— Я? — очень естественно изумился завлаб. — Мнемозинол? Не помню… Когда это?
— Неделю назад. Я еще тогда первый раз тебе пожаловался. Что-то стал все забывать… В голове гудит. В общем, ранний маразм… А ты говоришь: пойди в аптеку, возьми мнемозинол, очень хорошее средство.
— Я? — Каланчев даже как-то рассеянно порылся по карманам, будто ища там это «хорошее средство». — Хоть убей, не помню. Я даже первый раз слышу…
— Да вот, не ищи, — умело воспользовался Брянов замешательством Каланчева и сам достал из кармана брюк початую упаковку. — Но тебе не советую. По-моему, от него еще хуже… Вообще все эти таблетки — дрянь… На Канарах бы отдохнуть.
Тут Брянов тяжело вздохнул, подошел к окну и запросто выкинул упаковку мнемозинола в форточку, на пожелтевший газон внутреннего двора. Выкинул — и сразу повел наблюдение за рефлексами.
Каланчев криво улыбнулся.
— Да, Саша, нервишки у тебя не в порядке, — сочувственно проговорил он. — Канар тебе не обещаю, а совет дам: отключись-ка ты на недельку. Не знаю, что там у тебя случилось, не хочешь говорить — не говори. А только поезжай ты к себе на дачу прямо сейчас. Поброди по лесу, грибы пособирай… Хочешь, отпуск возьми. Отключись…
Брянов ответил ему благодарной улыбкой:
— Знаешь, Слава, я затем к тебе и пришел. Ты все сам понял… На недельку…
— Валяй! — махнул рукой Каланчев.
В жесте начальника Брянов постарался заметить то, про что Станиславский говорил: «Не верю!»
— Только потом не говори, что не помнишь, как отпустил меня в загул, — предупредил он Каланчева. — Лучше запиши прямо сейчас.
— Обязательно, — пообещал начальник.
Они дружески простились.
Брянов быстро убрался в свою комнату, где на подоконнике было загодя установлено зеркальце, под определенным углом отражавшее кусочек двора прямо под окном начальнического кабинета. Теперь Брянову оставалось проверить последний, самый главный рефлекс!
…В тот момент, когда завлаб появился на экранчике маленького «телевизора», сердце ударило в рукоятку пистолета с такой силой, что Брянов испугался внезапного выстрела.
Он выскочил из института наружу, обогнул здание и, почти не пригибаясь, стремительно подкрался за кустами к завлабу.
Тот был увлечен поисками невзрачной упаковки, а когда нашел, очень живо нагнулся и, спрятав ее в карман, удовлетворенно огляделся по сторонам. На северной стороне света, прямо перед ним, стоял институт. С запада и востока завлабу тоже ничто не угрожало. Зато с тыла, на южном направлении…
— Ты чего, Саш?! — спросил он Брянова.
Вид у начальника оказался не то чтобы удивленный: в эту минуту он вдруг стал похож на мальчишку, который в темном шкафу вытаскивал деньги из отцовских карманов, а родитель возьми да и застукай его на месте преступления.
В лоб начальнику с трех шагов, не моргая, глядело черненькое дульце «вальтера».
— Быстро лицом к стене! — рявкнул Брянов, боясь, что завлаб успеет разглядеть калибр.
Каланчев не сориентировался:
— Саш, что за шутки, я не понимаю…
Брянов сделал бешеное лицо.
— Я тебе мозги вышибу, — теперь уже тихо и хладнокровно пообещал он. — Живо к стене!
Каланчев в своем идеально накрахмаленном белом халате колыхнулся весь, как парус от порыва ветра, и, на двух шагах дважды споткнувшись, исполнил приказание.
— Ты, Саша, объясни мне, пожалуйста, что я тебе сделал, — не то чтобы плаксиво, но уже довольно осознанно пробормотал он, — а то я, честное слово, ничего не понимаю…
Брянов, подойдя, решительно ткнул ему пистолет между лопаток. И замер тут — отступать было некуда.
— С памятью не в порядке, Слава?
— Ну, будем считать, что так, — покорно согласился Каланчев.
— Пилюльку тебе надо проглотить… В каком кармане?.. Ну?
— В правом, — хрипло откликнулся завлаб.
— Ага, помнишь пока.
Брянов вытащил левой рукой из халата начальника упаковку с мнемозинолом, выдавил одну капсулу и протянул ее своей жертве через плечо.
— Открой рот!
— Саш…
— Разевай пасть, говорю!
Начальник повиновался. Брянов в меру грубо сунул ему в рот капсулу и приказал глотать. Каланчев снова повиновался или сделал вид…
— Ну вот, завтра мы с тобой будем предаваться приятным воспоминаниям о том, как загорали на Канарах и как террористы взяли нас там в заложники, а мы их всех замочили… Медаль Героя Канарских островов уже лежит у тебя в тумбочке.
— Саша, я все-таки не понимаю…
— Сейчас вместе разберемся, кто из меня психа сделал. Пошли! И не дергайся. Мне терять нечего, а тебя спишут в издержки производства.
По дороге, пока Брянов конвоировал своего начальника, никто навстречу, по счастью, не попался. Он облегченно вздохнул, когда закрыл за собой дверь кабинета и щелкнул замком.
— Садись! — велел он Каланчеву. — Руки на стол!
Оба одновременно вытерли пот со лба.
— Ну и что дальше? — мрачно спросил завлаб.
— Звони!
— Кому?
— Сам знаешь кому! Тем, кто заварил всю эту кашу. Скажи, что я взял тебя в заложники и, если они сейчас не объяснят мне, в чем дело, я тут… В общем, им выйдет дороже.
— Саша, по-моему, ты все-таки меня с кем-то путаешь…
— Да у тебя рука уже тянулась к телефону! — снова стал выходить из себя Брянов: надо было поддержать напряжение. — Звони!
Каланчев немного посопел, пожевал губами и, бросив на Брянова еще более мрачный взгляд, поднял трубку.
— Стоп! Набери еще раз! — потребовал Брянов: он хотел запомнить номер, поскольку отвлечься на запись не мог.
Каланчев стал набирать снова: по цифрам Брянов определил, что они сидят явно не в Центре.
И тут он по неопытности упустил инициативу — невольно начал сопереживать начальнику, вместе с ним затаив дыхание в ожидании ответа.
— Алло! — сказал завлаб, распрямившись. — Это Каланчев звонит. У нас тут небольшая проблема… С вами хочет поговорить Брянов… Очень хорошо… Я передаю ему трубку.
Левой рукой Брянов потянулся к трубке, как к лавровому венку победителя… И, конечно, на одно мгновение отвлекся, остановился взглядом на самой трубке.
— Алло? — сказал он.
В ответ он услышал — вовсе не из трубки — резкое шипение, и в лицо ему ударил порыв дьявольского ветра.
Фрагмент 12
МОСКВА. ВВЦ (БЫВШ. ВДНХ). В РАДИУСЕ 1 КМ ОТ ПАВИЛЬОНА «КОСМОС»
Вдали, словно у самого земного горизонта, в конце величественной аллеи, обрамленной многообразными храмами торговли и производств, возвышался матовый, с грозным стальным оттенком купол павильона «Космос».
С детства Брянова всегда завораживал этот волшебный, воздушно-оцепеневший простор. Здесь мир был устроен по-другому, по-сказочному, как, например, Изумрудный Город или какая-нибудь страна, где жил Чипполино.
Он родился и рос не у подножия египетских пирамид, не среди камней Акрополя, не под ажурной сенью Эйфелевой башни, но их образы всегда вызывали у него необъяснимую, новогоднюю ностальгию. Однажды он догадался, откуда она взялась — она из привычного, но волшебного слова «Вэдээнха»: ведь детство и отрочество он провел в Москве на проспекте Мира, совсем неподалеку от Выставки… Там он с друзьями гулял и в аттических колоннадах, и в тени вавилонских стен, и среди прихотливых узоров Востока… и сколько раз задирал голову у подножий пирамидальных высот Египта. Во всем том пестром (и, заметим теперь, немного безбожном) безвкусии была своя занятная тайна, сродни той, которая есть в мешке Деда Мороза, хотя тот мешок обычно полон всякими дешевыми вещичками…
Подобные мысли Брянов записал у себя в дневнике лет пять назад, когда последний раз гулял по Выставке со своим сыном.
Теперь, попав на знакомую с детства дорожку, от арки главного входа до купола павильона «Космос», Брянов, конечно же, вновь испытывал ностальгию, но на этот раз ее пронизывала щемящая, прямо-таки космическая тревога. Необычное смешение чувств переживал Брянов в своей волшебной стране, потому как впервые шел он по этой дорожке не по своей воле… не гулял здесь просто так, поглядывая то на фонтаны, то на павильоны, а двигался в силовых полях… Волшебство переменилось.
К концу тысячелетия бывшая ВДНХ, как место былой культуры и отдыха, где люди просто ходили, глазели, ели мороженое и сосиски, также наполнилась иными силовыми полями — сосредоточенной суетой толкучки, — а потому ее широкий простор поутратил былое, утопическое очарование… Но перемена к худшему не портила в этот день Брянову настроение, а, напротив, как-то поддерживала его, придавала сил душе и собранности мыслям. Если бы вокруг все просто так, неторопливо радовались жизни, то он несомненно бы испытал подавленность и отчаяние загнанного зверька. Глядя же в серьезные, вспотевшие от торгово-закупочных забот лица, он чувствовал, что всех неспроста куда-то несет, заодно и его — тоже. Брянов шел по Выставке на загадочную встречу, уже не удивляясь, что она назначена ему в таком неожиданном, но очень знакомом месте.
