раз он их говорил задержанным? Девушка пересилила легкую волну неприятия. Когда офицер обернулся, убеждаясь, что англичане покорно следуют за ним, кокетливо проворковала:
— Зовите меня просто Элен. «Мисс» и «леди» звучит чересчур официально для атмосферы художественного вольнодумства.
Они протиснулись по лесенке мимо очереди. Фон Валленштайну лишь раз пришлось скомандовать посторониться. При виде эсэсовского мундира никто не осмелился высказать недовольство.
Внутри помещение прачечной показалось еще более убогим, чем снаружи, но англичанка на это не обратила решительно никакого внимания. Ее интересовали только картины, во множестве свезенные из разных уголков Рейха. Они тесно закрыли стены, чувствовалось, что полотна развешаны без особой системы или какого-либо смысла. Скорее всего, чиновники Министерства пропаганды воткнули на самые видные места наиболее одиозные, с нацистской точки зрения, декадентские извращения, перепутав авторов, страны, жанры, годы создания. На Элен какофония красок произвела ошеломляющее впечатление.
— Ничуть не жалею, что приехала в Мюнхен! Даже если в очереди пришлось бы отстоять целые сутки.
— Благодарю, герр офицер, — расшаркался англичанин. — У меня точно бы не хватило терпения.
— Даже ради этих шедевров, сэр? — у эсэсовца не дрогнул ни один мускул на задиристом лице, трудно было сказать, говорит он серьезно или шутит.
Во всяком случае, Элен сочла выставленные полотна шедеврами в полном смысле этого слова. Она в восхищении замерла перед изображением диспропорциональной звероподобной женщины, чья половая принадлежность выделялась лишь удручающе отвислыми молочными железами. Асимметричное лицо, глаза на разной высоте, спутанные волосы из пакли, чуть намеченные скупыми штрихами, ярко-лиловые краски, местами — с синим отливом…
— Глядя на представленные тут, гм, шедевры, герр оберштурмфюрер, я начинаю понимать логику национал-социалистов в оценке авангардистской живописи, — британский гость понизил голос, чтобы его фраза не долетела до ушей племянницы, и немец ответил ему столь же заговорщическим шепотом.
— Боюсь, я тоже культурно не дорос до понимания скрытого смысла этих произведений. Наверно, фройлян училась художественному искусству?
— Непременно, как и все благородные молодые леди.
— Рисует?
— Конечно. В основном — пейзажи. Но у нее коровы как коровы, елки елками, а у сельских жителей обычно два глаза, и оба на месте.
— Два глаза? Примитив! — усмехнулся эсэсовец, вызвав у британского аристократа желание пожать ему руку. — Если не грешить против истины, у объявленных декадентскими авторов есть немало талантливых картин. Просто здесь собрано воплощение крайностей, в большинстве своем бездарных.
— …Сокрушительная экспрессия! Чувственность, натурализм, обнаженное в искреннем единении с природой естество, — донеслось до них щебетание молодой художницы. — Женщина не просто выписана, она изваяна! Ее первобытный сексапил только на первый взгляд производит отталкивающее впечатление. В действительности же на картине с удивительной точностью отражен мощный сексуальный призыв, неотразимый для самца-дикаря.
— Дорогая фройлян Элен! — Валленштайн осмелился прервать ее бурный монолог. — Пусть я в недостаточной мере дикарь и не прихожу в восторг от висячих прелестей лиловой мадам, но точно знаю: перед нами не Пикассо, а подражатель. Полотна мастера в соседнем зале. Рекомендую поспешить, пока здесь не появилась свита доктора Геббельса.
— А вы не из свиты?
Он с нескрываемым превосходством указал глазами на нашивку Службы безопасности.
— К счастью — нет. Присматриваю, анализирую.
— Что же, спасибо за совет, — она резво зашагала в соседний зал. Ее коричневое пальто с норковой оторочкой и россыпью золотых волос поверх воротника мгновенно затерялось в толпе ценителей авангарда.
— Прошу простить ее, барон. Эта вечная взбалмошная нетерпеливость… Я устал повторять, что такое поведение на людях неэтично и некорректно.
— Зато привлекает мужчин. Мы любим экспрессивных женщин, пока на них не женимся.
— А вы женаты, герр оберштурмфюрер? Вам, как образчику нордической внешности, сам фюрер велел бы продлевать род.
— Пока женат только на службе, сэр. Но не против двоеженства.
Они протолкнулись в соседний зал. Там Элен увидела наконец настоящего Пикассо, пусть и не лучшие его образчики. Девушка обворожительно улыбнулась офицеру самой безотказной улыбкой из стратегического арсенала. Увы, выстрел пришелся мимо цели. Галантный эсэсовец переключил внимание на другую женщину.
Англичанка удивилась не его непостоянству, а своему возмущению. Ревнует немца, встреченного лишь несколько минут назад? Нет, скорее считает собственностью всех мужчин поблизости. Поставив себе уничижительный диагноз, Элен украдкой принялась рассматривать соперницу, чей остроносый профиль показался смутно знакомым.
Старше лет на пятнадцать, держится с превосходством и одновременно с поразительной раскованностью. Гладкие черные волосы под элегантной шляпкой не соответствуют арийскому идеалу, но по резкости черт можно безошибочно определить немецкое происхождение. Темные, глубокие и беспредельно порочные глаза глядят на фон Валленштайна с легким интересом, который сменяется гримасой отвращения. Элен, бочком приблизившаяся к паре, уловила обрывки разговора.
— Даже не представляла, что рейхсминистр будет здесь.
— Увы. Ваши с ним разногласия — ни для кого не секрет. Поэтому…
— Поэтому мне лучше удалиться, чем еще раз выслушать колкости или сальности. Что же, я вам обязана, барон, за предупреждение.
Подобраться незамеченной не удалось. Офицер, казалось бы, увлеченный разговором с брюнеткой, продолжал бросать взгляды вокруг, точно ожидал внезапного нападения.
— Познакомьтесь! Вы практически тезки. Фройлян Хелена Рифеншталь и моя гостья леди Элен Колдхэм.
«Ну у него и знакомые!» — охнула про себя названная гостьей. Это же Лени Рифеншталь, режиссер знаменитого агитационного фильма «Триумф воли» о съезде НСДАП, лучшего рекламного кино нацизма!
Киношница легко пожала протянутую руку и, не глядя на Элен, обронила:
— Буду рада видеть вас на премьере «Олимпии» в следующем месяце.
Она испарилась, не ожидая ответа, замотанная в меха, которые стоили, наверно, целое состояние.
— Примем предложение?
К Элен с ретирадой потенциальной соперницы вернулась прежняя женская самоуверенность.
— Кажется, она звала лично вас.
— Если бы так, могла прислать пригласительный в ложу. Коль мне самому покупать билеты, то и свобода ничем не стеснена, — отметив приближение маркиза, Валленштайн быстро проговорил: — И не будет ли слишком смелым с моей стороны заманить на «Олимпию» вас одну, без дорогого родственника?
— Слишком. Безусловно. Но я ценю смелость. Запишите мой берлинский номер.
— Диктуйте! — он не сделал попытки достать блокнот или ручку, очевидно, полностью полагаясь на профессиональную память. Лишь повторил одними губами набор цифр, после чего уединение среди толпы нарушил дядя.
— Если не ошибаюсь, та очаровательная фройлян — Лени Рифеншталь? Не сочтите за бестактность, герр барон, если я спрошу: вы хорошо с ней знакомы?
«Как удачно, что мысленные аплодисменты не слышны наружи», — подумала Элен, радуясь дядиному вопросу.
— Поверхностно. Она предлагала мне сниматься в качестве натурщика. Считает меня годным для национального символа вместо Хорста Весселя, — офицер с притворным кокетством коснулся блондинистой пряди на голове. — Гожусь, мол, для киновоплощения арийской белокурой бестии, играя мускулами на обнаженном торсе.
— Действительно! — прыснула Элен. Она представила эсэсовца нагишом и в гриме. — Вы согласились? Это так романтично!
— Отказался. Моя должность не располагает к
