Человек этот постоял, сделал несколько шагов и вдруг упал. Он скрылся в облаке снежной пыли. Снаряд ударил совсем близко от него — метрах в тридцати.
— Кто бы это мог быть, ребята? — спросил Пахомыч, осторожно приоткрыв дверь, вглядываясь вперед. — И несет что-то. Не вижу.
— Термос несет.
— Термос?
— Не несет, за веревку его тащит.
— Значит, кашевара нашего послали. Ну, добро!
— Зря мы Лабзина ругали.
Грохнули еще два разрыва. Человек поднялся, перебежал и снова повалился у сугроба. На стенках термоса заиграло солнце. И тогда Снесарев узнал, нет — почувствовал… Это была Надя! Надя в ватнике, повязанная большим белым платком. По платку он и узнал ее.
— Шальная! — волнуясь, крикнул Снесарев. — Ну шальная же! Ведь не дойти сюда! В воронку! Скорее в воронку! — Он распахнул дверь.
Громко кричать Снесарев не мог — он закашлялся, схватился за горло.
— Постой! Ганька крикнет. Ну-ка! — сказал Пахомыч.
И Ганька пронзительно завопил:
— Лежи! Не вставай!
Прошла томительная минута. Ганька заметил, что термос пошевелился.
— Лежи! — опять заголосил он.
Артиллерист-наблюдатель, стоявший в стороне и что-то незаметно мастеривший, подвинулся вперед и метнул к тому месту, где виднелся термос, крючок на тонком тросе.
— Зацепи его за ручку! За руч-ку! Мы потащим! — неистово закричал Ганька. — Зацепи-и!
— Эх-х! — вздохнули все разом.
Крючок упал метрах в десяти от сугроба.
— Оставь его там! Оста-вь! Не ходи сюда! — надрывался Ганька.
Все отошли от двери и столпились возле пролома в стене, сквозь который особенно хорошо был виден этот угол двора. Сорок или пятьдесят метров были сейчас неодолимы.
— Ганька, — сказал артиллерист-наблюдатель, — крикни погромче, чтоб укрылась за трансформаторной будкой. Там тише.
— Ползи за трансформатор! За транс-фор-ма-тор! Брось бидон!
— Ползет, ползет, — шептал артиллерист. — Так, так… Н-ну…
Надя скрылась из виду. А солнце все еще играло на стенке термоса.
Обстрел продолжался. Открытое место заволокло дымом. Ветер, поминутно менявший направление, нес его то в сторону канала, то назад. На мгновение становилось светлее, потом опять заволакивало подходы. Ударили почти сразу два или три тяжелых снаряда. В цехе жалобно зазвенели железные перекрытия.
— В самое время она ушла… — сказал Пахомыч. — Нет ли закурить?
Махорка у всех кончилась. Пахомыч стал пить из огромной кружки остывшую воду. Он отвернулся, чтобы скрыть слезы, вдруг закапавшие по его бороде, и отчаянно выругался. Тут он вспомнил, что рядом стоит Ганька, и досадливо махнул рукой.
— Да что это такое! — кричал он, топая ногами. — Почему он нас держит? То не дает работать, то голодными держит. Долго так будет? Я спрашиваю: долго так будет?
В эту минуту он, всегда такой оживленный и бодрый, казался старым и беспомощным.
Выглянув в пролом, Ганька сказал:
— Опять кто-то идет.
Пахомыч посмотрел в ту сторону:
— Господи, неужели Лабзин?
— Он! Журавль!
Лабзин, таща за собой салазки, падал в снег, полз, перебегал. Потом, низко пригнувшись, он стал толкать салазки вперед. Так он дотащился до цеха и прислонился к стене, тяжело дыша:
— Принимайте! Эх, ложки-то я забыл! А хлеб — вот…
Термос был наполовину пуст, корпус пробило осколком. Остатки супа обледенели. Их растопили в котелке.
— Второй раз я эту девчонку уже не пустил! — смущенно говорил Лабзин. — Все-таки я когда-то строевой был. Для меня обстрел — тьфу!
Все расхохотались:
— Обстрелы — тьфу, только переползать не любишь?
Лабзин нахохлился, потом улыбнулся и вздохнул:
— Нет, не люблю. Меня от этих снарядов всего выворачивает, прямо больной становлюсь.
Дней на десять установилось удивительное затишье. Снаряды пролетали где-то вдали. Они уже почти не мешали работе.
Но вскоре поздно ночью за Снесаревым прибежал Пахомыч. Он отчаянно заколотил в дверь:
— Вставай, беда!..
Они понеслись через темные дворы. Снесарев почувствовал, что в воздухе тянет гарью. А потом он увидел мгновенно взметнувшееся пламя. Сбоку мелькнули силуэты людей. Это была аварийная команда. Возле цеха кого-то укладывали на носилки-полозья.
— Ну что? — спросил Пахомыч.
— Кончается… — негромко ответили из темноты.
— Сторож тут стоял, когда ударили, — торопливо объяснял Пахомыч. — Вот его и задело.
Опять в стороне мелькнули отблески пламени.
— Снегом, снегом забрасывай! — кричали там. — Кидай снег с крыши!
В отблесках огня Снесарев увидел сорванную с петель дверь цеха. Вбежав внутрь, он споткнулся и едва удержался на ногах. Снесарев и Пахомыч, окликая друг друга, стали осторожно продвигаться вперед.
— Сначала в тот склад ударило, — задыхаясь, говорил Пахомыч. — Ветошка загорелась. Зря не вывезли ее, вся промаслена… Потом еще куда-то ударило, потом три влепило сюда. Подряд три, подряд!
Снесарев направлял во все стороны лучи фонарика. У него сжималось сердце. Даже в этом слабом, неверном свете он увидел, что разрушения были большие. Сварочные аппараты, недавно установленный здесь болторезный станок — все лежало в обломках. На ребро свалился тяжелый верстак.
Сразу стало понятно, что эти три снаряда отодвинули работу далеко назад, почти к тому давнему дню, когда матросы, присланные адмиралом, расчистили площадку.
Утром у заводских ворот Снесарев встретил адмирала и Ваулина. Снова был осмотрен цех. Света, который падал сквозь широкие пробоины, было достаточно.
— Точно ли у вас известно, куда падали снаряды? — спросил Ваулин.
— Нет, — ответил Снесарев, — систематических наблюдений мы не вели. У нас есть только приблизительные данные.
— За все время?
— За последний месяц они точнее.
— Ну, давайте и приблизительные и точные…
Ваулин сидел над планом завода. Он делал на нем пометки цветным карандашом. Весь лист покрылся синими и красными кружками. Возле многих кружков были проставлены даты. У других кружков, где стоял вопросительный знак, сведения считались недостоверными. Так были отмечены те места на территории завода, где разорвались снаряды.
— Может быть, тут и есть своего рода закономерность, — сказал Ваулин. — Но вывод делать еще рано. И наблюдения надо вести тщательно. Можете вы поставить дело так, чтобы точно обозначался день и час падения снаряда?
— Думаю, что удастся.
Адмирал в раздумье глядел на план завода.
Совещание длилось долго. Утром пришла группа матросов. В ней было больше людей, чем в прежней. Матросы стали приводить в порядок другую площадку. Между двумя площадками проложили дорогу. Решено было работу, насколько удастся, дублировать. Всегда будут стоять наготове грузовики. В случае опасности грузовики увозят самое ценное. Часть людей отправляется с машинами, другие немедленно уходят в укрытие.
— Обстановка, что и говорить, очень напряженная. — Снесарев развел руками. — В ней, я бы сказал, есть даже элементы военной тактики.
— Да, приходится хитрить, — сказал адмирал.
— Людей, людей у нас мало!
— Вам пришлют подкрепление с другого завода. Но, скажите, не смущает ли все-таки вас такая сложная организация работы? Должен признаться, что я услышал сомнение в вашем голосе, — сказал адмирал.
— Что же делать? Завтра мы это проверим.
— Как?
— Попробуем провести пробный тактический маневр.
Странному на первый взгляд занятию было посвящено следующее утро. Оно выдалось тихое. Вдали от завода раздавались редкие разрывы. Но люди вели себя так, словно находились в зоне обстрела.
— Огонь! — пронзительно кричал Ганька.
И машина, стоявшая наготове, — машина, на которой было сложено самое ценное, то, что не могло быть пополнено из запасов, уходила на запасную площадку. И люди действовали как под настоящим огнем.
Несколько раз в течение дня повторялся этот утомительный маневр. Всем он надоел.
Спустя сутки работа возобновилась. Снесарев опасался, что теперь люди будут работать не так горячо, не так уверенно, как прежде.
— Если один снаряд может все снести, руки у людей опустятся…
— Нет, не опустятся, — возражал Пахомыч. — Ты видел когда-нибудь, как понтонеры работают?.. Не видел? Разнесет понтоны снарядами, а они опять и опять собирают, пока не наведут. Так и мы, брат! Ты смотри — за все время ни одного прогула! Ну, может, поворчат, а скажи им, чтобы шли по домам — завтра сами наведаются, не нужны ли.
Работа стала томительно тяжелой. Часто не хватало самого нужного. Но всегда Пахомыч выручал. Он знал завод до мелочей. Он разыскивал такие детали, за которыми собирались посылать самолет. Нужны были сверла, и Пахомыч откуда-то приносил сверла, лучше которых на заводе не было и в мирное время. Труднее всего было подобрать трубы. Он рылся в кладовых, в пустых цехах, откуда-то снимал, подгонял, примерял, совершенно запарился, но собрал нужный комплект. Иногда он отправлялся с грузовичком на другие заводы, к старым знакомым, и привозил то, что было необходимо.
