— Вполне естественно.
— Кроме тех случаев, когда у сыновей такие необычные профессии.
— Гарри, однако, признавал, что вы человек очень сильный и достаточно умный.
— Достаточно умный?.. Опять зависть. Я получал добавку к стипендии в колледже за то, что в подготовительном классе хорошо играл в хоккей, а он не мог даже стоять на коньках.
— Вы опять шутите.
— Нет, так оно и было.
— Вы учились на стипендию?
— Иначе мы вообще не могли бы учиться. Наш отец был доктором археологии, и что ему это дало? Участие в раскопках от Аризоны до древнего Ирака. Национальное географическое общество и Клуб следопытов оплачивали его поездки, но не помогали ему содержать жену и детей. Когда появились фильмы о раскопках, мы с Гарри смеялись и говорили: ну, кому нужна «Разрушенная арка», лучше бы рассказали о том, где дети Индианы Джонса!
— Ваш пример выше моего понимания, хотя в чем проблема, я поняла.
— Наш отец имел собственность, так что мы не были совсем уж без средств. Это не богатство, конечно, но средний достаток. Так что нам необходима была стипендия... Ну вот, теперь вы выслушали историю моей жизни, а я узнал больше чем надо о вашем муже... Расскажите же о себе! Откуда вы взялись — сошли с картины, миссис де Фрис?
— Это не имеет значения...
— Нет, имеет, вот этого я как раз и не могу принять. Если хотите и дальше продвигаться по служебной лестнице, особенно в отдел документации и справок, лучше выкладывайте все.
— Значит, вы не поверили ни слову из того, что я вам говорила...
— Я вижу, что лежит на поверхности. Это подтвердил и Витковски. Но сомневаюсь в том, что кроется глубже.
— Тогда убирайтесь к черту, мсье. — Карин де Фрис поднялась из-за столика.
К ним снова подошел официант.
— Не вы ли мсье Латам?
— Лэтем? Да, это я.
— Вас просят к телефону. Прибавьте к счету тридцать франков.
— Побудьте здесь, — сказал Дру. — Я сообщу центру связи, где меня найти.
— А почему я должна тут торчать?
— Потому что я хочу, чтобы вы остались, действительно хочу. — Лэтем поднялся и быстро направился к телефону, стоявшему в конце пустой стойки бара. — Это Лэтем.
— Говорит Дурбейн, — услышал он. — Соединяю вас по непрослушиваемой линии с директором Соренсоном в Вашингтоне. Все проверено на обоих концах. Говорите.
— Дру?
— Да, сэр...
— Мы наконец получили известие о Гарри. Он жив!
— Где он?
— Если мы верно определили, где-то в Хаусрюкских Альпах. Звонили антинацисты из Обернберга, сказали, что устраивают его побег, и просили не занимать наши надежные линии между Пассау и Бургенхаузеном. Они отказались себя назвать, но это несомненно правда.
— Слава Богу! — с облегчением выдохнул Лэтем.
— Не радуйся раньше времени! Они сказали, что ему предстоит пройти почти двенадцать миль по заснеженным горам, прежде чем он доберется до них.
— Вы не знаете Гарри. Он доберется. Я, может, и сильнее, но он всегда был выносливее меня.
— При чем тут это?
— Не важно. Я возвращаюсь в посольство и буду ждать. — Лэтем положил трубку и вернулся к столику. Де Фрис там уже не было.
Колонна пробиралась по снегу, и длинные вечерние тени ложились на гряду гор. Путь освещали лишь фары двух больших грузовиков и карманные фонарики охраны. Чувствуя, что боль в голове постепенно проходит, Гарри Лэтем спрыгнул с грузовика возле моста через пропасть, по дну которой текла река Зальцах. Он сбежит! Перейдя через узкий мост, он найдет дорогу, ибо запомнил ее, да и оставил знаки; к тому же он тысячу раз восстанавливал ее в памяти во время своей так называемой «госпитализации», пока на самом деле его держали заложником. Но оставаться в грузовике, где он спрятался, Лэтем больше не мог; грузовики обыскивали, проверяя каждый предмет по накладной. Теперь он присоединился к колонне «ростков жизни», которые слепо шагали в свое неопределенное будущее, чтобы распространиться по Германии и по всей Европе. Пока они пели песни о чистоте крови, о правом деле арийцев и о том, что всех, не принадлежавших к расе господ, уничтожат. Шагая по мосту, Гарри пел громче всех. Еще несколько секунд!
Наконец-то! Колонна свернула вправо, в снежную ночь, а Гарри согнулся и, воспользовавшись внезапно повалившим снегом, нырнул влево. Зоркий охранник заметил его и вскинул пистолет.
— Nein! — тихо сказал рейхсфюрер, командовавший группой, схватив солдата за руку. — Verboten. Ist schon gut![35]
А человек по кличке Шмель пробирался по глубокому, до колен, снегу, на который никто до него не ступал, и, с трудом переводя дух, надеялся вот-вот увидеть знаки, сделанные несколько недель назад, когда он шел в тайную долину. Теперь ему казалось, что с тех пор прошли годы. Вот наконец! Две сломанные веточки на маленькой сосенке, которые возродятся только весной. Деревцо стояло слева, следующий знак будет справа по диагонали, на спуске... Ярдов через триста, чувствуя, как у него пылает лицо и замерзают ноги, Лэтем увидел его! Он надломил ветку альпийской ели — она так и осталась висеть и засохла, лишенная соков. Горная дорога, соединявшая две альпийские деревни, была меньше чем в пяти милях отсюда, и идти надо почти все время вниз. Он доберется. Должен добраться!
И Гарри наконец добрался, едва передвигая ноги и совсем закоченев. От боли он согнулся в три погибели. Сев на дорогу, Гарри принялся растирать ноги сквозь промерзшие, стоявшие колом брюки, как вдруг появился грузовик. Лэтем заставил себя подняться, шатаясь, вышел на середину дороги и отчаянно замахал руками в свете фар. Грузовик остановился.
— Hilfe![36]— сказал по-немецки Лэтем. — Моя машина свалилась в пропасть!
— Можете ничего не объяснять. — Бородатый шофер говорил по-английски с акцентом. — Я поджидал вас. Последние три дня я каждый час курсирую по этой дороге.
— Кто вы? — спросил Гарри, залезая в кабину.
— Ваше избавление, как сказали бы англичане, — с усмешкой ответил шофер.
— Вы знали, что я сбегу?
— У нас есть осведомительница в тайной долине, хотя мы понятия не имеем, где эта долина находится. Эту женщину, как и всех, привезли туда с завязанными глазами.
— Откуда же она про меня узнала?
— Она работает медсестрой в тамошней больнице, а иногда ее посылают трахаться с каким-нибудь братом арийцем, чтобы производить новые «ростки будущего». Она наблюдала за вами, видела, как вы складывали бумажки и зашивали в одежду...
— Но как же ей это удалось? — прервал его Лэтем-Лесситер.
— В ваших комнатах установлены скрытые камеры.
— А как она сообщила об этом вам?
— Всем «росткам будущего» разрешено — даже приказано — поддерживать связь с родителями или родственниками и сообщать им всякие небылицы, объясняющие их отсутствие. Оберфюреры боятся, что без таких объяснений все выяснится, как было с вашими американскими сектами, которые пытались забаррикадироваться в горах и долинах. И вот наша медсестра связалась со своими «родителями» и с помощью кода сообщила, что американец готовится бежать — срок неизвестен, но намерение не оставляет сомнений.
— Мне удалось уйти благодаря эвакуации — только и всего.
— Так или иначе вы здесь, на пути в Бургенхаузен. Там из нашей скромной штаб-квартиры вы сможете связаться с кем захотите. Понимаете, мы — антинейцы.
— Кто-кто?
— Мы антиподы Каракаллы, убившего двадцать тысяч римлян, которые, по свидетельству историка Дио Кассия, выступили против его деспотического правления.
— Я слышал о Каракалле и о Дио Кассии тоже, но все же не понимаю вас.
— Стало быть, вы плохо знаете римскую историю.
— Ошибаетесь.
— Ну хорошо, переведем это в другой, современный контекст, ja?
— Как вам угодно.
— Наше название по-английски произносится антиниос, ja?
— О'кей.
— Замените «ниос» на «неос», о'кей?
— Так.
— Что получилось? Антинеос, так? Антинеонацисты. Вот кто мы!
— Почему же вы скрываетесь под таким непонятным названием?
— А почему они скрываются под именем «Братство»?
— Да как это связано?
— Скрытности должна противостоять скрытность!
— Но почему? Вы же легальная организация.
— Мы сражаемся с нашими врагами на земле и под землей.
— Я был среди них, — сказал Гарри Лэтем, откидываясь на спинку сиденья. — И все равно я вас не понимаю.
* * *
— Почему вы ушли? — спросил Дру у Карин де Фрис, узнав номер ее телефона в службе безопасности.
— Мы ведь обо всем поговорили, — ответила она.
— Осталось много неясного, и вы это знаете.
— Проверьте, пожалуйста, мое досье, и если вас что-то смутит, сообщите об этом.
— Не мелите ерунду! Гарри жив! Пробыв три года в мышеловке, он вырвался на свободу и возвращается!
— Mon Dieu! Вы и представить себе не можете, как я рада, какое это для меня облегчение!
— Вы ведь все время знали, чем занимался мой брат, верно?
— Не стоит обсуждать это по телефону, мсье Лэтем. Приходите ко мне домой на рю Мадлен. Дом двадцать шесть, квартира пять.
