В Брянске — тут уже работали в основном молодые ростовские флибустьеры, такие же, как я, но приехавшие чуть раньше. Они приехали из южного красавца-города в эту северную, по их мнению, "дыру", в "дырмаш". Они могли остаться в Ростове рядовыми инженерами, а здесь, в Брянске, который чума — не город, им грезились мощные темпы карьерного роста. Идиоты сюда не ехали — ехали те, кто хотел от судьбы большего, чем заранее предопределенное, тиражированное в сотнях тысяч экземпляров существование рядового советского инженера.
На то и молодость честолюбивому человеку.
Я с восхищением смотрел на огромные листы ватмана и на то, как они работали чертежным инструментом! Да, за моими плечами техникум, но я же путеец: ширина колеи — тысяча пятьсот двадцать четыре и допуски плюс шесть — минус два миллиметра. Кто на путях? Бригадир и десять баб с ломиками рельсы рихтуют. Бригадир кричит: " — Заряжай!" Каждая баба заряжает ломиком через три — четвертую лунку под рельс. А бригадир командует:
— Чайник медный… — гоп!
Рванули.
— Чай горячий… — гоп!
Рванули.
— Девки любят… — гоп!
Рванули.
— Дуб стоячий… — гоп!
Рванули.
Таков трудовой процесс. И он может бригадиром на путях до самой смерти всю жизнь под эту бодрую песню баб гонять. Вот им был бы я, если б остался в Конотопе по окончании техникума. А тут мне дали карандаш, линейку — черти фасад здания! Тут впереди — мосты, эстакады, фабричные корпуса! И я черчу этот фасад, а мне говорят:
— Коля, ты хоть понимаешь: что ты делаешь? Ты же коровник нарисовал!
— Почему?!
— А ты карандаш от карандаша не отличаешь: где один — эм, где два — эм, где нужен тэ-эм и где эм-тэ?
Вспомнился мне Алеша Пешков в учении у чертежника. А ведь они меня все два года учили. Их никто не заставлял. А сейчас кто-нибудь кого-нибудь добровольно и бескорыстно научит полезному делу, к слову сказать? Сейчас смотрю, как мои сын и дочь — учащиеся колледжа — чертежи подписывают: это мрак!
А Брянск — город бандитский, разбитной.
Я бегаю на танцы, иногда уже и вино пью. Меня тянет к людям с сомнительной репутацией — ума-то нет. Мои амбиции растут, как на опаре. И вот уже ростовчане меня предостерегают:
— Коль, ты плохо кончишь! Учись! Окончишь институт — все будет! И развлечения будут!
Да где уж там…
Правда, видел я потом на зонах людей и с двумя дипломами о высшем образовании. Но это — судьба. Каждый роет себе что-то: кто — окоп, кто подкоп, а кто и просто глазами хлоп.
И все же, все же…
Техническим специалистом, своим молодым и стареющим львам, советская власть платила катастрофически мало. До жалкого, до ничтожного, до умопомрачительного мало. Она принуждала их, свою гвардию, химичить, а когда надо — умела закрыть на это глаза. Старшим техником без высшего образования я получал восемьдесят рублей чистых. Инженером — девяносто, но за вычетом 10 % — восемьдесят один рубль.[15] И это тоже во мне позже аукнулось и легло кирпичиком в фундамент криминальной биографии.
8
И побежал я из Брянска в Москву, куда никак нельзя было попасть иначе, как через фиктивный брак — лимит уже отменили.
Был 1963 год.
Человек ежечасно стоит перед выбором. И каждый его последующий миг следствие выбора слова, вещи, дела, товарища, жены. Так вот я и подумал: если жениться, то на москвичке. И не то, что это был план, но что-то похожее на выбор жизненной магистрали.
В Москве мир пошире и можно жить поближе к своему заочному институту и к очагам культуры. Даже если ты и не замышляешь погреть руки у этих очагов. А там видно будет, думал я, уже имея московских знакомцев среди своих студентов и зная немного чарующий флер столичной жизни. Товарищи-студенты и нашли мне невесту для фиктивного брака. Она была буфетчицей в ресторане "Балчуг". Морально я уже созрел для двойной жизни, только еще не сознавал этого, как сознаю сегодня, по прошествии каторжно тяжелых своих лет.
9
Есть в жизни, наверное, каждого человека дела, которые он ощущает, как бесчестные и даже позорные. Будь он даже профессиональным мошенником, как я, у него все же есть понятия о своеобразной пусть, но этике. Так теперь называют то, что раньше называли совестью. И пусть простит меня Читатель, если самое начало моей криминальной карьеры я оставлю затемненным и не озвученным, поскольку оно не кажется мне достойным внимания. Мне достаточно церковного покаяния и церковной исповеди, чтобы не загружать любознательного читателя подробностями своих юношеских безобразий.
Москва любого человека ломает сразу.
Где бы ни жил раньше этот человек — попадаешь в Москву и сам не свой. Пиджак твой и ноги твои, а ты как бы другой. Словно все, что было до того подготовительная группа начальной школы. Здесь другие денежные отношения между людьми, другой счет этим деньгам, другая одежда и манеры, образ жизни и ее наполнение, стиль работы, говор, транспорт — все другое. Ты, как бы взошел на вершину горы, глядишь — облака-то внизу, но небо ближе не стало. И дальше идти некуда.
Мне показалось, что я попал в такой тупик, откуда нет выхода.
Конечно, можно было вернуться назад в Брянск, Калугу или Конотоп — к мамочке. Но кого не держало силовое поле Москвы и кто добровольно возвращался из нее? Кто из юношей не Растиньяк — покоритель Парижа?
Москва сейчас — волчий город. Но и в те мои годы, и раньше, наверное, она слезам не верила. Била с носка. Не знаю, есть ли еще мировые столицы, где умирали бы без прописки великие художники, артисты, спортсмены! Что уж говорить о нас, простых смертных, и об институте прописки вообще?
И живу я, дитя Конотопа: ни носков лишней пары, ни сорочек. Не было такого района в Москве, где бы я ни ночевал у случайных подружек или не снимал угол, не было вокзала, где бы я не ночевал, если хозяева изгнали тебя за неуплату. Не было огонька в чужих окнах, который бы не резал глаза до слез обиды, не было ночной тени, от которой не шарахнешься. Зима, а ты ночуешь на "бану"[16] и на работе о таком положении дел — не заикнись: переодеться не во что. И тусуешься на стройке между этажами в корочках на тонкой подошве и нейлоновых носочках потому, что в прорабскую пойти нельзя — там начальство. И оно единогласно считает, что мастер должен быть на объекте. Греться мастеру не по чину даже в тридцатиградусный мороз. Прячешься и от рабочих в таком виде.
Рабочим им что: они косят, косят — литовки бросят. Пошли на обед валенки с галошами, ватники, "тормозки"[17] домашние… Выпили в бытовке водочки и — по боку мороз. Вот и думаешь: " — Ну что, Мыкола? Тяжела тебе шапка Мономаха? За этим ты в столицу вперся? Ты ж прораб, мастер!" А вечером идти в институт — где мои книжки, где конспекты? И что делать: спиваться? Вот уж увольте — перезимуем! Грабить я не умел, воровать не умел. Где взять копейку?
10
Устроился мастером в строительный трест.
Сто двадцать рублей окладу и из них сорок — отдай за комнату, десять за проездной билет, а уж о карманных расходах умолчу. Дайте же мне подработать, я могу пахать на двух-трех работах! Нельзя — это незаконные заработки, нельзя нарушать трудовое законодательство. А ты ведь в Москве живешь. Маму и двух сестренок надо поддерживать, везти подарки — ведь мастер, не путейский рабочий с ломометром в руках! Наивно? Наивно! Да ведь не наивные-то в тюрьмах не сидят. Чтобы сносно жить, снова надо подворовывать. У кого красть? У равного себе — грех. Значит, остаются барыги и коммунистические чиновники.
Продал я там задешево годовой запас хозяйственного мыла. Приписал нуль в фактуре. И получи на складе вместо семидесяти аж семьсот кусков копеечного хозяйственного мыла — всю годовую норму нашего строительного треста. Получил да за полцены сдал через знакомую в прачечную детского садика. И все еще не для того, чтобы купить на эти деньги пирожков с ливером, а чтобы рассчитаться с квартирной хозяйкой за три месяца проживания в ее апартаментах.
Обычная практика мелких, повседневных по тем временам хищений со "строек социализма". Уличили. Изгнали из "кандидатов в кандидаты". Забудь, парень, о КПСС, без членства в которой о почетной старости и персональной пенсии даже и не мечтай.
Ладно.
Я сделал себе все же фиктивный брак с московской буфетчицей из ресторана "Балчуг" Галей Ореховской, которая была чуть старше меня. Знакомые подсуетились. Женитьба давала право на московскую прописку. Родители Галины долго недоумевали: почему мы с молодухой не спим в одной постели? А мы такие.
Собрал я мошенническим путем деньги и мы внесли пай в жилищный кооператив в Текстильщиках. Галина не знала о происхождении этих денег, а обычным путем эти тысячу четыреста пятьдесят рублей я бы и за двадцать лет не собрал. Разве, что начни жить на воде и ржаных сухариках, а это в молодости невозможно: есть хочется всегда. Квартиру до самой пенсии тоже бы не получил, живи я честно. На многое не претендовал — светила однокомнатная квартира в "хрущевке". Не избалованные, чай.
