— Как вас завербовали?
— Никто меня не вербовал. Один из заместителей Тельмана по партии сказал, что я должен ехать в Советский Союз и что там я буду служить в разведке Красной Армии. Для меня это была огромная честь.
— Какой же приговор вынес вам японский суд, товарищ Макс?
— Я был приговорен к пожизненному заключению. Анна — к семи годам. Однако сидеть пришлось не так уж долго: в сорок пятом американцы выпустили всех оставшихся в живых из тюрьмы. Деловые люди! Сразу предложили работать на них. Мы, само собой, отказались и попросили немедленно передать нас советским властям…
В 1977 году я познакомился в Берлине на одном из приемов с легендарной «Соней» (Рут Вернер), которая была содержательницей явочной квартиры Рихарда Зорге в Шанхае, а затем работала в Польше, Швейцарии, Англии. Ей довелось побывать и радисткой, и рядовым агентом, и руководителем нелегальной резидентуры. В 1946 году связь с ней внезапно прекратили. Двадцать три долгих года таинственно молчала родная советская разведка. И вот в 1969 году, когда Рут уже жила в Восточном Берлине, ее вдруг пригласили в наше Представительство. Рут охватило волнение. Радость сменялась тревогой. От этих ребят можно ждать чего угодно, думала она. В Представительстве ей в торжественной обстановке вручили второй орден Боевого Красного Знамени. Первый, под номером 944, она получила из рук Калинина. Рут душили слезы. Она вспоминала тех молодых красноармейцев, которые провожали ее в Кремль в далеком 1938 году, и думала о том, что все они, вероятно, полегли на фронтах Отечественной, и своих боевых товарищей-разведчиков, которые сгорели в огне невидимого фронта, так и не получив никаких наград, хотя были достойны их более, чем она.
Рут Вернер, которой в 1977 году было уже семьдесят, запомнилась мне живой обаятельной женщиной, сохранившей полную ясность ума. От нее я получил на память книгу «Рапорт Сони». На титульном листе своих мемуаров Рут учинила глубокомысленную, чисто немецкую надпись: «Каждый автор при написании воспоминаний испытывает трудности: надо отобрать и обобщить главное, да к тому же еще нигде не наврать. Рут Вернер, 14 апреля 1977 года».
Помнится, и с Максом, и с «Соней» мы говорили о моральном аспекте разведки и сошлись в одном: джентльменом в разведке оставаться трудно, почти невозможно, хотя какой-то господин из СИСа и сказал, что разведка — это грязная работа и потому делать ее должны истинные джентльмены. Разведка — это война. Попробуйте остаться джентльменом на войне. Разведчик воспитан так, что он выполняет свою грязную работу во имя блага Отечества, во имя блага людей всей Земли. Помните у Высоцкого: «Грубая наша работа позволит вам встретить восход». Этот благородный идеал поддерживает разведчика в его деятельности, не позволяет ему опуститься, стать циником. Разведка — это сплошная ложь, сплошное коварство по отношению к противнику, деятельности, не позволяет ему опуститься, стать циником. Разведка — это сплошная ложь, сплошное коварство по отношению к противнику, но разве можно обвинять в коварстве или подлости Ганнибала, устроившего Канны римлянину Паулюсу, разве можно обвинять в коварстве или подлости наших генералов, устроивших Сталинград немцу Паулюсу?..
Я поднял голову и посмотрел на офицеров. Парни в форме слушали внимательно. Лица их были строги, серьезны, и я пожалел о том, что время мое истекло. Мне надо было торопиться на митинг оппозиции. Столетие великого разведчика совпало со второй годовщиной расстрела Советской власти, за которую он отдал жизнь.
Эрих Мильке (Штрихи к портрету)
Весть о смерти Эриха Мильке вызвала в моем сознании массу ассоциаций — трагических, комических и не имеющих окраски. Первой из них почему-то стал кабачок Рольфа Зайделя в древнем ганзейском городе Галле на востоке Германии. Лет тридцать пить тому назад я частенько наведывался в это заведение после работы, чтобы отведать горячих жареных колбасок-кнакеров, попить пивка, почитать готические надписи на стенах и полюбоваться женой хозяина красавицей Брингфридой, орудовавшей у стойки. Да и с Рольфом мы были на короткой ноге. Однажды я встретил Брингфриду в продуктовой лавке. Она была в слезах.
— Почему ты плачешь? — спросил я.
— Рольфа арестовали.
— За что?!
— Он негативно отозвался о товарище Вальтере Ульбрихте. Вечером этого же дня замели и Брингфриду, имевшую наглость публично заявить о своем несогласии с действиями «штази». Об этом мне не без злорадства сообщил немец, чья квартира находилась прямо над кабачком Зайделей.
— Эрих знает, что делает, — сказал он.
Речь шла вовсе не о Хонеккере, который был тогда не у дел, а о всесильном министре госбезопасности ГДР генерал-полковнике, а впоследствии генерале армии Эрихе Мильке. Я подумал, что, очевидно, сосед Зайделей и есть тот самый стукач, который заложил их. Агентурная сеть МГБ, ориентированная на выявление внутренних врагов, была невероятно густой. Борьба с инакомыслием в ГДР велась суровая. Читатель будет смеяться, когда узнает, что мои немецкие друзья просили меня привезти из Москвы романы Ремарка и Бёлля на немецком языке.
О министре МГБ в ГДР рассказывали такой анекдот. Пошли как-то Мильке с Андроповым на охоту. По зайчишкам. Ходили, ходили, ни одного зайца не убили, а подстрелили только хомяка. Сидят после охоты в избушке лесника пригорюнившись, бутылку давят, молчат. Вдруг вбегает адъютант Мильке и кричит с порога: «Приятная новость, шеф! Мы только что допросили хомяка, так хомяк признался-таки, что он заяц».
Через неделю Рольфа и Брингфриду выпустили из следственного изолятора, который местное население окрестило Красным быком. Это мрачное кирпичное здание, окруженное высоченными стенами с вышками на углах, действительно походило на старого быка в загоне. Охрана своими руками оборудовала в тюрьме пивную с баром для себя. Комнату обставили грубой тюремной мебелью, окна забрали в решетки, а на каждый стол бросили по паре наручников. Не знаю, бывал ли в этой пивной сам Мильке, но слышал, что его заместителю такая экзотика очень понравилась.
Побывав в гостях у «быка», Рольф повесил над стойкой своего кабачка большой цветной портрет Ульбрихта, а каждого, кто непочтительно отзывался о лидере социалистической Германии, без лишних слов вышвыривал на улицу. То, что сделали с ним и его женой, оказалось просто одной из форм профилактики.
Однако отпускали далеко не всех. Политические тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря первого немецкого государства рабочих и крестьян никогда не пустовали. При Ульбрихте сажали часто, при Хонеккере реже, но во всех подобных случаях за этим угадывалась фигура Мильке. А еще была самая непроходимая в мире и опасная для жизни граница между двумя Германиями, к оборудованию которой Мильке крепко приложил руку. Собственно эта граница и служила основным поводом для большинства негативных высказываний в адрес режима, ибо жизненный уровень и социальные гарантии в ГДР соответствовали хорошим нормам. Там в очередях за колбасой и на каморку в коммуналке никто не стоял, студенческая стипендия была самой высокой в мире, а рождаемость — самой высокой в Европе.
Я проработал в Представительстве КГБ в Берлине около шестнадцати лет, и меня часто спрашивают, был ли я знаком с главным «штази». Я-то с ним был знаком, да он со мною — нет. Он повесил на мою грудь много государственных и прочих наград ГДР, но всякий раз, исполнив этот ритуал, тут же обо мне забывал, ибо я обитал не на его уровне. Правда, однажды Мильке здорово меня напугал, и об этом стоит рассказать.
В один из июньских дней 1970 года меня пригласили в посольство ГДР в Москве, чтобы вручить медаль, которой я был награжден по окончании первой загранкомандировки. Я оробел, поскольку до этого никогда не бывал в иностранных посольствах.
— Не боись, — сказал кадровик. — Там будет полно наших. Только не пей много.
— Пить вообще не буду! — заверил я его.
Посольство ГДР располагалось в изящном старинном особняке на улице Станиславского. Там действительно собралось много наших, в том числе восемь генералов. Приехали Мильке и Маркус Вольф. Медаль мне вручил сам Мильке, а милая девушка из посольства тут же прикрепила ее к моему пиджаку. Вольф вручил награжденным юбилейные знаки «XX лет МГБ ГДР».
После вручения наград начался банкет. Говорили много и пили немало. Мильке, похожий на крепкого немецкого крестьянина, выпил пару больших глиняных кружек пива и положил сверху кое-что покрепче. Он в свои шестьдесят три года был совершенно здоров и никакими диетами себя не стеснял. Из его тоста мне запомнилась только первая фраза: «Я стою на этой земле так уверенно только потому, что за моей спиной стоят двести пятьдесят миллионов советских людей…» Я спрятался от генералов за колоннами с чашечкой кофе в руке. Вдруг передо мной возник сильно поддатый Мильке.
