– Хорошо. – Она вышла, не понимая, что произошло.
На сборы ей дали совсем немного времени. И уже через три часа она сидела в аэропорту, в депутатской комнате, в ожидании своего рейса. Провожавший ее немолодой капитан Зинин, который обычно опекал ее в поездках по городу, сидел в углу, посапывая носом. Она прошла в буфет и попросила стакан чая. Работал телевизор, диктор привычно сообщал официальные сведения. Она задумчиво уставилась в стакан. Затем решительно поднялась и, выйдя из буфета, подошла к дежурной по депутатской.
– У вас есть городской телефон?
– Конечно, – удивилась дежурная. – Рядом, на столике.
Марина прошла к телефону, подумала немного и, решительно встряхнув головой, набрала номер канадского посольства. Телефон довольно долго не отвечал. Затем незнакомый голос сказал по-английски:
– Это канадское посольство. Вас слушают.
Она заколебалась, но все-таки попросила:
– Мистера Робера Фарвелла попросите к телефону.
В ответ секундное замешательство и внезапный вопрос:
– Кто это говорит?
– Это его знакомая.
Снова непонятное замешательство, и, наконец, незнакомец сказал:
– Его сегодня не будет. Может, что-нибудь ему передать?
– Нет, ничего, спасибо.
Она быстро положила трубку и, пройдя к сидевшему Зинину, опустилась рядом с ним на диван. До отлета самолета оставалось еще минут сорок.
Уже сидя в самолете, она подумала, что могла бы расспросить Маркова, чем вызвано подобное срочное направление на Алтай. Но приобретенные за годы обучения навыки уже прочно сидели в ней. Задавать вопросы в их ведомстве не было принято. И если даже нашелся бы смельчак, который рискнул бы задавать вопросы, он с большой вероятностью никогда бы не получил ответа.
На Алтае, в маленьком поселке, даже не нанесенном на карту, был санаторий Первого главного управления. Санаторий – сказано слишком громко. Просто здесь было несколько домиков, разделенных высокими заборами. В стороне стояли корпуса небольшой столовой и медчасти. Как правило, все «отдыхающие», а таковых было не более четырех-пяти человек, оставались в своих домиках, совершая ежедневные прогулки вокруг них или в лес, но с таким расчетом, чтобы не увидеть друг друга. Еду приносили прямо в домик три раза в день. Работали радио и телевизор, приносили газеты.
В самом домике были три небольшие комнаты. Столовая, спальня и кабинет, где имелась небольшая библиотека, составленная в основном из произведений русской и зарубежной классики. В первый день она изнывала от скуки. Во второй – с удовольствием читала знакомого с детства Диккенса и смеялась над похождениями героев Пиквикского клуба. На третий день заметила, что в ее дощатом заборе есть небольшое отверстие, и она с удовольствием подсмотрела, что в соседнем домике живет пожилой человек, лет семидесяти, любивший посидеть перед домиком и покурить трубочку. На четвертый день она рискнула обнаружить свое присутствие. Пожилой незнакомец обернулся и увидел ее довольное лицо между досками забора.
– Вы работаете здесь или живете? – спросил он.
– Живу, – несмело сказала она.
– Тогда лезьте ко мне, – предложил пожилой, – может, нам будет интереснее.
– А можно? – несмело спросила она.
– Конечно, – как-то мягко улыбнулся пожилой, и она поняла, что ничего страшного не произойдет. И действительно полезла через забор.
– У меня в доме есть стул. Можете его вытащить и поставить рядом со мной, – разрешил незнакомец.
Она так и сделала. Минут двадцать они просидели молча, слушая предзакатную тишину, наполненную особыми голосами тревожно поющих птиц, словно предчувствующих скорую гибель солнца.
– Сколько вам лет? – неожиданно спросил незнакомец.
– Уже двадцать семь.
– Уже, – усмехнулся незнакомец, – по-вашему, это много?
– Не знаю. Наверно, не очень. А сколько вам?
Он промолчал.
– Если не хотите, можете не говорить, – с обидой произнесла она.
– Просто вспоминаю, – улыбнулся незнакомец, – я столько раз менял день своего рождения. Кажется, шестьдесят пять. Только шестьдесят пять.
– Только, – засмеялась она.
– В моем возрасте кажется, что ты еще не жил, – подумав, произнес незнакомец, – хотя мне иногда кажется, что я прожил слишком много.
– Разве это плохо? У вас наверняка была интересная жизнь. Вы ведь родились еще до революции?
– Я как-то об этом не думал, – засмеялся незнакомец, – вообще-то да. Конечно, я родился до революции. И еще до первой мировой войны. Представляю, каким Мафусаилом я кажусь такой юной леди, как вы.
– Нет, я не об этом. Я имела в виду события в вашей жизни. Наверно, было много интересного.
– Как сказать, – подумав, ответил ее собеседник, – смотря с какой стороны смотреть.
– А бывают разные взгляды?
– Бывают, – вздохнул он, – бывают очень разные взгляды.
И больше в этот день они не сказали друг другу ни слова. Просто просидели еще минут сорок молча. Сидели и смотрели в сторону леса. На следующий день он постучал в забор сам.
– Вы не хотите со мной прогуляться? – предложил он.
– Конечно, – согласилась она, – я буду готова через пять минут.
В этот день они почти не разговаривали. Просто гуляли по лесу, смотрели, как пробиваются к свету новые растения, как постепенно начинается новый круговорот природы, пробуждаемый приходом весны. Конец марта на Алтае выдался в этом году удивительно теплым, снег почти сошел, и начали появляться первые подснежники, обычно расцветающие здесь к началу апреля. Это была удивительная прогулка вдвоем с незнакомцем. Она видела, как он наслаждается прогулкой, как радуется этому заурядному походу. Незнакомец умел ценить простые вещи, он словно заряжался энергией и своим почти ребяческим оптимизмом заряжал ее.
Это был обычный день конца марта, так запомнившийся ей на всю жизнь. За исключением нескольких слов, произнесенных во время прогулки, незнакомец почти не разговаривал. Но в этот день он сумел сказать ей многое. Он словно показывал ей красоту жизни, ее какой-то извечный, затаенный смысл, недоступный пониманию многих приходящих в этот мир бабочек-однодневок, проживающих свою жизнь от колыбели до могилы в радостном неведении происходящего. Словно сама жизнь проносится мимо них, опаляя их прозрачные крылья суровым огнем и сжигая в своей неумолимой топке каждую из них без следа и воспоминаний.
На следующий день пошел сильный дождь, словно природа брала своеобразный реванш за вчерашнее благоденствие, и им пришлось пережидать этот день в его домике. Он не включал телевизора, не любил слушать радио. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь равномерным ходом больших часов на стене.
И она впервые спросила у него:
– Вы не женаты?
– Был, – грустно улыбнулся он, – целых три раза.
– А где ваши жены?
– Давайте погуляем по лесу еще раз, – предложил он вместо ответа.
– Но ведь идет сильный дождь, – удивилась она.
– Ничего, скоро прекратится, – посмотрел он в окно, – давайте выйдем еще раз. Может, в последний раз.
– Почему в последний? – удивилась она.
Он опять не ответил, а только протянул ей ее куртку:
– Одевайтесь.
И помог ей одеться, после чего натянул свой большой плащ-дождевик, какие обычно бывают у лесников и охотников. Они вышли из дома. Дождь превратился в настоящий ливень.
– В такую погоду лучше никуда не ходить, – с сомнением сказала она.
– А мы никуда и не пойдем. За домом есть небольшой навес, посидим там. Я так люблю, когда идет дождь. Словно воспоминания детства.
Они поспешили за дом и действительно обнаружили там скамейку и стоявший над ней небольшой пластмассовый навес, сделанный здесь, очевидно, от солнца.
– Садитесь, – пригласил он, показывая ей на скамейку.
Она осмотрелась. Скамейка была защищена от проникающих струй дождя, но была вся мокрая от рикошетов падающих рядом крупных дождевых капель.
Она смело села на скамью. Он опустился рядом.
– Здесь лучше разговаривать, – хитро подмигнул он.
Она улыбнулась.
– Разговор о женах такой секретный? – спросила она.
– И не только о них. – Он помолчал.
Снял свою кепку, вытер ладонью лицо. Ладонь у него была большая, крепкая, мужская.
– У меня были три жены, – внезапно сказал он, отвечая на ее вопрос. – Одна погибла в автомобильной катастрофе. Другая ушла. От третьей ушел я сам. Теперь мне кажется, что я любил больше других свою первую жену, хотя понимаю, что это лишь ностальгия по безвременно ушедшей. А может, я и ошибаюсь.
– А дети? У вас были дети?
– Да, конечно. Двое.
– Вы знаете, где они?
– Моя милая, у вас, очевидно, нет детей, – снова улыбнулся он. – Родители никогда не знают, где находятся их дети, даже если они в физическом смысле присутствуют рядом с ними. Это аксиома. Мы вращаемся в разных галактиках, и лишь некоторым из родителей удается немного приблизиться к мирам своих детей. Это так сложно сделать.
