— В последний раз?
— Можно и так сказать.
— С полгода назад.
— Так она жива? — вскакиваю я.
— Сидеть. — Он выпрямляется. — Я сказал — возможно.
— Я сижу. А почему уверены, что я один в квартире?
— Да ты, видно, просто дурачок. Тут камень кругом и разруха, а глаз вокруг много. Тебя с приезда отследили. На такси приехал. Откуда?
— Из Дагестана.
— С чеченами?
— С ними.
— Денег много дал?
— За меня дали.
— А назад как поедешь?
— Мне женщину найти. А не найду — и возвращаться не нужно.
— Ты мне про любовь песен не пой. Когда ты здесь был?
— Да я, блин, уже замудохался все это рассказывать. Из меня в Моздоке все жилы вытянули и сапогами прошлись.
— Где?
— В звезде… В комендатуре.
— Так Моздок, по-твоему, в Дагестане?
— Моздок в другой стороне.
— А говоришь — из Дагестана.
— Это раньше. Завернули. А теперь через Махачкалу.
— Это верно. Хлеб не наш. Не вайнахский. И не русский. И не грузинский.
— Ты что, технолог по хлебу?
— А мы тут больше не едим почти ничего.
— Так колбасы поешь. Тушенка у меня есть.
— Свиная?
— Говяжья.
— Я сначала документы проверю.
Он лезет в сумку, достает пакет с паспортом, изучает его минут десять.
— Яйца будешь?
— Чего?
— Я яйца сегодня надыбал. Поменял на рынке на кое-что.
— Это ты сантехнику демонтировал?
— Это хозяева. Ну ладно.
Он встает, не расставаясь с пистолетом, идет на кухню, возвращается с керосинкой.
— Как же я ее не нашел?
— У меня еще много чего припрятано. Кроме ствола. Ты все понял?
— Без сомнений.
— То-то же. Иди принеси сковороду, там под раковиной, протри ее газетами. Они на антресолях.
Канистра с керосином в стенной нише прикрыта оргалитом и обоями.
— Вскрывай тушенку сам.
— Ладно. Бери нож, работай.
Он распускает мясо на сковороде, разбивает туда четыре яйца.
— Михаил.
— Меня ты вычитал в аусвайсе.
— Твой аусвайс?
— Мой.
— Ну и дурак. Будут знать, с кого требовать деньги.
— Кто?
— Хозяева. Ты богатый?
— Да ну! Журналист.
— А что не богатый?
— Всякие бывают.
— Значит не сволочь. Или дурак.
— Наверное, так и есть.
Потом он возвращается с гранеными стаканами.
— Тебе уходить отсюда нужно. И побыстрее.
— Прямо сейчас?
— Нет. Утром. Они за тобой скоро вернутся.
— Зачем?
— Да ты вещь бесхозная. Мы тут все нищие. Живем в подвалах.
— Но ты-то наверху?
— И я в подвале. Это у меня одна из квартир. Для разнообразных целей.
— И сколько их у тебя?
— Достаточное количество. Время от времени все тут чистят.
— Кто?
Он грустно смотрит на меня и не отвечает.
Мы ужинаем. Или завтракаем, потому что уже четвертый час и скоро опять рассвет на этой земле. В прошлый раз я оставил этот город, этот дом, эту женщину. Теперь придется задержаться.
— Расскажи мне, Миша, про Стелу. Что, жива она?
— Жива вроде.
— Что значит, вроде?
— Ее в городе нет.
— А где она?
— Тут.
— Где это тут?
— Неподалеку.
— Что значит неподалеку? Что ты мне впариваешь?
Мой гость, хозяин и информатор тем временем стал заметно сдавать. Джин не пошел ему впрок, на пустой желудок и с устатку. Он стал медленно клониться набок с явным намерением заснуть. У меня самого в голове образовалась некоторая мягкость и невменяемость. Я, прямо скажем, валился с ног. Я сделал еще одну попытку вырвать тезку генсека из объятий сна и… более ничего не помнил.
И совершенно напрасно. Поскольку немного погодя Михаил Сергеевич встал, потряс головой, достал из внутреннего кармана пиджачка своего коробочку, откуда извлек две большие таблетки. Он выпил их обе, с холодным чаем из банки, потом подошел ко мне, проверил пульс, зрачки, остался удовлетворенным. А потом покинул квартиру, спустился во двор, черный и страшный, где на пеньке под спиленным абрикосом его ждал некто.
— Ну что? — спросил этот человек у новоявленного моего другана Михаила.
— Отдыхает. Намаялся.
— Кто он?
— Дурак. Полный и законченный.
— Ни тени, ни намека на Старкова?
— Близко не проходил.
— Просто отморозок?
— Таких больше нет. В этом наше счастье. А может, несчастье. Романтик.
— А баба-то где? Что с ней?
— Спешно выясняем. Продержим его до вечера.
— Можно попасть под облаву. Он же прилюдно появился, зашел в квартиру.
— А в подвал его утащить, перепрятать?
— Там есть глаза. Уши. Там одно большое ухо.
— Тогда береги его. Выходить не давай.
— А вы нас берегите.
— По мере сил и возможностей.
— А может, ему аккредитоваться?
— Боже упаси. В крайнем случае вывозим из города. Матюгальник где у тебя?
— На антресолях. В тайничке.
— Ну все. Спокойной ночи.
Потом Михаил Сергеевич вернулся в квартиру, еще раз проверил мой пульс, а значит — были причины, остался удовлетворенным, уложил меня к стене лицом на диван, сам лег лицом к дверям.
Он проснулся ровно через три часа, как и приказал себе, и занялся уборкой помещения.
Утро это приходило ко мне долго, мучительно, я никак не мог понять, что это за утро, время года, город, и мне все казалось, что пахнет елью. Но пахло керосином и свежим чаем.
— Вай, сан… Андрюха! Проснулся.
— Иес!
— Иншаллах! Чай будем пить.
— Где мы?
— В городе Грозном. В Дудаевграде по-ихнему.
— Какой план на сегодня?
— Бабу твою искать.
— Куда-то ехать?
— А ты уже не хочешь?
— Так ты не говоришь куда.
— Я тут выйду ненадолго. Справки наведу. А ты из квартиры не выходи. Опасно это. Очень опасно.
— А если зайдет кто?
— Зайти могут или официальные власти, или люди из подземелья. В любом случае это нехорошо. Но я постараюсь так сделать, чтобы никто не зашел.
— А ты кто такой?
— Я местный.
Я внял советам своего экскурсовода и даже к окну старался не подходить, лишь выглядывал в щель между рамой и картоном, которым были забиты оконные проемы.
Во дворе все же обозначалось какое-то мимолетное движение, перемещение теней и явственный хруст кирпича под подошвами.
Впрочем, один из призраков дня материализовался, и я скорее угадал, чем узнал под окнами бывшего храма любви своей мужичка из вчерашнего дня, который при появлении кабриолета Ахметова встретил нас на этих графских развалинах. Я долго смотрел на него, и мне показалось, что он видит меня сквозь картон, а поскольку ни на какую власть он не тянул, а другой в пределах видимости не различалось, я оторвал картон снизу, отогнул, так что лицо мое стало видно в эту прореху времени, и мы встретились взглядами. Все у меня плохо, и здоровье не то, но зрение еще не подводило.
Мужик этот, бомж чеченский, бывший мужчина, смотрел прямо на меня, и вот он сделал движение головой слева направо и справа налево. Как бы «нет». А что «нет»? Что не так?
Потом он исчез, как и не было его, и только потом до меня дошло. Он не советовал что-то делать. Словно предупреждал о чем-то. Я еще несколько раз выглядывал в эту импровизированную форточку, но больше его не видел. Потом, около половины четвертого, послышались шаги на лестнице, смолкли этажом ниже. И все.
Я захотел есть и воспользовался своим запасом, хлебнул джина, который катастрофически убывал, не решился пользоваться керосинкой, просто попил воды из кружки, совершил необходимый туалет и опять прилег на диван. Приближался вечер. Не происходило ровным счетом ничего.
Михаил появился в квартире бесшумно.
— Не годишься ты в разведчики, Андрюха. А если бы кто другой вошел?
— Другому сюда путь заказан.
— Это кто тебе сказал?
— Ты. Не далее как утром.
— Верно. Но на Мишу надейся, а сам не плошай.
— Бог не выдаст, свинья не продаст.
— Набахта по тебе плачет.
— То есть тюрьма, — догадался я.
— Правильно. Есть хабар. Жива твоя Стела.
— Где она?
— В Брагунах.
— Где?
— Ты когда сюда ехал, карту мал-мальски смотрел?
— Было дело.
— Ну и?
— Не помню.
— Пешком день уйдет и более. А на машине часа за три домчим.
— А где взять машину?
— У тебя деньги есть?
— Я думаю, ты все уже проверил и посчитал.
— Я на яйцах у тебя не искал. А баксы где-то там.
— Правильно, есть немного.
— Стольник найдешь?
— А полтинник?
— Маловато, но договоримся.
— А потом что?
— А потом иди, куда хочешь.
— То есть?
— Ты к бабе приехал? Я тебя довезу. Доставлю. И все.
— А назад?
— А назад ты, братец, сам. Ты же журналист. Обратись к официальным властям. Обрисуй ситуацию. Они тебе помогут.
