окажется, что в те времена они работали в агентуре. Но в итоге произошло то, что в физике называется диффузией: братками перекуплена вся милиция, а многие братки стали полубратками. Однако если коснется, я вас прошу: не идите в агенты, как бы вас не искушали. И Бог это увидит и зачтет.
Я вот сорок лет занимался преступной деятельностью. И знаю: сейчас за сто долларов милиция даст мне на агента всю информацию. А она будет стоить этому безумцу дороже денег. Но вернемся к нашим баранам.
16
Был в Столешниковом переулке знаменитый магазин "Табак" — мечта курильщика. Самый шикарный в России и СССР табачный магазин. В нем, действительно, были табаки со всех плантаций мира и на любой самый взыскательный или самый непритязательный вкус. А директором его служил Джон Папиросник.
Днем Джон исправно нес торговую службу, и занимался с нами "разгоном". Когда мы с ним познакомились, мне было двадцать три года. И я был очень активен. Джон занимался камнями и золотом. В чем заключалась наша совместная деятельность?
Брался хорошо ограненный фианит.[20] При хорошей его огранке — пятьдесят шесть граней да еще в руках еврея-ювелира — фианит, который по физическим свойствам мало чем отличается от алмаза, становится неотличим от бриллианта. Были фианиты в один карат, и два карата, и три, хорошо ограненные в "старинном" изделии пятьдесят шестой пробы. Клеймо ставится поддельное в оправе из белого золота на желтом — это вещь. Бери и вези хоть на европейский аукцион.
И был у нас в бригаде человек, хорошо знающий немецкий, английский, французский языки. Он — это следующая стадия акции: респектабельный, похожий на иностранца, мужчина. Акула Уолл-Стрита, каким его изображали на страницах популярного журнала "Крокодил". Он — человек в обязательных темных очках, в шляпе, с сигарой в зубах. Таким наш полиглот и выходил на дело.
Останавливается он в каком-нибудь из переулков на улице Горького, или в Столешниковом переулке — там, где иностранцы дефилируют, где промышляют черные друзья России — узбеки, таджики, кавказцы. Мы их называли "бонабаками". А в руках у него коробочка — атлас и бархат, все по классике.
И тут к нему подходит один из наших, а разговор идет приблизительно так:
— Что у вас?
Продавец:
— Камень три карата.
Потенциальный покупатель оживляется:
— А сколько стоит?
— Пять тысяч.
Подходит еще один свой человек, тоже "заряженный", и начинает камень смотреть, вертеть, ногтем царапать, дуть на воду. Обычно еврея заряжали. Он начинает торговлю:
— А давайте за четыре! Давайте дешевле! Подходит третий наш:
— Ай, какая вещь!
Подходят посторонние, "бонабаки" особенно. Их там всегда тьма. Осень прошла — хлопок сдали и едут в Москву скупать золото, камни. В магазинах камни были 0,2–0,3 карата, а здесь — гигант алмазной индустрии!
Кто-то из наших "разводит":
— Все, я беру, пошли!
И это очень тонкий момент блефа: если публика недостаточно впала в торговый кураж, то наши уйдут. И — начинай сначала в другом месте. Этот момент надо прочувствовать.
Это сейчас все просто, а в те времена и менты кругом, и КГБ.
И тут "бонабак" какой-нибудь решается взять инициативу:
— Я беру! Даю больше!
— Ну, бери.
Теперь камень надо оценить у какого-нибудь ювелира.
И у нас есть такой оценщик-знаток. Едем в дом, где вход один, а выход совсем другой. В центре таких подъездов было достаточно много. Мы знали все их. Едем в какой-либо, подымаемся на второй или третий этаж, а ювелир уже спускается.
— О-о! Здравствуйте, Абрам Моисеевич! Дорогой вы наш оценщик-ювелир!
Он извиняется, ему некогда, он спешит. Мы уговариваем.
— Ну, я уж не буду возвращаться — примета плохая… Посмотрим здесь?
Мы не возражаем. Он достает лупу, кислоту какую-то, смотрит, нюхает.
— Да… — говорит. — Это стоящая вещь. Сколько же вы хотите за нее?
— Пять тысяч!
— Вы в своем уме? Эта вещь стоит минимум пятнадцать тысяч долларов! Вы шутите. Я пошел. А если не шутите — давайте мне, я заберу ее у вас! У меня есть покупатели — сей же час придут!
И начинается ажиотажный спрос — не ниже. Покупатель в шоке. С нами еще пять человек, все хотят купить. "Абрам Моисеевич" говорит:
— Я пошел, я пошел, я спешу… — и уходит с обиженным видом.
Деньги нами получены, камень продан. Покупатели уходят обычным путем, продавцы же поднимаются на пятый этаж и уходят через запасной выход.
17
И это долго длилось.
До тех пор, пока не попал я на Петровку, 38, в отдел по борьбе с особо опасными преступлениями, с мошенничеством в особо крупных размерах. К Юрию Александровичу Гамшееву, будущему своему подельнику. Потом у него была кликуха Юра Малаховский, потому что сам он был из Малаховки. Вот он меня и привлек к ответственности. Он уже давно ночей не спал, нас вычисляя. Десятки заявлений от кинутых "бонабаков" не давали ему спать ночами.
И говорит мне Гамшеев:
— Информации на вас много, заявлений тоже. Что будем делать?
Я говорю, в общих чертах, следующее:
— А что поделаешь? Придется работать вместе. С такой информацией ты будешь нас отмазывать, а мы будем тебе долю давать!
И — пошло. У нас уже было две ментовских крыши.
Позже мы с Юрием Александровичем на зоне повстречались.
А пока жизнь продолжалась. И не забывайте, дамы и господа, что я работал еще и прорабом.
18
У нас был золотой слиточек в форме пластины весом в сто грамм.
Обычно покупателя находили среди торговых работников. Приходишь к директору магазина, это обычно еврей: " — Надо такое дело?" "- Надо." Сам он на прямой контакт не идет, с кем-то совещается, кого-то посылает — все тихой сапой, все подпольно. Ведь на чем основан классический "разгон"? На запрете открытой торговли. Люди боятся купить и боятся продать. И никто не рискнет продавать дома.
И мы идем, в сквер, например, на Пушкинской. Или крутимся на площади у ресторана "Узбекистан". Я нечасто исполнял роль продавца, мой конек — роль оперативного работника. Роль продавца бралась Джоном Папиросником, и еще были ребята — типажи, которых нет смысла называть. А события развиваются по такому сценарию.
Держит продавец в руках эту золотую пластину.
Покупатель ее берет, на зуб пробует, взвешивает, трет-мнет — все нормально: золото и отдает "продавцу". Начинает отсчитывать тысячу рублей денег: пятерки, десятки, трояки, четвертные. Продавец с пластиной в руках ждет, когда придет время пересчитывать их, как принято. И в тот момент, когда и пересчет денег идет к концу, и пластина еще не отдана и деньги уже вручены, он делает рукой условный маячок. Тогда из кустов высыпает "опергруппа" с двух сторон с криками:
Стоя-а-ать! — и покупатель золота бежит в одну сторону, "продавец" — в другую. "Опера" бросаются за тем, кто продает, быстро нагоняют, потому что он не быстро бежит, валят на землю, руки заламывают и берут в наручники, все конфисковывают. Потом публично ведут в черную "Волгу" — и, якобы, в кутузку.
Но до того как этот конфуз случился, продавец и покупатель, естественно, обменялись номерами телефонов. Ведь оба они порядочные люди. А после покупатель, счастливый, что его не поймали, конечно же, звонит продавцу, еще надеясь на что-то:
— Ну как дела? Где деньги? Где рыжье?
— Какие деньги? Какое рыжье? Все изъяли мусора поганые! Хорошо, что нам по червонцу не определили!
Надо знать человеческую психологию, чтобы понять, что покупатель в этот момент счастлив, как ребенок, которого пообещали высечь, да ремня не нашлось.
И эти сто граммов крутились по первопрестольной минимум полгода и каждый день. Но пришло время, и по всей блатной Москве прошел слух, что какие-то сто грамм золота уже полгорода полгода покупали, а купить не смогли.
И Гамшеев с Петровки говорит нам:
— Кончайте! Вся Москва гудит!
Глава третья. Первый арест
1
Я работаю прорабом.
Вот она, карьера: комсомолец, кандидат в кандидаты, студент- заочник. Далее: прораб — главный инженер и далее. Правда, в прорабство я попал по протекции крупного московского жида. Его юная родственница имела на меня виды. Она пошла, шепнула — и тут же я получил производство. Самое бы время завязать с "романтикой", но бес-то уже в меня вселился. Он вселился в меня прежде, чем я — в кооперативную квартиру, ради которой и занимался мошенничеством. Так мне казалось во всяком случае. Вот, думаю, вселюсь в Текстильщики — и завяжу.
