— Значит, обостренный интерес Карин к событиям в Германии вполне обоснован?
— Безусловно. Знаете, куда ушли большинство сотрудников Штази, когда рухнула Стена?
— Куда?
— Прямиком в дружеские объятия бритоголовых, этих проклятых нацистов... Кстати, Фрёдди де Фрис работал с вашим братом Гарри. Я знаю об этом, потому что мой Второй отдел координировал их действия. Услышав про Фрёдди, Гарри не просто расстроился, а разозлился как черт, будто это случилось с его младшим братом.
— Спасибо, Стэнли. Боюсь, я совершил, ошибку и оскорбил Карин. И все же кое-что требует разъяснения.
— А именно?
— Откуда миссис де Фрис узнала про меня?
* * *
По теневой стороне мрачной улочки на Монпарнасе шел, спотыкаясь, Жан-Пьер Виллье. Он был неузнаваем: огромный толстый нос, набухшие веки. Его прикрывали рваные, грязные лохмотья. По пути ему попадались пьяницы: они сидели на камнях мостовой, привалившись к стене. Виллье бормотал, с трудом, как пьяный, выговаривая слова:
— Ecoutez, ecoutez... gardez — vous, mes amis!.. Слушайте меня, слушайте, да внимательней, друзья... что говорил мне наш дорогой Жодель... Кто-нибудь хочет узнать, или я зря стараюсь?
— Жодель — псих! — раздался голос слева.
— Он на всех нас беду накличет! — выкрикнул кто-то справа. — Пошли ты его к черту!
— Он велел мне разыскать его дружков, сказал — это очень важно!
— Отправляйся в северные доки на Сене — там ему лучше спится, да и воровать проще.
Жан-Пьер побрел на набережную Тюильри, останавливаясь в каждой темной улочке и покидая ее без всякого результата.
— Старик Жодель — свинья! Никогда не угостит вином!
— Треплется, будто у него друзья во властях — где же они, эти друзья?
— Болтает, что знаменитый актер — его сын, вот дерьмо?
— Я вот спился, и плевать мне на все, но дружкам своим я не вру. Только добравшись до грузовых пристаней выше моста Альма, Жан-Пьер услышал от одной старой бродяжки то, что немного приободрило его.
— Жодель, конечно, сумасшедший, да только ко мне хорошо относится. Приносит мне цветы — краденые, сам понимаешь, и называет меня великой актрисой. Представляешь?
— Да, мадам, представляю.
— Значит, и ты такой же сумасшедший.
— Возможно, но вы и впрямь прелестны.
— Ай! Глаза-то у тебя! Синие, как небо! Может, это его призрак явился!
— Разве он умер?
— Кто знает? А ты-то кто?
Наконец, много часов спустя, когда солнце уже зашло за высокие здания Трокадеро, Жан-Пьер услышал в одном проулке, более темном, чем все предыдущие, нечто иное.
— Кто это говорит о моем друге Жоделе?
— Я! — крикнул Виллье, углубляясь во тьму узкого проулка. — А ты его друг? — спросил он, опускаясь на колени рядом с лежащим лохматым бродягой. — Мне надо отыскать Жоделя, — продолжал Жан-Пьер, — я заплачу тому, кто мне поможет. Вот, смотри! Пятьдесят франков.
— Давненько я не видал таких денег.
— Ну, гляди. Так где Жодель, куда он пошел?
— Он сказал, это секрет...
— Но от тебя-то он ведь не скрыл.
— Ну да, мы с ним как братья...
— А я его сын. Так скажи мне.
— В долину Луары, к страшному человеку в долине Луары, больше я ничего не знаю, — прошептал бродяга. — Никому не известно, кто этот человек.
Внезапно в освещенном солнцем конце проулка возник силуэт. Жан-Пьер, поднявшись с колен, увидел, что это мужчина такого же роста, как он.
— Почему ты расспрашиваешь про старика Жоделя? — спросил незнакомец.
— Мне надо найти его, мсье, — ответил Виллье дрожащим, хриплым голосом. — Он мне должен, понимаете, и я ищу его уже три дня.
— Боюсь, ты ничего не получишь. Ты что, газет не читал?
— С чего это мне тратиться на газеты? А посмотреть комиксы и посмеяться я могу, подобрав вчерашнюю газету или хоть старую.
— Бродяга, которого опознали как Жоделя, застрелился вчера вечером в театре.
— Ах, мерзавец! Да ведь он должен мне семь франков!
— Кто ты, старик? — спросил незнакомец, приближаясь к Жан-Пьеру и разглядывая его лицо в сумеречном свете проулка.
— Я Огюст Ренуар, пишу картины. Иногда становлюсь мсье Моне, бываю голландцем Рембрандтом. Весной — Жоржем Сера, а зимой — Тулуз-Лотреком: в борделях-то ведь тепло. А в музеях так хорошо, когда идет дождь и холодно.
— Старый дурак!
Мужчина повернулся и направился к улице, Виллье быстро заковылял за ним.
— Мсье! — крикнул он.
— Что тебе? — Мужчина остановился.
— Раз вы сообщили мне такую страшную весть, заплатите хоть семь франков.
— Почему это я должен тебе платить?
— Потому что вы украли у меня надежду.
— Украл что?..
— Надежду ожидания. Я ведь не спрашивал вас про Жоделя, это вы ко мне подошли. Откуда вы узнали, что я его ищу?
— Да ты же выкрикивал его имя.
— И этого было достаточно; чтобы вмешаться в мою жизнь и уничтожить надежду? Может, мне надо спросить, кто вы такой, мсье. Слишком уж вы богато одеты, чтоб быть приятелем моего друга Жоделя, сукин он сын! Вам-то что до Жоделя? Чего вы сюда явились?
— Да ты просто психопат, — сказал мужчина и полез в карман. — Вот тебе двадцать франков и извини, что отнял у тебя надежду.
— Ох, благодарю вас, мсье, благодарю!
Жан-Пьер подождал, когда любопытный незнакомец вышел на залитый солнцем тротуар, затем пробежал по проулку до угла и выглянул: тот подходил к машине, стоявшей метрах в двадцати вверх по улице. Снова прикинувшись полубезумным парижским бродягой, Виллье выскочил на улицу и, запрыгав, как шут, начал выкрикивать:
— Да пребудет с вами любовь Господня, да примет вас Иисус в свои объятия, мсье! Пусть врата небесного рая раскроются, чтобы...
— Отвяжись от меня, черт бы тебя побрал, старый пьяница!
«О, безусловно отвяжусь!» — подумал Жан-Пьер, запомнив номер отъезжающего «пежо».
* * *
В конце дня Лэтем во второй раз за восемнадцать часов сел в лифт, доставивший его в подвальный этаж посольства. Он направился не в центр связи, а в святая святых — отдел документации и справок. За столиком справа от стальной двери сидел морской пехотинец; узнав Дру, он улыбнулся.
— Как там погода, мистер Лэтем?
— Воздух не такой прохладный и чистый, как здесь, сержант, но ведь у вас самый дорогой воздушный кондиционер.
— Слишком уж нежный у нас народ. Хотите войти в наше хранилище секретов и отъявленной порнухи?
— А у вас демонстрируют извращения?
— За сотню франков с человека, но вас я впущу бесплатно.
— Я всегда знал, что можно положиться на морскую пехоту.
— Кстати, ребята хотят поблагодарить вас за выпивку, которую вы нам выставили в кафе на Гренель.
— Всегда к вашим услугам. Не знаешь ведь заранее, когда придет охота посмотреть порнуху... Вообще-то владельцы того заведения — мои давние друзья, а ваше присутствие несколько охлаждает пыл неприятных субъектов.
— Да, вы нам говорили. Мы тогда оделись, будто собрались в оперетту.
— Скажите, сержант, — перебил его Дру. — Вы знаете Карин де Фрис из отдела документации и справок?
— Только здороваемся и прощаемся, вот, пожалуй, и все. Она очень интересная девчонка, но, по-моему, старается это скрыть. Носит очки, которые весят, наверное, фунтов пять и одевается во все темное, не по-парижски.
— Она здесь недавно?
— Должно быть, месяца четыре, ее перевели к нам из НАТО. По слухам, она из тихонь и держится от всех в стороне, понимаете?
— Думаю, да... Ну, ладно, хранитель таинственных ключей, посадите меня в первый ряд.
— Вообще-то это как раз в первом ряду, третий кабинет справа. Ее фамилия — на двери.
— Вы туда заглядывали?
— Конечно, черт подери. Каждый вечер, когда эту дверь запирают, мы обходим все помещения, держа наготове оружие, на случай, если сюда проникли нежеланные гости.
— А-а, занимаетесь тайными операциями. Вам бы в кино выступать, в серьезных фильмах.
— Вашими бы устами да мед пить. Ужин из нескольких блюд, вино льется рекой, и все — для тринадцати морячков? А хозяин нервничает, бегает по залу и рассказывает всем, что мы — его лучшие друзья и чуть ли не американские родственники, готовые явиться со своими базуками в ту же минуту, как он позовет нас. Такой сценарий, да?
— Абсолютно невинное, без всякого подвоха, приглашение страстного поклонника морской пехоты.
— Нос у вас становится все длиннее, мистер Пиноккио.
— Вы ведь уже надорвали мой билет, так что впустите, пожалуйста.
Морской пехотинец нажал на кнопку, вмонтированную в его столик, и в стальной двери что-то громко щелкнуло.
— Входите во дворец Чародея, сэр.
Лэтем вошел в коридор, где тихо жужжали компьютеры. Отдел документации и справок размещался в кабинетах, находившихся по обеим сторонам центрального прохода. Как и в центре связи, все здесь было стерильно белое; с низкого потолка шел свет от толстых неоновых трубок. Лэтем подошел к третьей двери справа и увидел белую надпись в центре верхней панели: мадам де Фрис. Не мадемуазель, а мадам. Вдове де Фрис придется ответить на несколько вопросов, касающихся некоего Гарри Лэтема и его брата Дру. Он постучал.
