Я до последнего мига оставался в Москве — обманно маячил заказ на либретто, — решив, что приеду в Киев утром в день контакта. Собственно, в этом не было ничего необычного. Беспечность я проявил в другом — не купил билет заранее, решив, что легко сделаю это, как всегда, прямо перед отходом поезда.
Не тут–то было! На литерные поезда я попасть не сумел. Не увенчались успехом и попытки подкупа даже наиболее продажных на вид проводников. В итоге мне пришлось ехать каким–то экзотическим поездом то ли на Жмеринку, то ли на Ковель, а может быть, на Унгены — неважно. Важно, что он приходил в Киев около одиннадцати дня, тогда как первая встреча в метро была назначена на десять. Ну, подумаешь, говорил я себе, следующая встреча в два часа. Не факт, что они пришли на первую, а если и пришли, ну и что? Подождали немного, согласно инструкции, и тут же уехали — придут на следующую.
Другим проявлением легкомыслия было то, что я ничего не знал о местонахождении Алекса (он мог быть все еще в Киеве) и З.К., и вместо того, чтобы искать их, пошел гулять по городу. Правда, найти их было бы делом довольно замысловатым, и я не уверен, что уложился бы в оставшиеся три часа. Мои друзья могли попасть в «Пролесок», а могли и не попасть. Советский сервис никогда не заходил так далеко, чтобы можно было позвонить в мотель и узнать, остановился ли у них имярек.
В Киеве жила Раиса, моя однокурсница по географаку Ташкентского университета, и я дал Алексу ее адрес и письмо к ней, но у нее не было телефона. Стоит ли надрываться, сказал я себе, увидимся в два часа на станции метро «Гидропарк».
У входа в метро меня караулил суровый З.К. (забыл сказать, что он приехал в Киев на моем Мурзике, давно восстановленном). «Борисыч, — сказал он, — подводишь!»
Оказалось, клиенты приехали, приходили в десять на встречу и вместо того, чтобы, пропустив три поезда, уехать, дожидались чуть не полчаса. Хорошо же их инструктируют! Были отец с дочерью–старшеклассницей, причем ждали не у часов, а в тупиковой части зала, вдобавок девушка уселась на бордюр находящегося в тупиковой части зала и дорогого каждому истинно советскому сердцу памятника, что было для тех лет поведением необычным (как все быстро забывается!), и этим привлекла массу ненужного внимания.
«Так что же ты сам к ним не подошел? — спросил я З.К.. — Ведь пакет у тебя был?» — «В том–то и беда, что не было», — ответил он. Ржа разгильдяйства подточила сами устои нашего предприятия.
Оказалось, Алекс с Аней спешно укатили в Старый Крым еще вчера вечером, поскольку автомобилисты в «Пролеске» рассказали, что из–за маневров Киевского военного округа все главные дороги на юг закрыты до понедельника. Чтобы не опоздать на встречу, Алексу придется чуть ли не сутки напролет, без сна, продираться до Мелитополя (оттуда путь свободен) какими–то глухими проселками.
На станции «Гидропарк» гости в назначенное время не появились, новое свидание по установленному порядку должно было состояться завтра в одиннадцать часов на станции «Политехническая». Делать было нечего, и мы отправились в общежитие местного геофизического треста, куда нас устроила, спасибо ей, Раиса.
З.К. сообщил, что половина улиц в городе перерыта и перекрыта, что все время приходится делать какие–то идиотские объезды и что он вообще терпеть не может Киев. Он славный парень, и остроумный, но список вещей, которые он не может терпеть, излишне велик. Меня тревожил мой утренний прокол, я вдруг сообразил, что встречи срывались много раз, но всегда по вине приезжих, и никогда по нашей, это был первый такой случай.
Впрочем, на следующий день отец с толстушкой–дочерью были на месте вовремя. Мы обменялись рутинными фразами и вроде бы уже могли спокойно ехать к Крещатику, откуда началась бы наша обычная долгая прогулка. Подкатил поезд, и я стал жестом приглашать своих гостей войти в вагон, но тут девушка уронила свой молодежный рюкзачок, что–то выпало, из–за чего мы в последний момент воздержались от посадки. Передумал ехать и какой–то дядя вполне незамысловатого вида, уже вошедший было в третий вагон (мы стояли у первого).
Заметив, что я уставился на него, он повел себя как абитуриент театрального вуза, которому дали задание изобразить влюбленного, ждущего зазнобу в центре ГУМа у фонтана: стал преувеличенно сверять свои часы со станционными, сценически вытягивать шею, вглядываясь в конец платформы, — короче, вести себя как законченный осел. Мне это резко не понравилось, я переменил план и вместе со своими новыми знакомцами поднялся наверх.
Мы отправились на те самые задворки Политехнического, которые, оказывается, способны навеять воспоминания о Кембридже. Пока мы медленно брели в гору, нас обогнал З.К в моем коричневом Мурзике. К заднему стеклу была прислонена сшитая из ярких лоскутов подушка — знак крайней опасности.
Мы долго прогуливались по чудной тенистой территории. Похоже, человеческая рука меняла здесь что–либо в последний раз в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Я с облегчением узнал, что груз еще не извлечен из тайников, и крепко–накрепко приказал своему собеседнику (он был голландец, специалист по садово–парковой архитектуре) и не распаковываться до моего прямого распоряжения. Голландца звали Дирк, а его дочь — Майке. К счастью, их тур предусматривал четырехдневное пребывание в Киеве. У нас было еще два с половиной дня.
Как ни странно, они плохо говорили по–английски, хотя все прекрасно понимали. Поскольку Майке училась во французской гимназии в Амстердаме, мы наладили общение так: я говорил по–английски, Дирк сразу отвечал по–немецки, а Майке переводила его слова на французский, который я понимаю на слух без труда при почти полной неспособности на нем говорить. Время от времени они выражали сожаление, что я не знаю немецкий, словно надеясь, что я перестану притворяться и заговорю наконец на этом превосходном языке.
Я объяснил Дирку следующее: «Я не уверен, что все безопасно. Ничего конкретного, но как будто что–то такое разлито в воздухе». «Эр, эр», — несколько раз повторил я, показывая руками. Воздух, дескать. Полон чего–то такого.
А про себя добавил: слишком много людей с газетками возле входа в метро. Кстати, накануне я их тоже встречал — в центре, чуть ли не на каждом шагу. Филеры самого последнего разбора, как известно, часто ходят со свернутой газеткой в правой руке: где–то кто–то когда–то решил, что человек с совсем пустыми руками подозрителен. Носить в руках какой–то предмет уличному соглядатаю не очень удобно, а газетку, когда она начнет мешать, можно в любой миг бросить.
Я истолковал скопление бойцов невидимого фронта так: наверняка в этот день проводилось какое–то очередное успешное мероприятие киевского КГБ по окончательному искоренению буржуазных националистов, самостийников и мазепинцев. В самом метро я граждан с газеткой не видел.
Я сказал Дирку, что завтра в час дня жду его одного, без дочери, на «Политехнической», с большим пакетом, пусть набьет его чем не жалко (или даже жалко), годится любой новый предмет — майка, носки, кроссовки, — я указал на ноги Майке. «Сникерс», — поняла она. «Йа, йа, сникерс», — закивал ее отец. «Кепка, шорты, рубашка и так далее, — продолжал я, — только с бирками. Размеры — любые. Годятся витамины, чай, печенье, кофе, какао. В общем, большой пластиковый пакет должен быть полным». А про себя добавил: «Таким, ради которого в нашей стране пустых прилавков человек был бы способен сделать остановку в Киеве по пути в Крым». Боюсь, моя просьба показалась Дирку странной, но все доставщики были строго–настрого проинструктированы исполнять наши распоряжения.
Я видел, что Майке уже надоело наше бесцельное гуляние, но продолжал тянуть время, не переставая думать о том, что же побудило моего друга забить тревогу, и вдруг получил ответ на свой вопрос. Мы шли вдоль кирпичного забора, утратившего свою первоначальную функцию, и в его пустом проеме, где полагалось быть калитке, я увидел идущего параллельным курсом человека, которого приметил в метро. Такой, знаете, характерный пожилой дурень в кепке, но еще способный быстро бегать. Я хорошо помнил, как он шагнул в вагон за миг до закрывания дверей и уехал. Что–то заставило его вернуться, не иначе как любовь к уединенным прогулкам. Невозможно было придумать какую–то правдоподобную цель его появления здесь.
Мы с голландцами вернулись в метро, доехали до «Арсенальной» и там расстались. Какое–то время я тешил себя мыслью, что сумел уйти от слежки, но не тут–то было. За меня взялись всерьез. Даже когда я в последнюю секунду сумел выскочить из закрывающихся дверей вагона, оказалось, что на перроне стоит уже дважды замеченный мною блондин, я присвоил ему имя Комсомолец. Он был в защитной куртке номера на два меньше, чем следовало.
