Айзенкопф выехал из туннеля Холланда, повернул направо и, быстро набрав скорость, погнал машину вдоль берега Гудзона.
— То, что вы видите, не лицо, — все тем же спокойным голосом сказал он. — Это маска. У меня их несколько. Моя собственная конструкция. Основа из гуммиарабика или латекса, сверху настоящая человеческая кожа. Способ ее препарирования запатентован на мое имя.
— Невероятно!
Сколько Гальтон ни рассматривал профиль немца, никаких признаков суррогатности не замечал. Поры выглядели совершенно естественно, кое-где виднелись маленькие родинки, даже волоски.
— К сожалению, возможный набор типажей невелик. Проблемы с мимикой. — Автомобиль съехал с шоссе на лесистую дорогу, над которой висела табличка «Частное владение. Посторонним въезд воспрещен». — Немецкий бурш со шрамами во всю щеку — идеальная маска для плавания на немецком пароходе… С остальными вопросами, если они у вас есть, придется подождать. Мы приехали.
* * *
Вилла — вернее сказать, целое поместье — располагалась в лесу на берегу реки. Дом был толково обустроен, комфортабелен и напичкан всевозможными техническими новинками вплоть до автоматических дверей, электрических вентиляторов и трехрежимных тостеров, но больше всего Гальтона впечатлили не эти изыски, а то, что за все время пребывания в этом технократическом раю он не увидел ни единого живого человека кроме своего напарника. Это, очевидно, и есть признак идеально вымуштрованной прислуги, думал доктор Норд: когда ее вообще словно бы нет. А может быть, в доме мистера Ротвеллера прислуживал джинн или волшебник, прирученный каким-нибудь засекреченным отделом Института.
Ворота перед автомобилем открылись сами собой. Во время трапез гостей ждал сервированный стол, который потом уезжал куда-то вниз, под пол. Кровати словно сами собой расстилались и застилались. Свежие газеты невесть откуда прилетали прямо под дверь спальни. Кто и в какое время производил в доме уборку, так и осталось для доктора загадкой.
Правда, он почти все время был занят и не имел времени особенно интересоваться таинственной жизнью виллы.
Подготовка к предстоящей экспедиции началась через несколько минут после того, как члены команды прибыли на место.
Айзенкопф объявил:
— Всю эту неделю вы будете меня слушаться. Я учитель, вы ученик. Потом, во время экспедиции, роли поменяются. Вы станете босс, я — подчиненный.
То есть выходило, что ставить немца на место не нужно. Поняв, что проблем с субординацией не возникнет, Гальтон облегченно вздохнул и решил, что с таким сухим, начисто лишенным эмоций сотрудником, работать даже удобнее, чем с задушевным рубахой-парнем. Никаких симпатий-антипатий, одна голая функциональность.
Учитель объяснил, что днем они будут изучать государственное и социальное устройство Союза Советских Социалистических Республик, его историю, географию, традиции, табу, особенности этикета и прочее. Для изучения русского языка хватит ночей.
— А спать? — опешил Норд.
— Лингвозагрузка происходит именно во сне.
Когда же Гальтон, скривившись, сказал, что читал про гипнообучение во время сна и не верит в эту чушь, Айзенкопф прочитал ему целую лекцию, невероятно интересного содержания.
Он рассказал, что так называемая лингвистическая одаренность определяется некоей аномалией мозга. У таких людей в одном из участков коры содержится эксцессивное количество белого вещества. Айзенкопф-де лично производил вскрытие и анализ тканей мозга у недавно скончавшегося Эмиля Кребса, знаменитого полиглота, много лет прослужившего в германском МИДе. Герр Кребс владел в совершенстве сорока пятью языками и еще на двадцати свободно изъяснялся. Микротомирование выявило чрезвычайно большой объем белого вещества в височной доле левого полушария, в так называемой извилине Гешля [2]. Именно там обрабатывается звук и регулируется скорость обмена информацией между разными отделами мозга.
— В отделе, где я работаю, создана целая библиотека биохимических медиаторов знаний. Подробно рассказать о них я не могу, это направление засекречено. Опишу лишь общий принцип действия. Тут все дело в молекулярном переносе памяти. Мы расшифровываем мозговой код мыслительных процессов, а дальше используем механизм обычного химического переноса. Самое сложное — синтезировать медиатор, то есть посредник-носитель информации. Он называется «самсонит». Самсониты могут нести в себе разную «начинку» и воздействуют на различные участки мозга. Лингвистические, например, стимулируют выработку белого вещества в извилине Гершля. Есть и другие самсониты, но вам про них знать ни к чему.
Это было до того поразительно, что Норд даже не обиделся на снисходительный тон немца.
— А почему препарат называется «самсонит»?
— Точно не знаю. Когда я приступил к работе, это название уже существовало. Полагаю, оно как-то связано с библейским богатырем Самсоном. Ведь в сущности самсонит — не более чем мощный усилитель памяти.
— Ну а… а как происходит рецепция медиатора? — Гальтон нарочно выразился понаучней, чтобы не выглядеть совсем уж невежей.
— Элементарно.
Айзенкопф показал ящичек, в котором лежали семь пузырьков с какой-то жидкостью. На шести было что-то написано кириллицей — Норд прочесть не смог. На седьмом значилось: «Distributor».
— Каждый вечер перед сном вы будете принимать по одной дозе, — сказал немец. — Больше от вас ничего не потребуется. Разве что выучить славянскую азбуку. Этим мы и займемся на нашем первом уроке. Потом пройдем краткий курс туземной истории.
Русские буквы Норд выучил безо всяких препаратов, по-школьному. Это оказалось нетрудно. Поздним вечером, придавленный грузом тысячелетней истории российского государства, Гальтон, хоть клевал носом, но без труда прочитал надпись на выданном ему пузырьке: «ПУШКИН». Понятно. Главный русский поэт и писатель, жил в минувшем столетии. В России его очень любят, в мире почти не знают.
Ну, Пушкин так Пушкин. Измученный учебой доктор пожал плечами, выпил залпом снадобье (кисловатое, с легким привкусом аниса) и мгновенно уснул.
Спал он, надо сказать, отвратительно. Какой-то настойчивый голос размеренно, будто вколачивая гвозди, бубнил слова. Вначале они были просто набором звуков; потом некоторые стали отсвечивать разными цветами, позволяя проникнуть в свой смысл; наконец, слова начали вступать между собой в сложные взаимоотношения. Мускулистые красные существительные сталкивались друг с другом, и одни из них склонялись перед другими, заискивающе повиливая хвостиками. Синие заостренные глаголы и желтые, вертлявые прилагательные, будто зверье поменьше, выстраивались вокруг существительных. Куча-мала обретала стройность, цветозвуковая белиберда понемногу превращалась в живую картинку. Слушать и наблюдать все это было довольно мучительно.
Картины, в которые складывались разноцветные слова, выглядели маловразумительно. Мелькали какие-то обтянутые хлыщи байронического вида, лихие офицеры пили из чаш пылающий пунш, помахивали веером дамы в кринолинах, а одну из них почему-то взял и уволок медведь. Интересней всего выглядела сцена дуэли: маленькая группка человечков на заснеженном лугу у речной мельницы; двое встали друг напротив друга; из смешного пистолетика выкатилось облачко дыма; один человечек упал, второй остался стоять, но закрыл лицо руками…
Утром Айзенкопф еле добудился измученного ученика.
— Moi dyadya samyh chestnyh pravil… — пролепетал Гальтон, хлопая глазами. — Ya priblizhalsya k mestu moevo naznacheniya… Ya pomnyu chudnoye mgnovenye… Господи, что я бормочу? Что за бред?!
— Полагаю, какие-нибудь цитаты из Пушкина. — Немец раздвигал шторы. — Первый самсонит содержит собрание его сочинений. Вы теперь знаете их все наизусть, просто пока не понимаете слов. Разработанный для вас курс русского языка состоит из глоссария трех культурообразующих классических литераторов — Пушкина, Толстого, Чехова; плюс один современный писатель, активно использующий советский слэнг, — Михаил Зощенко; плюс содержание газеты «Правда» за последние полгода; плюс сборник пословиц и поговорок. Последняя, седьмая порция представляет собой самсонит-дистрибутор, который систематизирует всю полученную лингвистическую информацию и расставит ее по местам. Через неделю будете говорить по-русски совершенно свободно и безо всякого акцента.
— Вы шутите! — догадался Норд.
* * *
Но герр Айзенкопф не пошутил.
Через шесть дней они стояли на палубе парохода «Европа», дожидаясь появления третьего участника (точней, третьей участницы) экспедиции, и разговаривали между собой по-русски — так, словно родились и выросли в этой далекой стране. Семь волшебных пузырьков сделали свое дело.
