Операция «Канкан» - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

© Матвиенко А. Е., 2024

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2024

⁂

…Новичка в тюрьме заметно с порога. Он только что миновал первый круг ада, изведал грубость при задержании, тяжесть обвинения, крушение тусклой надежды «разберутся же. Он растерян, надломан. И еще не видел беспредела.

В переполненной транзитной камере с этим быстро. Долой полетели запреты содержать раздельно судимых и несудимых, ждущих суда или уже этапа в лагерь. Когда на одну койку, шконку по-тюремному, приходится более двух арестантов, свободных мест не найти и под нарами, все сидят вперемешку. Блатные верховодят, сплоченные, как стая хищников.

Новенький переминается в однобортном костюмчике, некогда пристойном, сейчас жеваном и с мазком крови на лацкане. Брезгует к чему-либо прикоснуться, и я его понимаю, сам был потрясен неделю назад. Жалкие потуги в области гигиены здесь не слишком заметны. Осклизлая пленка на полу, смрад немытых тел и кислых объедков и прочие впечатления набрасываются на человека, шокируют глубже, чем наглость конвойных. Потом привыкаешь.

Ноги новоприбывшего украшают сандалики, уместные летом в Поволжье. Но в лагере… Я шевелю пальцами в сапогах. На зоне они представляют такую ценность, что сплю не разуваясь. Все разговоры, что у своих красть — великий грех, то бишь западло, в транзитной камере не стоят ни гроша. Здесь нет своих, нет долгих союзов, с кем бы ни скорешился — друга скоро увезет этап. Но и тут приходится держаться земляков либо какой-то иной стаи, одиночку загрызут.

— З-здравствуйте!

Его тоскливый взгляд скользит по равнодушным физиономиям сидельцев, плотно занятым нарам, на миг втыкается в крохотное оконце, забранное прутьями.

А, вот и комитет по встрече. В тюрьме очень мало развлечений, появление неопытного новенького вносит разнообразие.

Карманник из Ворошиловска по кличке Тунгус неторопливо плывет по проходу в сопровождении фармазонщика Зямы, залетного одесского жулика. Я ненароком трогаю Василия. Его очередь спать, но концерт пропускать жалко. Вася присаживается и трет глаза пудовым кулаком.

— Какие люди! — расцветает Тунгус. На побитой оспой роже щипача расплывается обманчиво-широкая улыбка с украшением в виде порванной губы. — Что ж так скромно-то? Барахлишко хреновато…

Все достояние первохода одето на нем. В руках, нервно теребящих край пиджака, не видно узелка с едой, последнего гостинца с воли. Нечего отобрать, что можно было бы кинуть в общак и поделить меж семьями. Тунгус злится, оттого скалится в неискреннем дружелюбии.

— Не подскажете, уважаемый, где бы мне… — покупается на улыбку новенький.

— Кости кинуть? Найдем. По месту прописки.

Народ оживляется. Обычно прописка выливается в целый ритуал. Но в КПЗ, транзитках да в пересылках его не делают. Зачем, если эта камера не станет домом на многие месяцы и годы? Значит, Тунгус готовит веселье.

Ничуть не бывало. Он бесхитростно ставит банку кулаком в живот. Человек сгибается от боли, прикрывается руками. В общем, правильно себя держит — не лезет на рожон, не пытается драться с незнакомым блатным. Но и не прогнулся, не начал лебезить.

— Сымай клифт, пока юшкой вконец не изгадил.

Уголовник дергает новенького за пиджак с кровавым пятном. Одежонка с узких плеч явно не по размеру квадратному Тунгусу, но сойдет как ставка в очко.

Я толкаю Васю. Наш выход. Он прикрывает спину, массивный, словно шкаф. Боюсь, толку от него мало в проходах меж шконками. Силен, но неловок. Зато создает антураж. Вроде как последний довод — если меня завалят, встрянет Вася-Трактор, мало не покажется.

— Беспредельничаешь, Тунгус?

Уголовник резко разворачивается. В узких от природы глазенках блестит злость. Его голос звенит фальцетом. Это он зря. Авторитетные воры говорят тихо и веско.

Тунгус верещит:

— С каких пор мужики лезут в дела черной масти?

В базаре главное — идеологическая основа, это я еще в школе усвоил, когда заучивали цитаты из товарища Сталина. Спорить с уголовниками надо правильным языком, «ботая по фене». Мне, почти интеллигентному, воровское арго дается тяжко. Каждую фразу проговариваю внутри себя, чтоб выдать без запинки и с подобающим выражением.

— Мужикам тоже по понятиям охота жить, — начинаю я и моментально получаю поддержку сокамерников. Большинство из них — мужики, к воровской масти не принадлежащие, сидят за бытовуху, алименты и прочие непочетные дела. Апелляция к тюремному закону делает меня правдолюбцем, а Тунгуса опускает до еретиков. — Чморишь первохода, банку выписал, прикид берешь на гоп-стоп. Не, это не по понятиям.

Карманник загнан в угол. Если спасует, уронит себя в глазах черной воровской масти, на всю оставшуюся отсидку его репутация будет подмочена.

— Борзеешь, Волга? Забыл, что до смертинки три пердинки?

Одессит Зяма заходит слева, насколько позволяет камерная теснота. Его должен отсечь Вася. Если не проспит.

— На понт берешь, Тунгус?

Это уже прямой вызов. Я не оставил вору шансов выкрутиться без драки. Он миролюбиво машет рукой, типа «ну ты че», а вторая рука нащупывает алюминиевую кружку. Нормальный прием — отвлечь внимание, потом швырнуть мне в лицо какую-то мелочь. На полсекунды я впаду в замешательство и, если Тунгус не оплошает, очнусь на полу не раньше чем через полчаса, основательно битый.

Кружка летит в пустое пространство, где только что был мой нос. Я встречаю Тунгуса растопыркой. На зоне бокс не канает, лишь варварские удары — в глаза, в горло, в пах.

На-а-а!

Так, очередь его напарника. Зяма получает сапогом. Под шконкой раздается стук, когда он врезается во что-то твердое.

Тунгус на коленях. Голова опущена, не вижу, что делают его руки. Решив не дожидаться какой-нибудь подлости, хватаю за подбородок, резкий рывок вверх. Колено врезается блатному в нос. Урка падает, из пальцев вываливается заточка. Вздумал мне брюхо вспороть, козел?

Новоприбывший бочком протискивается мимо бессознательной тушки вора. Уже выпрямился после банки, только дышит сипло.

— Товарищ… э-э, Волга. Позвольте мне к вам?

Учится. Погоняло мое запомнил и смекнул уже, что одиночки не выживают. Решил примазаться к сильному.